VI
Однажды царь говорил со своим другом Зотовым…
— Стар ты, — сказал ему царь, — стар ты, Ианикита, а до сих пор все еще на красивых женщин заглядываешься.
— На кого метить изволишь, государь? — спросил Зотов.
— На нашу придворную даму Гамонтову… Марью Даниловну.
— И вовсе даже нет, государь, — ответил Зотов. — Не по мысли она мне…
— Ни мне, — согласился с ним Петр.
— И тебе ведомо, — продолжал Зотов, — что по мысли мне вовсе не та Гамонтова, а капитанская вдова Стремоухова, на каковой вдове я и просил уже неоднократно твое царское величество дать мне разрешение жениться.
— Ну ты все свое, старый! Жениться да жениться! Взгляни на себя, на кого ты похож, Ианикита?
— Что ж с того, что стар, государь? Старый мужчина куда лучше молодого. И любит он крепче да привязчивее, да и бродить перестал. Старый муж — что вино старое. А и то молвить, и вдова капитанская не молодая девица, а женщина в почтенных летах. Дозволь, государь.
— Ах, старый шут! — засмеялся царь. — С ним ни о чем говорить не можно. Со всего переведет на свою дурацкую вдову. А женись на ней, коли хочешь черта тешить.
Зотов обрадовался так долго ожидавшемуся разрешению и ликовал, точно юноша.
А Петр, точно забыв уже об этом существенном для Зотова деле, задумчиво вернулся к началу разговора:
— А что касаемое той Гамонтовой, о коей у нас с тобой речь повелась, то она дама зело красивая, и что ни говори ты о своей любви к вдове Стремоуховой, а и ты, старый, на нее глаза пучил.
Об этом разговоре, происходившем при свидетелях, во время одного из царских пиршеств, на котором было много, по принятому обыкновению, пито… передали, конечно, Марье Даниловне— и она тотчас же составила себе план необходимых действий.
На другое же утро, дождавшись, когда императрица окончила свой завтрак, она, в сопровождении Акулины, вышла на утреннюю прогулку в парк в те часы, когда в нем гулял Петр.
Императрица не выходила в парк, так как ей в последнее время нездоровилось, и к тому же стояла уже осень. Таким образом, Марья Даниловна не рисковала натолкнуться на нее.
Царь же ходил во всякое время года и по всякой погоде, а в особенности продолжительно гулял он после ассамблей.
Осенний, холодный и чистый воздух освежал его голову, и он всегда бывал во время таких прогулок в отличном расположении духа.
Марья Даниловна, изучившая все его привычки и все тонкости его характера, прекрасно знала все это и шла по аллеям с верным расчетом.
Действительно, на повороте в большую аллею увидела она Петра, казавшегося настоящим гигантом; он шел с Зотовым и мирно беседовал с ним.
Заметив Петра, Марья Даниловна тихо сказала Акулине:
— Уходи вон тою боковою аллеей и не возвращайся сюда.
Девушка быстро исполнила приказание своей госпожи и очень скоро скрылась из вида.
Марья Даниловна спокойно стала ожидать приближения царя.
Когда они дошли до того места, где она сидела на скамейке, она встала, а царь и Зотов, поклонившись ей, намеревались пройти дальше.
Марья Даниловна вдруг преградила им дорогу и, смело встав прямо перед императором, гордо выпрямившись и глядя ему прямо в глаза, взволнованно проговорила:
— На одно слово, государь…
Царь махнул рукой Зотову, и тот исчез в смежной аллее…
Едва только кусты успели скрыть фигуру Зотова, как Марья Даниловна, ни слова не говоря, приподнялась на цыпочки, обвила шею царя руками и впилась в его губы долгим, страстным и жгучим поцелуем.
Царь был поражен, но поражен приятно. В глазах его загорелся тот огонек, который привел в восхищение Марью Даниловну в первое свидание с ним и вселил в нее некоторую надежду на успех. Губы царя улыбались, и на щеках появился румянец.
Она быстро освободила его шею, отступила от него на несколько шагов и весело сказала:
— Ну, что, государь?..
Петр начал терять свой равнодушный вид. Широкая улыбка осветила его лицо; он погрозил смелой женщине пальцем, вдруг засмеялся и сам шагнул к ней…
— Один пример ничего еще не доказывает, — сказал он. — Что-то скажет второе испытание, красавица моя Марья Даниловна…
— А вы хотите второго примера? — пробормотала она, опять отступая.
— Хочу.
