Нина Молева - А. Г. Орлов-Чесменский

— Это ты у меня, Нинушка, ангел кроткий, ты всем правилам христианским следовать можешь. Тебя Господь возлюбил. А с меня, со старого грешника, какой спрос! Никогда не желал я добра этому дьяволу во плоти, а уж после того погребения — и говорить не хочу.

— Но ведь, папенька, если покойный император в чем и согрешил, ему и расплачиваться, представ перед престолом Господним. Что уж грехами лишними его отягощать, пусть покоится с миром. Панихиду бы по нему отслужить.

— Не бывать этому! Никогда не бывать! Да неужто, Нинушка, понять не можешь, какой камень преогромный с сердца моего свалился. Все время опасался я, что заставит император тебя мне назло против воли твоей замуж выйти.

— Да как же это возможно! Вы, папенька, как родитель, приказать дочери своей все можете — всему обязана я подчиниться. А император… Да и зачем ему?

— А может, и растолковывать тебе ненадобно? Добрая ты у меня, Нинушка, справедливая. Вот только если меня не станет, как жить будешь? С твоим-то сердцем да в мире быть.

— И не говорите мне слов таких, папенька! К чему они? Господь каждому свой век определяет. Тут уж ни сетовать, ни просить не приходится. А что в Россию ехать можно, чудесно! В Нескучное наше, да, папенька?

— Ваше сиятельство, к вам граф Алексей Григорьевич Орлов.

— Да ты что, Еремей? Алексей Орлов? Не перепутал ли?

— Никак нет, матушка-княгиня, граф Алексей Григорьевич собственной персоной. Просил узнать, не будет ли вашей милости принять его сиятельство.

— Орлов… Что могло привести его ко мне? Мы в ссоре и не встречались множество лет. Впрочем — проси, Еремей, проси.

— Ваше сиятельство, разрешите выразить — вам глубочайшее мое почтение и поблагодарить за то, что вы милостиво решили меня принять. Давно собирался нанести вам визит, но боялся, что вы не пожелаете меня видеть.

— Да, граф, не виделись мы с вами так давно, что, кажется, встречаемся уже в царстве теней.

— Я о том и подумал, княгиня, что хоть отношения наши складывались не всегда благополучно, мы оба принадлежим к одному времени и одинаково благоговеем перед памятью покойницы, царствие ей небесное. Тень Великой Екатерины не может нас не объединить.

— И это несмотря на то, что мы с вами, по всей вероятности, по-прежнему не будем сходиться во взглядах. Присаживайтесь, граф. Я не спрашиваю вас о причине вашего столь неожиданного визита, хотя не сомневаюсь: он вызван не сантиментами или, во всяком случае, не одними сантиментами, не правда ли?

— Видите ли, ваше сиятельство, меня привела к вам забота об одном юном и прелестном создании. Это моя дочь Анна.

— Ваша дочь? Так что же вас беспокоит в отношении нее?

— Я хотел бы представить ее вам, княгиня, и заручиться для моей Аннушки вашим высоким покровительством. Можно не любить отца, но дитя не может нести ответственности за груз его заблуждений и ошибок, если бы таковые и были.

— Вы просите о моем покровительстве для вашей дочери, граф?

— Единственной, княгиня, и обожаемой. Она лишилась матери одного года от роду; и я посвятил ей всю свою последующую жизнь.

— Это и впрямь неожиданность.

— Не такая уж большая, княгиня. Я не знаю женщины, заслуживающей большего уважения, чем вы. Впрочем, в этом я лишь присоединяюсь к общему мнению.

— Спасибо, граф, хотя мне и трудно верить вашим словам. Но наши предубеждения друг относительно друга не должны — и в этом вы правы — распространяться на молодое поколение. Вы говорите, вы сами занимались воспитанием своей дочери?

— Именно так, княгиня.

— Но, по всей вероятности, по какой-то методе?

— Мне далеко до вашей образованности, княгиня. Я ограничился тем, что приглашал к дочери лучших учителей во всех науках. Должен сказать, что, подобно своей матери, она никогда не любила ни светских развлечений, ни танцев, отличалась редкой богомольностью и старается избегать роскоши в одежде. Аннушка была вольна проявлять собственный вкус и собственные влечения. Правда, кое в чем она последовала и примеру отца. Она превосходная наездница, отлично разбирается в лошадях и — не знаю, как вы к этому отнесетесь — искусно владеет копьем и шашкой.

