Ян попросил, чтобы она позвала садовника. Лиена заявила, что звать не станет, и, уходя, еще обругала. Он прижался лбом к стене, ногтями стал сцарапывать мох с известняка. Конец! Житья больше не будет. Либо поймать этого немца, либо самому прыгнуть вслед за Ильзой.
Садовник все же пришел. Он не сердился, но был куда как невесел.
— Чего ты явился, сынок, житья тебе здесь больше не будет. Старуха весь вечер буйствовала, носится чернохвостая, как шальная, так и норовит когтями вцепиться, у кухонных девок все волосы повыдирала. Утром Ешка Айзпур прибудет, станет лупцевать почище кучера.
— Не посмеет он, нет у него права! У таких господ теперь имения отбирают.
— Ну, что ты этакую блажь городишь! У того и отбирают, кто имение присвоил или в карты выиграл. Наши, говорят, живут в Отроге уже пятьсот лет, у них не отнимут. Нету права! А шведы могут в каждом имении поставить по приказчику? Помещики бесятся, драть будут еще злее. Всех не повыловят, только лиха наделают. Вот наши люди как радовались, когда кучера увезли, а послушай, что теперь говорят? Ты лучше не показывайся — коли Ешка Айзпур совсем не убьет, тебе от них все равно спасу не будет. Беги назад к шведам.
— Они погнали меня свиней пасти,
— Тогда беги в лес, а то еще сегодня свяжут и в клеть. Что тебе — один-одинешенек, ни отца, ни матери.
— Мне сперва надо того немца поймать.
— Где ты его теперь поймаешь? Его уж и след давно простыл за Даугавой.
— Не-ет. Либо у католички вино пьет, либо неподалеку по лесу бродит.
— В имении никого чужого нету. Неужто надеешься в лесу его схватить?
— Нет, я только хочу выведать, где они через Даугаву переправляются.
— Где-то тут неподалеку. Может, Давид, что известь обжигает, знает — ему оттуда все видать.
Обжигальщик пришел раздраженный, почесываясь: перебили первый сон.
— Мотается тут, блажной, и другим спать не дает. Мне-то откуда знать, где немец переправляется! А только выходит он по дороге с погоста. Ну, чистый олух ты, больше ничего, — когда в руках был, так прозевал, а когда тот в лес — бежит следом.
Ян больше не слушал, как его ругают. Бросился назад к дороге, пробежал немного, затем прямо через господские овсы и в лес.
Давид сердито проворчал ему вслед:
— Блажной и блажной, носится тут по ночам! Добром этакий не кончит.
Садовник вздохнул.
— Да все из-за Ильзы, бедняга, голову потерял.
— Ну, пускай тогда бежит к Даугаве топиться и другим спать не мешает!
Каменная ограда сельского кладбища подступает к самому мочажиннику, могила Ильзы как раз рядом, вода в нее просачивается, — кинули самоубийцу, будто в мочевило. На могиле еще ни травинки. Кругом завядшая брусничная плетеница, посередине воткнута охапка свежих ромашек. Девки из имения каждый вечер приносят свежие, хотя это настрого запрещено.
Ян уселся у стены, привалился к ней спиной и долго глядел на могилу. Затем нагнулся и приложил ко рту ладонь — чтоб никто не услышал.
— Ильзит, тебе не холодно?
Верно, Ильза не услышала — ответить она так и не ответила. Да что тут еще спрашивать, ночь после дождей была прохладная, за стеной ветер шуршал сухими метелками полевицы. Ян тихонько снял кафтан, подполз на четвереньках, прикрыл изножье. Кафтан почти новый, еще садовничиха ткала, в прошлую зиму он его берег, сам ни разу не укрывался.
Но вот теперь, сразу видно, замерз, зубы то и дело лязгали. Он вобрал голову в плечи и крепче прижал к бокам локти. Луна уже в два человеческих роста поднялась над Даугавой. Когда туча соскользнула с нее, Дубовый остров вынырнул, как черно-зеленая купа, его острая тень далеко протянулась по зеркально-гладкой воде, в Курземском бору виднелись красные стволы сосен. Но когда вновь темнело, река становилась серой, остров выглядел большим опрокинутым возом сена, верхний зубчатый край леса резко выделялся на фоне подернутого светлыми облаками неба.
Сверху, за спиной, вроде бы послышался свист. Ян вздрогнул — и впрямь свистят, либо ему сдуру только чудится? Он приподнялся и стал вглядываться через край ограды, прижав руку к груди, чтобы сердце не колотилось так громко и не отдавалось в ушах. Бесконечно долго пришлось ждать, но вот свистнули снова. Теперь уже не было никаких сомнений — в соснах, на господском кладбище. Старая Катрина уж никак свистеть не могла… У Яна голова пошла кругом. Кинуться туда по открытому погосту, который с господского кладбища виден весь как на ладони? Тогда тот не станет ждать, а скроется в кустах каменоломни, пока он доберется еще только до середины ската. Пробраться вдоль ограды и попытаться кругом, с той стороны? Но тут до самого известкового рва тянется большое болото, там придется хлюпать так, что тот, понятное дело, расслышит. И крюк изрядный, пока будет продираться сквозь кусты, немец, может быть, окажется уже бог весть где…
С той стороны свистнули ответно! А! Они переправятся на эту сторону, он обязательно будет пробираться навстречу… Берег Даугавы ровный, что доска, Там можно будет видеть и верх и низ, там уж он не уйдет… Только вон тот ракитник подле самой воды, полсотни шагов отсюда, — может, они этот куст и присмотрели?..
И Ян пополз через заросший осокой мочажинник. Руки увязали по локоть, колени и живот сразу же промокли, прокушенный палец горел, будто его окунули в кипяток, да разве теперь до этого! Блеснула луна. Ян прижался к траве, подождал, пока снова не найдет облако. А оно надвигалось медленно, долго-долго, целую вечность, но зато было широкое и совершенно черное. Вода потемнела, Ян припал за кустом и приподнял голову.
Кладбищенская ограда черным обручем огибала топь. А мелкие кустики и сосны маячили темными пятнами, обманывая глаза. На какое пятно ни взглянешь, кажется: оно движется. Ветер донес с той стороны всплески воды — видать, там только что отгребли от берега. Но тут сзади зачавкало совсем близко, и там, где вовсе не ждал и не гадал, в сумерках что-то качнулось.
Шрадер шел большими шагами, почти бегом, не оглядываясь и уже нисколько не опасаясь. Место открытое и ровное, даже собаку издалека в этаком сумраке разглядишь. А вон и куст, куда лодка должна пристать. Весла уже постукивают, явственно слышно, как они приближаются. Он остановился, закинул руки на затылок и потянулся, как человек, долгое время принужденный сгибаться в три погибели. