— Надумал я, сын мой, идти с твоим полком, дабы там в поле ратном не токмо благословити воинство твое, но и вкусити горького от трудов ваших.
— Спасибо, отец святой, за рвение твое и ревность делу нашему, — сказал великий князь. — Но в твои ли лета в эти тяжкие пути пускаться?
— Увы. жизненный путь мой, Александр Ярославич, лишь в службе богу протек, давно-давно я отцом духовным зовусь. Но ныне вздумал вдруг, что ж за отец я, своих детей на рать посылая, сам бегу от нее своего сана ради? Праведно ль сие?
Кирилл умолк, ожидая вопроса от князя, но Александр молчал, не желая мешать течению мысли старца.
— Нет, подумал я, пока силы есть, надо вкусить то, что дети мои вкушают, — продолжал Кирилл. — Как молвил один из мудрецов русских: «Аще кто не пережил многия беды, несть в нем вежества». Ныне беда на Руси ведомая — рати непрерывные. И не пережить хотя бы одной — грех пастырю, грех.
— Но ты ж Неврюеву рать пережил, отец Кирилл, — напомнил Александр.
— Э-э, что там, — махнул рукой митрополит. — Одно мгновение, когда смерти ждал после слова своего. А он — поганый-то — возьми меня и послушайся. И потек мимо. Вот и рать моя вся.
— Он бы не потек, владыка, коли б хан не повелел не трогать тебя.
— Может, и хан, а может, и бог заслонил, — вздохнул Кирилл. — Но ты меня, Ярославич, не отговаривай, бери с собой, а уж я бога стану молить твоему полку поспешествовать.
— Возьму, раз просишь, владыка, но заранее предупредить должен: поход тяжек будет.
— А ништо мне. Своим возком буду ехать, тебе не мешать постараюсь. Ты вот что, Ярославич, с Ордой-то как будешь? Батый, сказывают, убит. А ну мы на свеев, а татаре — на нас.
— Не должно бы. Батыю его сын Сартак наследовал, а у нас с ним вроде приязнь обоюдная.
— Гляди, сын мой, у татар и приязнь звериная.
И все же Александр, следуя присловью: береженого бог бережет, отправил хану Сартаку выход и дары, прежде чем выступить в поход. Повез все это в Орду ростовский князь Борис — лишь ему мог доверить Александр столь важное и ответственное дело.
На этот раз собирались долго и обстоятельно, потому что великий князь велел каждому воину быть готовым не только к бою, но и к морозам-метелям. Был отправлен течец в Новгород с велением, чтобы и там полк готовили к походу на свеев. И не только оружие ладили, но и лыжи каждому воину. «Чудит великий князь, — говорили новгородцы. — Снег ныне не столь глубок, можно и без лыж обойтись». Однако каждому торочили лыжи, шутили: «Не на рать бежим, меха сбирать с самоедов».
В Новгороде князь задерживаться не стал (знал — безделье войску вредит), а, присоединив новгородский полк во главе с посадником Михаилом Степановичем, двинулся на Нарову.
Ехал с ним в своем возке и митрополит. Архиепископ Далмат пытался удержать Кирилла, отсоветовать, но он не послушался: «Хочу сам зрети ратоборство детей моих». И все тут.
На подходе к Нарове Александр послал новгородцев в охват, дабы ударить с двух сторон. Но уже на следующий день дозоры сообщили, что у Наровы никакого войска нет, а крепость едва начата и брошена.
Когда вышли с войском к крепости, там действительно никого не оказалось. Александр велел найти хоть одну живую душу. И ему вскоре привели трех испуганных мужей.
— Емь? — спросил он, сразу угадав в них представителей этой народности.
— Да, да, князь, — закивали те обрадованно.
— Почему здесь оказались?
— Нас много сюда свеи пригнали, строить крепость велели.
— А где остальные?
— Остальные? Кого свеи убили, кто разбежался. Мы тоже спрятались.
— За что вас убивали?
— Свеи, как узнали, что князь Александр войско на них сбирает, испугались. Убежали. А рабов решили перебить, чтоб тебе не оставлять.
Александр слушал, все более и более мрачнея, потом, обернувшись к Светозару приказал:
— Накорми их, где-нито пристрой в шатре. Могут понадобиться.
Весть о том, что свеи сбежали, не дождавшись подхода русских, развеселила ратников: «Ах, как славно! Ах, как красно!» Даже митрополит недолго печалился, что не сподобился зреть рать, скоро повеселел:
— А ведь, Александр Ярославич, это они тебя испугались. Не забыли Неву, не забыли. Твое имя для них — словно крест бесу. Бегут тебя, сын мой, бегут. Радуйся.
— Нечему радоваться, владыка. Войско не для радости сбирается, для рати. Непомерно дорогой радость получилась. Негоже сие.