Он еще сделал несколько шагов к ней, но она все отступала.
— Машенька! — вдруг сказал он ей голосом, в котором Марья Даниловна услышала уже оттенок страсти.
— Нет, нет, нет! — весело засмеявшись, сказала она ему.
И она умчалась, как вихрь.
Но царь последовал за нею.
Разгоревшаяся, как пожар, страсть царя обыкновенно не знала и не признавала препятствий. Никакие возражения ни к чему не привели бы. Да Марья Даниловна и не думала о возражениях!
Марья Даниловна рассчитала верно: то, что подействовало бы совсем иначе на человека другого характера, нежели Петр, на него произвело именно то впечатление, которого она добивалась.
— Ты меня, стало, любила? — говорил он Марье Даниловне.
— О, да, государь! Давно! С самого первого дня, как тебя увидела. Дни и ночи думала я о тебе и все видела тебя перед собою. Ты такой красавец! У тебя такой взгляд, перед которым не в силах устоять ни одна женщина.
И Марья Даниловна не лгала, когда произносила эти слова.
В это время Петру было около сорока семи лет, и он был очень красив той величественной красотой, которая ему одному была свойственна. Смуглый, высокого роста, с большими черными глазами, в которых было много блеска и оживления, с выразительным и подвижным лицом — был он действительно редким красавцем.
Он благосклонно выслушал признание Марьи Даниловны. Странная ее выходка в петергофском парке понравилась ему именно своей странностью, своей необыкновенностью, а он, как известно, был большим любителем всего причудливого, всяких «раритетов и даже монстров»!.. Кроме того, выходка Марьи Даниловны, искусно разыгранная ею, очень польстила ему; вот почему Марья Даниловна, взяв Петра таким ловким стратегическим манером, сумела и удержать его около себя.
Между тем и поведение Марьи Даниловны круто изменилось…
Достигши того, чего она так страстно желала, она сделалась надменною и даже дерзкою не только по отношению к придворным, но даже и по отношению к самой Екатерине.
Но Екатерина и в этом делала вид, как будто не замечает происшедшей в Марье Даниловне перемены, не удостаивала ее разговорами и всячески старалась удалиться от нее.
Меншиков все больше и больше ненавидел Марью Даниловну, и теперь ненависть его выросла до такой степени, что он только и искал случая ухватиться за что-либо, за малейший ее промах, чтобы нанести ей удар, от которого бы она не могла оправиться. Он иначе и не умел наносить удары своим врагам, как только смертельные.
Но как отмстить ей?
Бывали дни, что он часами придумывал ей достойную месть.
Он был человеком старого закала, и потому яд казался ему самым верным и надежным средством отделаться от врага. Он даже рискнул сообщить об этом Екатерине, но та с ужасом и негодованием сделала ему строжайший выговор за самую мысль о нем.
— Бог поможет нам, Данилыч, — сказала она. — Бороться с ней мне назначено судьбой, но придет некий человек и освободит меня от этой змеи.
— Уж не Орлов ли? — насмешливо проговорил Ментиков.
— Какой Орлов? — с недоумением спросила императрица.
— А денщик царев…
— Почему же именно Орлов, Данилыч? — не понимая его, проговорила Екатерина.
— Потому что Гамонтова стала зело на него заглядываться, — ответил, улыбаясь, Меншиков.
— Да что ты, Данилыч! На Орлова?..
— На него.
Императрица тоже улыбнулась. Если это действительно так, так чего же лучше? Царь не выносит, когда ему предпочитают кого-либо другого. Несомненно, он должен будет заметить то, что мог заметить ненаблюдательный и, по ее наблюдениям, даже не особенно дальновидный князь… Ну, а ежели царь и не заметит этого сам, то можно будет направить его очи туда, куда следует.
Луч надежды проник в оскорбленную душу Екатерины.
В тот же день, когда происходил этот разговор, Марья Даниловна совершала свою обычную прогулку по Летнему саду.
Она шла медленно, раздумывая о своем новом положении при дворе и о том, как удержать его, если не навсегда, то по крайней мере на возможно долгое время.
Она думала и об Орлове, который в последнее время действительно начинал ей сильно нравиться. Сердце ее было непостоянно, изменчиво и требовало частых перемен и разнообразия.
Петра она в сущности не любила. Его резковатый разговор и манеры действовали на нее неприятным образом. И потом— однообразие отношений, определенный строй жизни, придворный режим начинали сильно надоедать ей, а порой и тяготили ее.
