Мишель Ловрик - Книга из человеческой кожи

Марчелла Фазан

Мы с Санто и Джанни остались дома. Жозефа, кузина которой была samba в chicheria, ежедневно приносила нам известия о состоянии здоровья Мингуилло. Поначалу казалось, что он не переживет гангрены, ампутации, а потом еще и черной оспы. Дважды в его комнату даже приглашали священника. Я жалела о том, что не могу впасть в такое же исступленное забытье. Жозефа не могла понять мои терзания.

– Почему вы печалитесь, госпожа? Ваш брат плохой насквозь, так пусть он умрет ужасной смертью. И что? – Жозефа щелкнула пальцами. – Легко-просто, он попадет на большую сковородку и будет жариться в аду.

Санто понимал меня. Мы не сказали друг другу ни слова, но я читала мои собственные мысли по его измученному лицу.

– Мы – не убийцы, – взывали друг к другу наши глаза, – мы не убивали Мингуилло.

– Но, – отвечали наши взгляды, – если он умрет, мы превратимся в стервятников, что питаются падалью.

Я вспомнила, как во время своего путешествия в Арекипу пообещала пеонам, что буду молиться за них, дабы они не выследили и не причинила зла Мингуилло.

И вот теперь я молилась. Но уже за Мингуилло.

Я молилась не потому, что любила его, и не потому, что желала ему выздоровления. Я молилась за него, поскольку боялась, что его смерть отбросит ужасную тень на наше счастье.

Наконец, кузина Жозефы передала нам, что в комнате Мингуилло смердит так, что сам дьявол в ужасе забился бы в угол, если бы только одной ноздрей унюхал эту вонь. И что Мингуилло час за часом выкашливает свои внутренности.

– La tosse ze'l tamburo de la morte, – изрек я. – Кашель – это барабан смерти.

Но потом я пожалел о своих словах, не из-за Мингуилло, конечно, а потому что видел, как Санто и Марчелла разрываются на части. А я был далеко не так чист сердцем, как они. Хотя я тоже бросался из одной крайности в другую: порой надеялся, что смерть Мингуилло будет быстрой, порой – что он станет умирать долго и мучительно. Но главное заключалось в том, что он одним копытом уже стоял в гробу. А я сидел, как на иголках, ожидая конца. И еще надеялся, что его труп оставят на солнце, чтобы муравьи пообедали им до отвала.

Хэмиш Гилфитер тоже печалился, потому что считал себя убийцей. Но еще он считал себя дураком. Он уверил себя, что Сесилия Корнаро не любит его, что она лишь притворялась, дабы использовать его в нужный момент и сделать из него посланца смерти.

– Женщины! – сказал я ему в таверне. – Они выворачивают нас наизнанку.

Угловатое, словно высеченное из камня лицо Хэмиша Гилфитера исказилось от боли.

– Если только позволить им, Джанни, женщины перевернут твою жизнь с ног на голову или вывернут ее наизнанку.

– Тогда за женщин! – Я поднял свой стакан, полный самоиронии и pisco,[177] местной водки, к которой я пристрастился. – И за то, чтоб Мингуилло Фазана поскорее закопали!

Хэмиш, сдается мне, был большим любителем китайских пословиц. Он привел мне одну из них:

– Не швыряй камнями в тонущую собаку, не ради спасения ее души, а ради своей собственной.

И вот, когда, казалось, стало уже слишком поздно, я последовала совету Сесилии Корнаро. Я попыталась понять, за что меня ненавидит Мингуилло и почему он так старательно уничтожал меня. Завещание – о котором он наверняка должен был знать с самого начала – ничего не объясняло.

Я заставила себя вспоминать прошлое в мельчайших подробностях. И я обнаружила следующее: никто и никогда не любил Мингуилло, ни его родители, ни его жена, ни его дочери или слуги. Поэтому он изначально не знал, что значит сдерживать свое стремление причинить боль, разочаровать или шокировать кого-либо.

Душа деформируется и разрушается, становясь объектом ненависти. Быть может, при этом нивелируются и утрачиваются понятия добра и зла? Я вспомнила пустоту и горечь которая разливалась у меня под ребрами, когда я сидела на самом дальнем конце стола, забытая и презираемая членами моей семьи. Санто однажды рассказал мне о монахинях, которые воспитывали его с помощью розог и, что было для него еще больнее, пренебрежительных взглядов и грубых слов.

Джанни пребывал в дурном и уязвленном расположении духа, потому что они с Жозефой только что подтвердили свою любовь первой размолвкой. Он мрачно настаивал, что Мингуилло всегда был «с гнильцой», даже в раннем детстве.