— Прекрасная амазонка — это достаточно необычно для наших дней. Вероятно, у вас уже есть на примете жених?

— О, нет. Аннушка и слышать не хочет о замужестве. Мы оба слишком привязаны друг к другу. Она постоянно повторяет, что помыслить не может расстаться со мной.

— Это проходит, когда появляется любимый человек.

— Казалось бы, но среди многочисленных соискателей ее руки есть один, которому она явно отдает предпочтение, и тем не менее он получил отказ наравне с другими.

— Значит, вы сумели заслужить истинную дочернюю любовь. Само собой разумеется, привозите вашу дочь, граф. Я буду рада с ней познакомиться.

— Можно ее пригласить, княгиня?

— Как пригласить? Она здесь? Но где же?

— Она ждет в карете. Ждет вашего решения.

— Боже мой, граф, как же вы могли! Немедленно ведите ее сюда. Немедленно! К тому же сегодня прохладно на улице, и она может простыть. Еремей! Беги вниз, помоги молодой графине Орловой-Чесменской выйти из кареты и проводи ее сюда.

— Нет, княгиня, не лишайте меня радости самому привести к вам дочь. Я последую за вашим дворецким.

…Моя дорогая русская мама, я все не решаюсь вас спросить…

— Не решаетесь? Разве я вам в чем-нибудь отказывала, милая мисс Мэри? Тогда смелее!

— Я просто боялась вас огорчить, потому что меня заинтересовал тот страшный граф, который приезжал к вам с дочерью.

— Он показался тебе страшным?

— В нем есть что-то застывшее, неживое, начиная с этого портрета императрицы Екатерины на груди с такими неправдоподобно крупными бриллиантами и кончая огромными гайдуками с этим карликом-уродцем в шутовском костюме. Я видела у вас уже немало гостей, но не с такой же свитой!

— Ты права. Граф Орлов отстал от времени. Так ездили в Москве по меньшей мере тридцать лет назад.

— Что же побуждает его быть таким старомодным?

— Видишь ли, мой друг, граф не может похвастать своим происхождением. Он из небогатой семьи и неожиданно, по милости императрицы Екатерины, оказался владельцем неслыханных, сказочных богатств, о каких ты могла читать только в восточных сказках. У нас говорят в таких случаях, что богатство ударило ему в голову, а отсутствие хорошего воспитания не позволило удержаться в рамках хорошего вкуса.

— Но его дочь кажется совсем иной. Она некрасива, слишком высока ростом и, пожалуй, мужественна, зато одета скромно и со вкусом. Даже драгоценностей на ней совсем немного и притом очень изысканных.

— И на это существует в России ответ: второе поколение. Она-то уже дочь графа — не простая дворяночка. К тому же, думаю, граф прав: по матери в ее жилах течет кровь одной из русских цариц — первой супруги Петра Великого.

— Не были на последнем заседании ложи, Дмитрий Григорьевич, так позволил взять на себя смелость заехать к вам, дознаться, на захворали ли?

— Настасье Яковлевне моей недужится, Александр Федорович. Не смог ее дома одну оставить.

— Дохтур был ли?

— Был. Чахотки, на нашу беду, опасается.

— Вот уж и вправду не дай Господь! Да с чего бы? На здоровье Настасья Яковлевна, сколько мне от супруги моей Анны Евдокимовны известно, никогда не жаловалась, все за вас опасалась — не перетрудились бы, огорчений каких не испытали.

— Да, послал мне Господь в супруге моей истинное благословение. Сколько лет уже вместе, слова досадного от нее не слышал — все шуткой да лаской. О доме заботится, теперь внуков выхаживает. И надо же такому случиться — простыла на ветру. Кашель бьет. Вот дохтур и стал опасаться.

— А вы, я вижу, без дела не сидите, Дмитрий Григорьевич. Вон в мастерской портрет новый. Никак графини Протасовой-старшей?

— Ее и есть, ее сиятельства Анны Степановны.