Поднялся... Мокрый внизу... Тайный уд свис, кровью девичьей опятнан... Михал не взглянул на неё, отворотился и от неё и от Османа... Пояс наместил на место... Вдруг пожалел рубаху порванную верхнюю... Была хорошая рубаха, полотна хорошего... Стоял спиной к Осману и чуял, как тому нелегко... Память услужливая показала тотчас изображение живое: Осман, смеющийся, играет с детьми Михала; маленький, меньшой, Софи-Стефос сидит на плечах Османа, хохочет весело; Махмуд-Маркос, Юсуф-Костас, Гюльриз-Катерини, Айше-Аника прыгают вкруг, визжат радостно; за руки схватившись, не отпускают Османа...
Михал знает: сейчас пошёл Осман... За спиной Михалоевой - копошенье, пыхтенье... Михал стоит, не оборачиваясь... Внезапно — сдавленный зов Османа, голос:
- Не могу... Михал, ты меня прости, брат!.. Я слаб, я не могу... Тайный уд не встаёт...
Михал наконец обернулся. На девочку не глядел и не видел её. Османа видел. Таким видел его впервые, в первый и последний раз!.. Таким, сломленным, опозоренным; шаровары спущены, раскрыты, висит беспомощной длинной шишкой тайный уд; таким никогда прежде не видел Михал Османа...
- Михал, брат, - бормочет Осман униженно, - я ведь никогда ни с кем... Никого я... кроме жён моих...
Михал молчал, не имея силы... Не имея силы на что, для чего? Утешать Османа не имея силы?..
- Я сделаю... Я долг исполню... - повторил Осман несколько раз, будто в полузабытье...
Осман кинулся к ножнам на ковре, пластанулся, едва не пал ниц... Вскинулся с ковра - нож в руке, голый нож... острый, лезвием блестящий нож... Осман нагнулся неуклюже над чем-то... Михал знал, что Осман нагнулся над беспамятной девчонкой; но не видел теперь Михал, и теперь, теперь, ничего не видел...
Увидел только, увидел, как размахивается кривою дугой рука Османова с ножом в пальцах... Осман припал на колени неловко, неуклюже... Михал резко повернулся и смотрел, как полосует Осман ножом скорчившуюся на окровавленном ковре девчонку... Тонкие ноги её оголились, кровью залились... Она вздрагивала, стоны неровные вырывались, вскрикнула разок истошно... После тишина сделалась, даже слышно сделалось, как режет нож мясо человечье...
- Кончено, - произнёс Михал тихо, но внятно. Жаль уже сделалось ему, жаль Османа... И произнёс: - Кончено...
Осман оперся ладонью о ковёр, ворсистый, окровавленный; поднялся неуклюже, будто устал сильно... Должно быть, и вправду истомился...
Осман и Михал сидели на ковре, ноги раскинув прямо и неловко... Будто захмелели... Михал краем глаза примечал труп девочки... Хорошо она была изрезана, исполосована... разных оттенков алого, красного, густого розового раскрывалось мясисто нутро...
- Позови слугу, - пробормотал Осман.
Михал понял, что Осман не может подняться. Встал Михал, стукнул колотушкой в щит-круг-диск... Слуга вошёл. Михал приметил, что слуга теперь сделался спокоен...
- Принеси мешок, падаль убери, - велел Осман, нашёл силы...
Спокойно принёс слуга кожаный крепкий мешок, сквозь который не могла бы литься кровь, стал укладывать труп в мешок... Голова мёртвой девочки болталась, ударилась глухо о ковёр, елозила затылком... Тёмные каштановые пряди проволоклись... С внезапным хрустом половина туловища оторвалась... «А силён! - подумал Михал об Османе. - Надвое - ножом - это ведь силу надо иметь...» Слуга убрал труп изуродованный... Вышел с мешком; мешок не волочил, тащил на весу...
Михал поглядел на Османа, а тот закрыл глаза. Повёл головой Осман, прилёг на ковёр, не открывая глаз... И тотчас почуял Михал, что и его глаза слипаются...
Проснулись лишь к вечеру. Вымылись в бане. Стояли в банной одежде, в пару... Михал вдруг хохотнул коротко... Осман понял без пояснений...
- Нет, - Осман отвечал на этот хохоток Михала. Знал Осман, отчего хохочет Михал; сколько раз видал Осман, как хохотали вдруг диким искренним смехом люди, даже и бывалые бойцы, при виде мёртвых посеченных трупов сотоварищей своих или чужих женщин и детей. И сколько раз видал и слыхал, как люди смеялись и принимались развесёло прихлопывать в ладони, глядя прямо на тела своих убитых, поуродованных родичей, тоже детей и женщин, матерей, сестёр, дочерей малых... - Нет, - сказал Осман, отгадывая мысль, от которой хохотал Михал нелепым смехом... - Нет, проделывать такое с болгаркой я не заставлю тебя... Ты заплатил, ты исполнил свой долг...
