Мишель Ловрик - Книга из человеческой кожи

– Это для Марчеллы от Сесилии, – сказал он и развернул льняное полотнище с двумя дюжинами кармашков, в каждом из которых лежал тюбик масляной краски и пара кистей из беличьего меха.

Я выдохнул с незаслуженным облегчением. Сесилия Корнаро, как настоящий дракон, могла плеваться огнем, но в сердце ее таилась искренняя доброта.

Хэмиш Гилфитер обнял нас на прощание и, уже повернувшись, чтобы уходить, встряхнул еще одну свою посылку так, что она заурчала, как пустой желудок в предвкушении обеда.

– Не подскажете, где найти этого проходимца Джанни? У меня есть сильное желание влить ему в глотку галлон дрянного шотландского виски, чтобы он ощутил слабость в ногах. Я привез с собой все необходимое для этой цели.

Через день после того, как Хэмиш Гилфитер доставил свою посылку, гангрена явилась ко мне уже не только в воспоминаниях. Наутро порезы от бумаги загноились, и в пальцах началось то самое зловещее покалывание, которое я уже ощущал однажды, будучи совсем еще мальчишкой, только что выстрелившим в свою сестру. От моей кожи исходило сияние, ставшее провозвестником болезни: то же самое сияние, как мне вспомнилось некстати, обещали и мои «Слезы святой Розы». Еще до наступления ночи испанский хирург Сардон поднялся по ступеням в мою комнату, вооружившись пилой с неровными зубьями и запоздалой бутылочкой карболовой кислоты, чтобы остановить гнилостное разложение.

После первой хирургической операции я горел в лихорадке, и у меня отекло лицо из-за скопления гнилостной жидкости. Ступни жгло так, словно я стоял на горячих угольях. Я глушил бренди, позволяя ему унять мою боль. И, закрыв дыры на коже и свернувшись клубком, я заметил россыпь красных пятен, поднимающихся из зарослей черных волос внизу живота.

В ту ночь я пил свой жидкий ужин в одиночестве, потому что мой тупица камердинер сбежал. Джанни прислал мне безграмотную записку – оказывается, он все-таки умел писать! – с уведомлением, что он «свальняется» с моей службы. И тогда я понял, что он, собственно, и не нанимался на нее, не так ли? Он был ставленником и сторонником Марчеллы с самого начала. Как и все они.

Я взял его с собой в Арекипу, ехал с ним бок о бок, оплатил его проезд, кормил и поил его: и все это время он хранил за пазухой подлинное завещание моего отца. Я изводил себя вопросом о том, как он мог найти его: не исключено, что во время одного из обысков, проводимых по моему указанию?

С улицы до меня долетали возгласы индейцев:

– Chapetones pezumentos! Вонючие копытные испанцы!

Похоже, в Арекипе назревала очередная маленькая революция, одна из тех, что медленно закипают и тлеют до тех пор, пока с котла не срывает крышку, и тогда гибнут все, и правые, и виноватые. В старом городе, как в зеркале, отражались все взлеты и падения моей жизни.

Я начал расчесывать шишки у себя на груди, которые походили на дробинки, затаившиеся у меня под кожей. А потом без всякой охоты, я взглянул на себя в зеркало. Предоставляю читателю домыслить те проклятия, что я обрушил на свою голову за отказ сделать прививку против черной оспы в свой первый приезд в Арекипу. Добавлю только, что эпитеты эти были нелицеприятными и злобными. Вдруг желудок мой рванулся к горлу, и вот я уже лежал на полу и смотрел на дурно пахнущие звезды плохо переваренной пищи.

Я почувствовал, как под кожей у меня зашевелились личинки могильных червей.

Это было немножко неприятно. И больно.

В таверну, где я обедал бобами с хлебом, влетела Жозефа.

– Мингуилло заболел.

– Чем заболел? – радостно поинтересовался я.

– Болезнью, от которой по телу у него пошли пятна, оно распухло, и от него воняет. А еще у него начали гнить пальцы, и их отрезают по одному.

– Черная оспа? Разве при ней гниют пальцы? Или я что-то забыл? Но ведь в Арекипе нет эпидемии черной оспы. Я думал, всем вам сделали против нее прививки.

– Санто говорит, что Мингуилло подцепил ее от подарка, присланного ему из Венеции. От грязной-прегрязной книги с высохшими корочками гноя внутри. Не знаю почему, но Санто очень-очень расстроился из-за этого. А вот и для тебя письмо из Кадиса. Ему понадобилось много времени, чтобы прийти к тебе. Три месяца.

Я сломал печать и пробежал глазами содержимое. Его писала фея, причем фея-истеричка со склонностью к выпивке, я бы сказал. Мне понадобилась целая минута, чтобы уразуметь – почерк принадлежит художнице Сесилии Корнаро.