– С ним плохо обращались? – спросила я у Джанни. – Мои родители были жестоки к нему?

– Они просто старались держаться от него подальше, как поступили бы на их месте любые нормальные люди, верно? – ответил Джанни. – К чему вы клоните, госпожа Марчелла? Не можете же вы скучать по нему? Или вы жалеете его? Уж он-то всегда желал вам зла, несчастья и всяких бед, даже смерти. Он медленно убивал вас все эти годы.

Джанни надеялся мягко вывести меня из состояния, которое он называл «томлением духа». Но у него ничего не получалось. Мингуилло прочно утвердился во всех моих мыслях. Вероятно, это объяснялось его последним злодеянием против меня: он преуспел там, где неизменно терпел крах раньше. Он заставил меня ненавидеть себя.

Потому что я не могла забыть того, что еще в детстве желала ему смерти.

Все эти годы я упрямо твердила себе: «За все свои преступления Мингуилло заслуживает только одного наказания – смерти».

Я страстно желала этого. В мыслях я хладнокровно убивала Мингуилло на протяжении долгих лет. Я заразила этим желанием Санто. И Сесилию. И Хэмиша. А теперь я не хочу становиться настоящим палачом своего брата, но и не желаю, чтобы он и далее осквернял землю своим существованием.

Хэмиш пришел ко мне проститься. Я помахала Арсе, который ждал внизу с двуколкой, чтобы отвезти его в Ислей и на побережье.

Я крепко обняла Хэмиша и сказала ему:

– Сесилия тоже любит вас. Я уверена в этом.

– Я еду к ней, чтобы все выяснить, – ответил он.

Как это часто случается, Мингуилло решил, что выздоравливает, хотя на самом деле он умирал. Он перешел к косметическим методам лечения задолго до того, как из его нарывов перестал сочиться гной, и таким образом инфицировал их заново. Он поглощал бренди в невероятных количествах и курил сигары, чтобы заглушить собственный смердящий запах. Неудивительно, что в результате столь жестокого обращения с собой у него отказали легкие.

– Он похож на monstruo,[178] – доложила нам Жозефа, – словно уродился таким.

На груди у него неизменно лежала книга в обложке из человеческой кожи, которую ему прислала Сесилия Корнаро. Жозефа сказала:

– Хирург, который лечит его, говорит, что надо сжечь эту книгу, его береты, одежду, потому что он может принести в Арекипу черную оспу. Но он отказывается. Imbecil!

При слове «imbecil» она метнула умоляющий взгляд на Джани, а тот в ответ уставился на нее влюбленными глазами.

«Ага, – подумал я, – милые бранятся – только тешатся Джанни и Жозефа уже не могли жить друг без друга так же, как мы с Марчеллой.

В дверь постучали. Это оказался врач Мингуилло, Сардон Он желал проконсультироваться с итальянским коллегой по поводу своего беспокойного и неуправляемого пациента Я ожидал и страшился его прихода.

Я помог Сардону спасти самого себя, предположив, что морской воздух окажет целебное воздействие на его пациента. В сущности, я дал Сардону понять, что, поскольку смерть Мингуилло представляется неизбежной, будет лучше, если к этому времени он покинет Арекипу и окажется на борту корабля. И тогда никто не посмеет обвинить доктора в его гибели. В сущности, именно его отсутствие можно будет счесть той причиной, что и вызвала смерть. Тогда репутация Сардона как врача взлетит до небес среди доверчивых обитателей Арекипы. Сардон нахмурился, благодарно кивнул и поспешил прочь.

Итак, Мингуилло на носилках переправили на побережье. Холодный и свежий горный воздух, похоже, принес ему спасение. К моменту своего прибытия в Ислей он уже мог сидеть. В полдень того же дня в Вальпараисо отплывал бриг. Мингуилло поднялся на борт на собственных ногах, цепляясь уцелевшими пальцами за натянутые вдоль трапа канаты.

Сардон сопровождал Мингуилло до Ислея и даже посадил его на корабль, впрочем, не из-за искренней заботы о его здоровье, а из страха потерять свой гонорар, который его пациент вовсе не спешил выплатить. В конце концов ему пришлось прибегнуть к шантажу, чтобы получить свои деньги, воспользовавшись для этой цели некоторыми сведениями, которыми я его предусмотрительно снабдил. Потому что я попросил Сардон проинформировать своего пациента о возможных первопричинах его заболевания. Я опасался, что книга в обложке из человеческой кожи, присланная Сесилией Корнаро, может зараить и тех, кто находился вместе с Мингуилло на борту корабля. Моя мечта о мести оказалась пугающе реальной.