По вечерам было холодно, и отдыхавшие солдаты разводили на площади костры. Иные поджаривали свиное сало и запивали его стаканом вина, разбавленного водой.
— Вам бы лучше сжечь письмо сейчас, пока господин капитан не видит, — посоветовал один добросердечный ратник. — А то, ей-богу, беды не оберетесь!
— Как же так сжечь? — ответил крестьянин. — Письмо-то не мое.
— Да ведь вы принесли его от неприятеля.
— Я принес от того, кто послал.
— Повесят вас.
— Меня?
— Конечно. Господин капитан приказал повесить даже одного нашего лейтенанта. А тот ведь был барин, дворянин — не то, что вы.
Виселицу с площади еще не убрали. Солдат указал на нее.
— Видали? До сих пор виселица стоит.
Крестьянин оторопел, от страха его даже пот прошиб. Он почесал в затылке, запустил руку в суму.
Как раз в это время прискакал Добо.
— Что такое? — спросил он. — Что за человек? Зачем пришел?
Крестьянин спрятал суму под сермягу.
— Я Иштван Ковач, целую ваши руки, — ответил он смущенно, вертя в руке шапку.
— А что вам нужно?
— Мне? Да ничего.
— Зачем же вы тогда пришли?
— Да… да просто так, пришел. Дай-ка, думаю, загляну к ним, что-то они поделывают в такой беде.
— Письмо принесли?
— Я? Нет, никакого письма я не приносил.
Добо смотрел на него пронзительным взглядом, и крестьянин, утирая лоб, забормотал:
— Ей-богу, не приносил!
— Обыщите его!
Побледнев, крестьянин позволил себя обыскать. Из его сумы вытащили письмо с большой печатью.
— В огонь! — рявкнул Добо.
Солдат швырнул письмо в огонь.
Крестьянин задрожал.
— Ума не приложу, как оно попало ко мне! — оправдывался он, почесывая за ухом. — Кто-то подсунул, должно быть…
— В кандалы! — приказал Добо. — Киньте к остальным этого негодяя!
Так как из пушек палили неустанно, в тот день (двенадцатого октября) опять пошел дождь. Тучи рассеялись только к вечеру, когда промчался над землей колючий осенний ветер.
Осажденные видели, что турки собираются в шанцах. Добо позволил отдыхать только тремстам солдатам. Остальных поставил к проломам.
Часам к одиннадцати ночи ветер согнал с неба последнее облако. Полная луна озарила Эгер, и стало светло как днем.
— Люди, к оружию! — послышалось сразу во всех уголках крепости. — Все к оружию! Солдаты и все, кто есть в крепости!
Барабаны забили тревогу, затрубили трубы.
— Ночью начнется приступ. Поднимайся все, кто живы!
Из руин, залитых лунным светом, вылезали фигуры в шлемах и с пиками в руках.
Вооружился и священник Балинт. Он побрел к стоявшему на рыночной площади резерву, держа в руке копье такой величины, что оно сошло бы за дышло. К резерву пристроились и оба корчмаря. Вооружились мельники, плотники, мясники, крестьяне, работавшие в крепости. Все ждали приказа.
Осажденные чувствовали, что наступает последнее испытание.
За стенами крепости слышалась дробь медных турецких барабанов. Турецкие войска потекли во рвы шанцев, как вода после ливня. Над людским потоком реяли хвостатые флаги. Позади шанцев засверкали на конской сбруе драгоценные камни и серебряные кольца. У многих турок чалмы были накручены на блестящие шлемы.
Повсюду скакали ясаулы в высоких тюрбанах, расставляя атакующие отряды.
В полночь вокруг крепости вспыхнули огни пушечных выстрелов и в течение пяти минут с грохотом сыпались ядра. Потом раздались тысячеголосые крики «Биссмиллах!», «Аллах!», и к стенам устремились хвостатые флаги.
Перед Старыми воротами и на стене крепости в тридцати местах горели костры. Шипя, загорались фитили гранат, «куличи», просмоленные венки и, рассыпая искры, сотнями летели на турок.
Но турки шли на приступ как бешеные, карабкались наверх, силились взобраться на стены. Быстро зацепляли штурмовые лестницы. По ним, точно белки, прыгали вверх янычары, асабы и спешившиеся конные солдаты.
Сверху кирками сбивали крючья лестниц, бросали камни.
— Аллах акбар! Я керим! Я феттах!
То и дело падали вниз бунчуки, но их подхватывали все новые и новые люди. Вместо разбитых, сброшенных лестниц приставляли к стенам другие. По извивающимся телам упавших людей к лестницам устремлялись новые отряды.
Осаждающие так густо облепили стену, что ее почти не было видно. Просунув пики сквозь стены, венгры сталкивали с лестниц турок. Но тут же на их месте вырастали другие. И они даже не старались перескочить через опасную ступеньку, просто полагались на счастье: вонзится пика в живот или безболезненно проскользнет под мышкой — теперь уж было все равно.