— Не пойму я тебя, князь. То бежишь кровопролития, то алкаешь его.
— Бегу тогда, владыка, когда русской кровью пахнет, а когда вражьей — алкаю. И теперь не могу воротиться, копья не сломав.
— Что поделаешь, ломать-то не с кем.
Александр ничего более не сказал владыке, а подошел под благословение и, получив его, удалился в свой шатер, где Светозар хлопотал с походным ужином.
Лагерь быстро обустраивался, сотни шатров темнели уже на снегу, не менее того пылало огней. Наносило запахом варева. Слышались говор, крики, ржанье коней. Где-то сильный голос пел давно забытую старинную песню:
Половецкие кони пили воду из Дону,
Половецкие жены — полонянки Руси…
Александр вызвал к себе тысяцкого, наказал выставить вкруг лагеря сторожей. Потом, отужинав дичиной, поджаренной Светозаром на костре, лег спать. Светозар тоже, едва убрав хлеб, последовал за господином. Он знал — побудка предстоит ранняя. И не ошибся. Князь разбудил его еще в темноте.
— Где вчерашние пленные, веди их.
— Сейчас. Свечи только зажгу.
— Я сам зажгу. Иди за ними.
Александр вышел из шатра. Было ясно, морозно, звездно. До солнца далеко еще, но в обозе горланил петух — главный побудчик князя. Он разгреб остывшее кострище, добыл углей горячих, вздул огонь.
Когда Светозар привел пленных, в шатре уже горели свечи.
— Как зовут тебя? — спросил Александр старшего из них. — Из какого погоста ты?
— Меня Валитом зовут, князь. Мы все из одного погоста — из Севилакши.
— А остальные, которые крепость строили, тоже были из Севилакши?
— Нет, князь. Были и из Кюлолакши, и из Кирьяжского погоста, и из многих других.
— Значит, свеи всю землю вашу полонили?
— Всю, князь. Теперь Емь вся свейская стала. Они сказали, что теперь навсегда мы их рабами будем, что-де князь Александр, то есть ты, теперь сам в рабах у татар.
— Как они вас роботят: наездами или выхода требуют?
— Нет. Они у каждого погоста, считай, свои крепости ставят.
— Крепости? Каменные?
— Нет. В лесу рубят, обносят тыном высоким. Все ловы наши захватили, вентери[110] наши на Коневых Водах себе тож присвоили. А потом вот и нас собрали сюда, крепость ладить.
— Скажи, Валит, если я отпущу вас, как домой пойдете?
— Через море, князь. Оно замерзло, через него прямой путь на Емь.
— И долго идти будете?
— За неделю, наверно, дойдем. А на лыжах еще быстрей можно.
— А ты бы хотел прогнать свеев с вашей земли?
— О да, князь. Это было б большим счастьем для нашего народа.
— В таком случае поведешь нас через море, если хочешь своей отчине помочь.
— Князь! — Валит неожиданно пал на колени, за ним последовали его товарищи. — Князь Александр, спасибо тебе от народа нашего, что не бросаешь в беде нас. Мы все покажем тебе лучшие пути к свейским гнездам. Народ наш встретит тебя как Иисуса Христа вашего и поможет тебе. Вот увидишь. Идем, князь. Идем.
Новгородский полк, узнав о решении великого князя, тут же собрал вече, на котором едва ли не единогласно было принято свое решение: «За море не ходить, поелику путь сей гибелен и опасен есть».
Даже митрополит, обещавший когда-то не мешаться в дела воинские, пытался отговорить князя:
— Сын мой, никто не осудит тебя, если ты воротишься, не преломив копья. Не твоя вина в том, напротив, твое счастье, что неприятель бежал твоего имени. Идем домой, и я велю служить во всех церквах за победу твою.
— Прости, владыка, но победы нет еще. Едва мы домой явимся, свеи опять тут будут. Так зачем же тогда я шел сюда? Зачем?
— Ну, попугать их…
— Пугать врага мечом надо, а не именем, владыка.
— Но новгородцы же не хотят идти.
— Знаю. Пойду без них. Они тогда за мечи хватаются, когда холку припечет. А за мехом небось до Студеного моря шастают.
Даже попытка Кирилла сыграть на родительских чувствах (у Александра только что сын Андрей родился) успеха не имела.
— Что третий сын родился, то хорошо. Я уж бога благодарил за это, но я наперво князь, владыка, а потом уж отец.
Решение великого князя идти за море и доискаться там рати со свеями было непреклонным, и Кирилл, поняв это, смирился наконец.
— Ну что ж, сын мой, воля твоя. Иди, а я стану и сам молиться и другим велю за успех твой. Жаль, стар я по морям-то бегать.
