Еще больше он рассвирепел, когда принялись возиться со вторым. Подошли Марч с Грантсгалом — и откуда только у них нужда в кузнецах приспела? Грантсгал даже руками развел.
— Сынки, да что же вы это делаете! Ну, чисто малые ребята! Лошадиная работа человеку не по силам. Скорей ноги протянете, чем весь сруб из лесу вытащите. Ну чего ты, кузнец, заупрямился, себя только изводишь? Собери толоку, и в один день все эти чурки будут у тебя на взгорье.
В руках у Мартыня была слега. Будь перед ним кто другой, бог весть, каково бы ему пришлось. Но у Грантсгала серебряные волосы, кроме того, он был лучшим другом старого Марциса… Кузнец только свирепо глянул, смахнул рукавом пот со лба и прикрикнул на Мегиса:
— Ну, чего раскорячился, берись за дело! Сказки будешь осенью слушать, когда бабы за прялки сядут!
И вновь налег на бревно.
Марч с Грантсгалом ушли, оглядываясь и тихо переговариваясь. Когда были уже за взгорьем, голоса послышались громче, внизу они почти что кричали друг на друга и размахивали руками — так и исчезли за ольшаником.
Когда Мартынь в сумерках, еле волоча ноги, спустился вниз, Мегис отпрянул от Инты — опять они о чем-то шептались. Мартынь стиснул зубы и сделал вид, будто не заметил: если уж секреты от него завелись — пускай их. Но после ужина Инта задержала его, повернулась спиной, расстегнула кофту, сняла с шеи подвешенный на шнурке, завязанный в тряпицу узелок и протянула Мартыню. Тот отступил на шаг.
— Что это у тебя? Что опять чудишь?
У Инты задрожал подбородок, и рука слегка дрогнула, она не смела поднять глаз.
— Пятьдесят талеров. Это мне перед смертью отец Вайвар подарил. Он Пострелу завещал, да ведь если тебе — это все равно, что и Пострелу. Ежели ты надорвешься и занеможешь, кто же тогда станет о нем заботиться? Бери, потом у нас деньги будут, это уж я знаю. А тебе теперь надо.
Мартынь уже приоткрыл рот, чтобы накричать на нее, как не раз кричал сегодня на Мегиса, — вот навязались со своей жалостью, толочане, помощнички! Но вид у нее был такой испуганный, точно умоляла, а не предлагала. И потом ведь она вместе с ним была на войне, а потом она же мать Пострела, а потом… Он сдержался, только оттолкнул протянутую руку.
— Оставь у себя, самой еще пригодятся. Деньги у меня есть, да и каждый день с Мегисом зарабатываем.
На дворе бушевала настоящая весенняя непогода, на сеновале было прямо-таки жутко. Завывало под каждой застрехой, сердито хлопал оторванный от крыши пласт соломы, временами над головой хлестал поток дождя; лес ревел, как море в бурю. Бедную Пеструху с телкой, верно, мочило нещадно, да разве сейчас время думать о починке хлева. Мегис вертелся на своем месте, крякнул раз-другой и снова заворочался. Наконец, не выдержал:
— Слушай, Мартынь, так дальше не пойдет. Грантсгал прав, этак мы скорее сами ноги протянем, чем эти чертовы бревна на взгорье вытянем. Человек — не лошадь, ему с ней не тягаться. Ты еще спину разгибаешь? Я — нет. Руки в плечах чуешь? Я не чую. А это только после первых двух бревен. Что ж будет завтра, послезавтра, через два дня? Я на каторге побывал, да только это почище каторги, это самоубийство. О себе я и не думаю, мне все одно — сегодня подохнуть либо завтра, кому я нужен? А ты нужен — Инте, Пострелу, всем этим дурням. Ну, ладно, на толоку ты не согласен, и я тоже. Милостыни от них не хочешь, и я не хочу. Да ведь у нас есть деньги, своими руками заработанные деньги. Разве мы не можем нанять коня? Мы ж работаем для них до полудня и получаем за это и деньгами, и припасами. Что, ты не можешь сказать: «Ладно, я сделаю тебе эту работу, а ты дашь мне за это на полдня коня — бревна из лесу вывезти»… С одним этак, с другим, с третьим, глядишь, через неделю у нас все бревна будут на месте. Верно, я говорю? Ежели нет, скажи!
Многое еще вертелось у него на языке, да надо же и Мартыня послушать. Но Мартынь так ничего и не ответил. Даже не слышно его было, только буря неистовствовала по-прежнему — все так же выло в застрехах и так же гудел лес. Ждал Мегис, ждал, да так и не дождался. Поворочался еще немного, вздохнул и в конце концов заснул: каторжная работа и его умаяла.
К утру дождь перестал, но сильный северо-западный ветер так и не унялся. Когда Мартынь, продрогший, спустился поглядеть, как провел ночь Пострел, прибежал запыхавшийся Мегис, ухватил его за руку и потащил на взгорье.
— Пошли, пошли, поглядите, какое чудо за ночь приключилось!