Ворот в крепости больше не было. Стоя на лестницах, турки быстрыми ударами топоров разбивали заделанные бревнами проломы в стенах. Иногда падавшие сверху увлекали их с собой, и, рухнув в море огня и крови, они гибли, растоптанные ногами солдат, теснившихся у стен.
— Аллах акбар! Я керим! Я рахим!
— Иисус, помоги!
Сыпались огненные венки, стучали кирки, взрывались гранаты, трещали лестницы, бушевал неистовый кровавый ураган.
Вот около пятидесяти турок уже взобрались к самому тыну. Тын, треща, выгнулся наружу. Мекчеи выхватил у одного солдата секиру и рассек канат, который удерживал тын. Вместе с уцепившимися за него турецкими латниками тын рухнул вниз, сметая со стен сотни осаждающих.
— На стены! На стены! — крикнул Мекчеи.
Держа в руке длинное копье, он взбежал на стену.
На турок, кишевших внизу, полетели большие квадратные камни и стофунтовые чугунные ядра, те самые, которыми турки обстреливали крепость из зарбзенов.
Но в ответ снизу летели в осажденных стрелы и камни. По забралу Мекчеи полилась алая кровь.
— Господин капитан! — послышались предостерегающие голоса.
— Огонь! Огонь! — закричал Мекчеи.
И ногой в железном сапоге он столкнул раскаленные угли костра на барахтавшихся внизу турок.
Увы, и венгры тоже падали со стен. Одни внутрь крепости, а другие наружу. Но сейчас некогда было разбираться, кто убит, кто ранен. Место погибшего занимал на стене новый ратник, сбрасывая вниз камни и ядра. Осадные лестницы вновь и вновь заполнялись турками, и разъяренные защитники крепости кирками и копьями встречали взобравшихся на стену врагов.
У Земляной башни шла такая же ожесточенная схватка. Обороной там руководил Добо. Когда турецкое войско пробилось сквозь огненный дождь взрывающихся гранат и пылающих смоляных венков, Добо велел тащить наверх бревна. Их втаскивали на стену и сбрасывали, сметая турок.
Наступило краткое затишье. Воспользовавшись им, Добо вскочил на коня и помчался к Старым воротам — посмотреть, как бьются там. Проезжая мимо Казематной башни, он увидел, что и здесь наступил перерыв в штурме. Тогда он отозвал солдат от Казематной башни и послал к Земляной.
Защитники Казематной башни и без того уже стремились туда: им не терпелось прийти на помощь соратникам. Взобравшись на тын, вскарабкавшись на пушки, смотрели они, как дерутся на соседней башне. И лишь только раздалась команда Добо, они бегом бросились к Земляной башне.
Но турки снова приставили лестницы к Казематной башне. Сначала только две, три, потом десять, пятнадцать.
Стоявший на стене старик Шукан обернулся и увидел вдруг голову запыхавшегося турка в шлеме.
— Тьфу ты, черт! — громко выругался старик и, размахнувшись, ударил турка древком копья.
Турок упал с лестницы, увлекая за собой еще десять человек.
— Сюда, сюда! Эй, люди! — заорал Шукан, сшибая турок с другой лестницы.
Первым подскочил Янош Прибек и швырнул табуретку пушкаря прямо в нос первому взобравшемуся на стену турку.
Солдат, стоявший внизу на карауле, побежал за подмогой. Не прошло и двух минут, как подоспел Пете с отрядом отдохнувших солдат. Они осыпали штурмующих огненными «куличами», крестовинами, камнями и гранатами.
Внимание Добо вновь устремилось к Казематной башне. Он заметил, что древко венгерского флага перебито ядром, и приказал принести флаг из резервных войск. Передал его Иштвану Надю.
В небе уже вставала заря, в алых ее лучах Иштван Надь побежал наверх с флагом. На нем не было ни панциря, ни шлема, и все же он вскочил на выступ башни и начал искать железную трубку, чтобы водрузить флаг.
— Не надо! — крикнул Добо. — Могут сорвать его!
В тот же миг Иштван Надь схватился за грудь, повернулся и мешком упал на стену рядом с пушкой.
Добо подхватил флаг, слетевший к нему птицей, и передал его Бочкаи.
— Держи, сын мой!
При свете разгоравшейся зари штурм начался и у башни Бойки.
На нее наступали с восемью флагами. В первых пурпурных лучах солнца золотые украшения бунчуков горели, как рубиновые шары.
У этой башни туркам уже столько раз не везло, что снова пойти на приступ отважились только янычары — самые испытанные и лютые тигры турецких войск. На голове у них шлемы, лицо и шея закрыты проволочными сетками, грудь и руки защищены доспехами, ноги обуты в легкие сафьяновые сапоги.