Она писала: «Из соображений безопасности я посылаю это письмо отдельно, причем заранее. Если кто-нибудь решит, что мне не следовало делать того, что я сделала, у него еще будет время перехватить Хэмиша Гилфитера и уничтожить тот предмет».

Я едва не выпрыгнул из своей кожи. Какая ирония судьбы – это письмо задержалось в карантине, позволив своему зараженному товарищу опередить себя, страсть Господня!

В тот вечер мы засиделись за столом допоздна, разматывая всю историю от конца к началу. Санто признался, что подкинул Сесилии Корнаро мысль о том, как можно отомстить, в тот день, когда разъединил ей пальцы, сплавленные вместе пожаром, который учинили головорезы Мингуилло.

– А если бы сейчас я каким-то образом перенесся в ее мастерскую, наверняка увидел бы там портрет одного доктора из Стра, того самого, который собирает струпья черной оспы. Я догадываюсь, каким образом он заплатил за него, и эта сделка осуществилась при моем участии и с моей помощью.

Марчелла взяла его за руку. Он понурил голову.

– Это тот самый доктор Руджеро? – поинтересовался я, отчасти и для того, чтобы заглушить урчание в животе после бобов, которые мы ели.

Санто кивнул, глядя в стол перед собой.

Рядом с ним Хэмиш Гилфитер обхватил голову руками.

– Сесилия! – простонал он. – Она сказала мне, что я нравлюсь ее коту. Проблема в том, что мне она нравится намного сильнее, чем о том может догадываться маленькая зверюга. После смерти Сары я… я не мог оставаться вдали от Сесилии.

Хэмиш Гилфитер признался, что не спрашивал у Сесилии, что было в той посылке, которую он должен был отвезти Мингуилло.

– Теперь я думаю, что просто не хотел этого знать, чтобы это не помешало мне доставить ее по назначению. Мне не хватило мужества, потому как я надеялся, что там будет нечто такое, что изрядно расстроит этого малого, – негромко сказал он. – Теперь я отчетливо понимаю, что виноват еще и в том, что не рассказал вам, когда пришел сюда, что уже успел побывать у Мингуилло и передал ему посылку, не так ли?

Тут мы все опустили глаза. Фернандо попытался возразить:

– Но ведь и мы не спрашивали…

Но утешение было слабым. Чем больше они убеждались, как обстоят дела, тем сильнее винили во всем себя, совершенно упуская из виду то обстоятельство, что все, что было плохо для Мингуилло, шло на пользу им.

Хэмиш Гилфитер простонал:

– Но более всего я виню себя в том, что позволил моей славной Сесилии взвалить на себя тяжесть наших дурных пожеланий и осуществить их.

Марчелла не сказала ничего, а только сидела, похожая на печальное привидение, держа за руку Санто. Жозефа уютно прижалась ко мне и потерлась носом о мое плечо. Я тоже молчал.

Мои хозяева вели себя как кающиеся грешники. А мне хотелось во весь голос крикнуть им, что Сесилия Корнаро сделала то, о чем каждый из них втайне мечтал в глубине души, но чего их доброта и совесть никогда бы им не позволили. А для Мингуилло таких понятий попросту не существовало.

Сесилия Корнаро в своей бесстрашной ненависти послала Мингуилло смертоносный яд, то есть поступила так же, как он поступал со всеми, кто вставал у него на пути в этом мире.

Даже сейчас мое перо отказывается уронить хоть каплю чернил из жалости к Мингуилло Фазану!

– Brava[176] Сесилия Корнаро, – говорю я.

Она – сильная женщина, которая знает, как и кого нужно ненавидеть. Уже за одно это ее нужно хвалить и воспевать.

Жозефа принесла нам подробности того, как мой шурин лишился пальцев. Разумеется, это не имело никакого отношения к черной оспе. Он пострадал от недуга, с которым мне еще не доводилось сталкиваться за все годы своей врачебной практики: листая страницы книги, он порезал себе пальцы. В порезы попала грязь, что и стало причиной гангрены, сожравшей пострадавшие пальцы один за другим.

Но умереть от этого он все-таки не мог. А вот черная оспа – совсем другое дело.

Естественно, я не отправился предлагать свои услуги Мингуилло Фазану. Но, по мере того как шли дни, я мысленно сопровождал его по всем стадиям болезни. На тринадцатый день мы услышали, что хирург Сардон прокалывает все гнойнички на лице своего пациента иглой, смоченной карболовой кислотой, чтобы уменьшить образование ямок-оспин. Затем до нас дошли известия о том, что Мингуилло намазали оливковым маслом и глицерином, а затем покрыли толстым слоем сливок и муки, дабы помешать свету воздействовать на гнойнички.