Инта, идя следом, видела, что Мартынь упирается и пытается вырвать руку. Ну, что еще за чудеса?! Он видел лишь два вчерашних бревна, что еле выволокли к взгорью. Но, поднявшись выше, увидел еще два, потом еще два и еще… Тут Мегис за его спиной подмигнул Инте и махнул рукой, чтоб молчала. Мартынь сперва ошеломленно остановился, потом перебрался через бревна, вернулся, обвел глазами умело, с толком сложенные в ряд бурые стволы, поглядел в лес, где виднелись лишь мохнатые груды сучьев и веток, потом медленно повернул назад. Инта с Мегисом напрасно надеялись, что на его лице появится хоть бы легкое отражение восторга и радости, написанных на лице Мегиса. Он прошел мимо, не сказав ни слова, опустив глаза и угрюмо сжав губы. В кузнице орудовал так свирепо, будто не подкову ковал, а весь толстый брус железа собирался расплющить, чтобы потом порубить на гвозди. Искры так и летели в двери, Мегис опасался подходить — не дай бог, еще заденет молотом! Заказчиков он живо выпроваживал, не давая им застаиваться и заводить обычные разговоры. Завтракать Мартынь не пошел, но постепенно поостыл, видимо, пока молот ковал, мысли крутились своим чередом. Заметив в двери Лаукову с большущим узлом, Мегис вышел ей навстречу и оттер за угол кузницы. Когда они о чем-то пошептались, широкое лицо ее расплылось в такой же широкой улыбке, она кивнула головой и, уходя, сказала:
— Ну ничего, все обойдется!
К полудню Мартынь совсем успокоился. Когда Мегис, сполоснув руки в корыте, направился и двери, Мартынь, отбросив молот, проворчал:
— Знать бы только, какая паскуда это придумала!
Но этого он так и не узнал. На все его расспросы сосновцы только перемигивались и хитро улыбались. Озабоченно поглядывая из-за угла кузницы, Инта поджидала Мегиса. А он, проходя мимо, кивнул ей и сказал:
— Ничего, все обойдется!
И верно, все обошлось. Они скатили вниз два бревна, распилили по мерке, окорили, с одной стороны вырубили паз, с другой вытесали брус, затем поднялись за двумя следующими. Это уж была не работа, а одна забота. Инта ног под собой не чуяла, слыша, что Мартынь время от времени даже насвистывает какую-то песенку, — голоса старой Дарты он не унаследовал. Понятно, что без помощи Пострела и тут не обошлось. Он непременно должен был сидеть на вершине отпиливаемого бревна и следить, чтобы пилу не зажимало. Когда же сидеть надоело, он вытащил из-под бревна совершенно замечательную полосу коры, у которой одна сторона была чешуйчато-красная, а другая — ослепительно белая и скользкая, правда, немножечко липкая. Кору можно было свернуть в обод, отпиленный от бревна кружок был Пеструхой, большая щепка — ее телушкой Буренкой, а сам Пострел — за пастуха. Руки у него были такие, что Инта, бранясь, оттирала золой, но так и не отмыла добела. Правда, отец с дядей Мегисом показали свои и заверили, что при подобном ремесле иначе и нельзя. К обеду бесповоротно решили, что Пострел станет плотником — так же бесповоротно, как до полудня решено было выучить его на кузнеца.
Но вскоре у будущего кузнеца и плотника стряслась большая беда. Его котенок, совершая охотничьи вылазки, забежал наверх и принялся лазить по бревнам. И так как это место было хорошо видно из Бриедисов, то соседский Дуксис, большой мастак душить зайцев, заметив кота, тихонько подкрался к нему. Кот кинулся удирать, но огромные лапы втиснули его между бревнами, и тотчас косточки его хрустнули в челюстях разбойника. Когда же Мегис примчался наверх с колом в руке, там остался лишь окровавленный комок мяса, а убийца, словно совершив доброе дело, подняв хвост, неторопливой рысцой удалялся к своему двору. До вечера Пострел напрасно звал пушистого теплого друга, искал его повсюду, даже ночью просыпался и плакал. Кое-как он успокоился, когда тетушка Мильда принесла из имения почти такого же котенка, только чуть поменьше. Два дня спустя Мегис заметил, как отважный Дуксис шныряет в зарослях у рощи в надежде отыскать птичье гнездышко, не замеченное им прежде. Одержимый стремлением полакомиться, он даже не заметил, что к нему подкрадываются точно так же, как он подкрадывался прошлый раз к котенку Атаугов. Даже взвизгнуть Дуксис не успел, как страшный удар колом раздробил ему череп. Оставлять здесь падаль не годилось. Мегис за заднюю ногу оттащил его к меже и перекинул через изгородь в конопляник Бриедисов. На следующее утро всех обитателей Атаугов выгнал из клети дикий вой: Анна, стоя на своем дворе, обратясь к Атаугам, потрясала кулаками и голосила так, что у суеверного человека волосы встали бы дыбом. Но в Атаугах только посмеялись, не почувствовав в этот миг, какого смертельного врага нажили на всю жизнь.