Уже на другой день разошлась весть о смерти дочери владетеля крепости Кара Тикин. Люди, воины Османа, всячески приветствовали и его и Михала, выражали им всяческое своё сочувствие... Глаза глядели участливо, дружески... Все бойцы понимали, через что прошли султан Гази и Михал, жалели их; понимали, что не хотят Осман и Михал ни быть, ни казаться чище воинов, бойцов своих... И за это, за этот подвиг, самый дорогой подвиг, ещё более воины полюбили Османа и Михала!..[303]
Михал уже всё понимал, но удивился всё же тому, что не возненавидели его окрестные греки. Вдруг поняли они ясно, что справедливость и милосердие Османа отнюдь не есть слабость!.. Михал удивился и тому ещё, что ведь невольно желал заставить, принудить себя опасаться, бояться Османа; но лишь восхищался им, любил его!.. Жена и дети Михаловы знали, конечно, обо всём, но не сказали ничего, ни словечка не проронили...
* * *
Осман приказал построить в Йенишехире большую мечеть - джами; с минаретом высоким, с большим передним двором, а посреди двора - фонтан для омовений перед молитвой. Неподалёку от мечети построен был и караван-сарай. Здесь же и кормили неимущих, раздавали еду и денежную помощь. И при большой мечети Осман повелел устроить особое училище, где научались бы лекарскому искусству-мастерству; были там наставники, два грека, арабы и перс; всем наставникам положена была плата, а ученикам - кормление и одежда...
Осман входил в мечеть, но не шёл к своему султанскому месту, а молился вместе со всеми. Теперь много было в городах Османа имамов учёных... Смотрел султан Гази на михраб - молельную нишу, указывавшую в сторону ту, где священный град Мекка... По ступенькам подымался на возвышение - мимбар Дурсун Факих, проповедовал умно, с душою... Михал рядом с Османом вставал на молитву, преклонял колени...
Орхан говорил отцу:
- Надо собирать на советы муджтахидов[304], сведущих в правой вере...
Осман сиживал на таких советах, окружённый почтительностью. Но говорил он мало, больше слушал. Однажды заметил Орхану:
- Я говорю мало, потому что не полагаю себя сведущим. Но и ты не должен слишком много говорить. Ты - будущий султан, правитель будущий, а не духовное лицо...
Орхан понял отца и уже не мешался с горячностью в споры муджтахидов...
Говорили о джихаде, о войне с неверными, притесняющими правоверных. Говорил Осман своё слово:
- Неверные теснят нас, готовы всегда убивать нас, не жалеют наших детей! Но пусть не полагают они и нас бессильными, мы отвечаем на их жестокость джихадом - священной войной!..
Осман приказывал строго придерживаться законов. В судах кади были знатоками уголовного права - укубат. Осман говорил, повторял часто:
- Судите по справедливости всех, и правоверных и неверных! Мы никакую веру не запрещаем, но правую веру притеснять не дадим!..
Говорили на советах сведущие люди:
- Ежели совершено казнокрадство или убийство, это - худ уд - преступление, нарушающее права Аллаха!..
- Шариат - неизменен, но фикх - толкование предписаний Корана и применение их в жизни - подвижен и изменчив!..
Орхан призывал трудиться над фикхом, строить, создавать справедливые законы...
Постоянно говорилось о законах и праве.
- Так положено в правой вере, - говорил Орхан. - Ещё при халифе праведном Османе, именем которого назван мой отец, были советники, устанавливающие закон и право среди людей!..
После явились и мазалим — светские суды, подчинённые правителю и указам правителя...
Осман издавал указы, обязательные для судов. Ему читали толкования муджтахидов и он порою без лишних слов что-то поправлял, менял, толковал иначе... Сколько всего было в жизни - должники, отказывавшиеся от уплаты долга; опекуны, не исполняющие волю умерших, записанную в завещании; сироты и вдовы одинокие, коих следовало защищать и спасать от разорения...
* * *
Осман позвал к трапезе в свои покои Орхана и Михала. Поставлено было много хороших кушаний. Ели по обычаю, неторопливо брали пищу правой рукой; пилав черпали щепоткой, запрокидывали головы, стряхивали в рот кусочки мяса и рис. Молчали. Каждый из них сам себе наливал воду из кувшина узкогорлого и произносил, прежде чем пить: «Во имя Аллаха...» И прежде чем брать кувшин, отирали засалившиеся ладони платом чистым. Слуг не было в покоях. Осман не велел им входить.
Завершили трапезу. Орхан и Михал произнесли - каждый - по обычаю: «Благодарю Аллаха Всевышнего!» Затем Орхан по обычаю произнёс, поклонившись отцу - гостеприимному хозяину:
