Скоро вся изба была объята огнем жарким и жадным.
Из избы неслись крики и вопли погибавших там людей, вызывавшие не чувство сострадания и жалости у победителей, а, напротив, жестокого торжества и кровожадного удовлетворения: так вам и надо, мы мерзли, вы — жарьтесь.
В своем опьянении от успеха, от обилия тепла, повеявшего окрест, они не обратили внимания, как пламя перекинулось на другие постройки, побежало по изгородям. Их отрезвил громкий и властный крик князя:
— Выходи-и! Все выходи из крепости!
Желанная крепость с избами и клетями, поварней и баней, захваченная стремительно и счастливо, была объята огнем, потушить который уже не могло никакое чудо. Даже ливень, хлынь он с неба, не смог бы остановить этого разгулявшегося жара.
Чтобы крепость не стала огненной скудельницей для замешкавшихся там дружинников, Александр велел сорвать ворота, пока они еще не загорелись. Была свалена и верхняя двускатная перекладина.
Теперь в огненном кольце, охватившем крепость, виделось лишь одно не пылавшее место — бывшие ворота. И туда устремилось все живое из огненного плена — и дружинники, и вырвавшиеся из стойл кони, и уцелевшие шведы, и даже крысы.
Огонь помирил всех — победителей и побежденных, они бежали в дыму и огне, помогая упавшим подняться, не разбирая — враг то или русский. И все же, выбежав из огня, побежденные вспоминали о своем состоянии и тут же, не сговариваясь, бросали оружие. Что испокон одно означало: сдаюсь на милость победителя.
Дружинники табунились обескураженной толпой, виновато переглядываясь, не зная, радоваться случившемуся или огорчаться.
Князь подошел к дружине и, потрогав обмороженную щеку, съязвил громко:
— Погрелись, умники?!
Дружина молчала. В вопросе князя и ответ слышался: ведь дурь сотворили.
— Так вот, — нахмурился Александр, — до другой крепости день переходу. Идем на нее немедля, а кто и там красного петуха пустит — повешу. Собственной дланью повешу.
Дружина молчала, но в этом молчании Александр чувствовал одобрение.
Воротился Андрей Ярославич на пасху. Случайно ль, с умыслом ли, поди догадайся. Но на пасху православные все прощают друг другу, а у Андрея грехов и вин перед старшим братом скопилось предостаточно.
Явился вместе с Даниловной своей нежданно-негаданно, вестника вперед не посылая, как у князей принято. Свалился как снег на голову — и все тут.
Вошел в сени, где великий князь «думал» с близкими боярами. Александр, говоривший что-то, умолк на полуслове, увидев брата в дверях. Все обернулись туда по направлению взгляда удивленного великокняжеского. Вот те на, диво так диво!
Александр поднялся со стольца, сделал несколько шагов по направлению к брату. Бояре расступились. Андрей, бледный, кинулся бегом навстречу великому князю.
Они обнялись. Александр, несколько отстранив брата, посмотрел в глаза ему, сказал серьезно и холодно:
— Христос воскресе.
— Воистину воскресе, — отвечал поспешно Андрей.
Они поцеловались трижды, но не радость и счастье от встречи чувствовались в этих поцелуях, а лишь долг обычаю христианскому.
Бояре поняли — уходить надо. И бесшумно стали удаляться, исчезать, словно тени. Последним Светозар ушел, тихо прикрыв дверь.
Братья остались одни. Александр, словно ожегшись о брата, круто повернулся и воротился к стольцу. Сел. Хмуря недобро брови, глядел на Андрея, виновато стоявшего внизу.
— Ну, что скажешь, побегунчик? — спросил наконец.
Андрей залился румянцем, словно его по щекам ударили позорным словом, но переборол гордыню, сказал тихо:
— Прости меня, Александр. Прости за все.
— Я-то прощу, Андрей, родством понуждаемый и обычаем христианским. А вот что хан скажет, он, чай, пасху не празднует, в Христа не верует. Что ему отвечать будешь?
Князь Андрей молчал, потупя голову: ни брату, ни, тем паче, хану отвечать было нечего. Надолго умолк и великий князь. В сенях воцарилась тишина. Где-то во дворе лаяла собака, ржал и храпел игриво конь. А в сенях — как вымерло.
— Пошто ты ослушался моего совета? — заговорил наконец Александр. — Али я не предупреждал тебя не задирать татар? Али великокняжий стол голову вскружил? Думал, сел на этот столец, и все, тебе уж никто не судья. Нет, милый, за этот столец ты подсуден не одной совести и богу, но и отчине, и хану наконец. Ты хоть ведаешь, что натворил Неврюй после твоего бегства?
— Слыхал.
— А я своими очами зрел. С Переяславлем то же сотворили, что и Батый когда-то, если не хуже.
— Но ведь я не хотел этого, — поднял Андрей глаза на брата.
— То, что ты не хотел, не есть оправдание. Вверг Русь в кровь и позор, за сие и отвечать должен.
— Но я хотел отмстить им за отца, за все…
— Хотение славное, что и говорить, да где у нас сила на то? Где? Думаешь, я не хочу мести за кровь и слезы Руси? Хочу, и поболе иных сопляков хочу. Но знаю — рано. Рано о сем помышлять.
— Но когда же, когда? — спросил Андрей, почувствовав в голосе брата хоть скрытое единомыслие. — Когда, Александр?
— Не знаю. Нам сие доведется вряд ли. Дай бог, если внукам посчастливится, а то, может, и того далее, — мрачно сказал Александр. — Татаре нас крепко обратали. Не вырваться. Кабы хоть немцы с литвой да свеями в покое оставили. Куда ни шло. А то ведь кружатся, аки стервятники, ждут, когда Русь омертвеет, дабы попировать на трупе ее. А вот теперь ты туда.
— Нет, — вскинул голову Андрей. — Нет, Александр, супротив Руси я и мысли не держу, не токмо деяния.
— Мысли, может, и не держишь, но деяния творишь. Зачем бежал к свеям? У ярла — врага моего — поспешителем стал. Пристойно ли сие русскому князю?
— Ну виноват, ну что теперь делать? — сказал с отчаяньем в голосе Андрей. — Ну казни, коли хочешь, я ныне в твоей власти.
— Ладно, — махнул Александр рукой. — Будет хныкать. И казнил бы, если б узнал, что на Русь с ярлом ходил. А может, ходил?
— Нет.
— Вот и ладно. И на том спасибо, что крови братней пролить не дал. И все же ходил с ними куда-то? Ну?
— Ходил на полуночь норвежцев воевать.
Впервые за весь разговор великий князь улыбнулся, но тут же сгасил улыбку.
— А я дочь короля Хакона норвежского за Василия сватаю.
— Но я же не знал этого, — смутился Андрей. — И потом, если чистосердечно, не вижу корысти в таком сватовстве.
— Есть, Андрей, есть корысть. Уж не скажешь же ты, что не знал о женитьбе сына Хакона на дочери Биргера?
— Не скажу. Знал.
— Может, и на свадьбе их пировал?
— Так я, считай, подневольным там был.
— Значит, пировал, — сказал уверенно Александр. — И тебе невдомек было, что союз сей семейный против Руси обратится?
— Каким образом? Хакона с полуночи никакими калачами на полудень не заманишь.
— Есть такие «калачи», Андрей. Есть. Это земли саамские и корельские, с коих Новгород меха сбирает. Едва Хакон с Биргером породнились, как тут же на порубежье с Русью у Норвегии стычки начались, убийства. Я послал к Хакону посольство во главе с Юрием Мишиничем, он там и насчет невесты полномочен поговорить. Если сладимся, то и помиримся. А сие Биргеру не по шерсти будет.
— Да ты уж и так насолил ему изрядно, — сказал Андрей, переступив с ноги на ногу.
И Александр понял потаенный смысл этого движения: брат утомился покорность и виноватость являть (что ни говори, князь ведь, не холоп), и Александр разрешил наконец:
— Садись, Андрей, и рассказывай, на какие места моя соль ему попала?
Андрей прошел к лавке, сел, поскреб в короткой бородке.
— Когда ты в Емь нежданно-негаданно явился и все там свейские крепости огню предал, Биргер меня к себе призвал и выговорил строго, что, мол, брат твой Александр вельми кровожаден, что-де, явившись к народу, который испокон ему ничего худого не делал, он всех перебил, попленил много. И, мол, все то без смысла, без пользы видимой.
— Ну и врал твой Биргер, не ему нашу пользу зреть в той рати, — заметил Александр.
— Я тоже тогда подумал, что ты не зря на это пошел. Был смысл в том походе.
— Ну и как мнишь, какой?
— Тебе надо было свеям показать, что еще есть сила у тебя.
— Верно мыслишь, Андрей. Верно. На заходе ее всем надо казать. А вот на восходе, у татар… — великий князь вздохнул. — Тут не мечом пока, калитой надо бряцать, брате. Калитой. Ты вот брякнул мечом — и что? Пришлось за море бежать. Это негоже. Русь под мышку с собой не заберешь. С своей земли князю бегать — последнее дело.
— И куда ж ты теперь меня? Может, в поруб велишь? — пошутил зло Андрей.
Но великий князь не принял шутки.
— И в поруб бы следовало. Да не хочу отцову душу огорчать. Благодари бога, что Батый помер и ныне другой хан в Орде. Тот бы тебя живого не выпустил. А пока вот тебе мое веление: езжай и садись в Городец.
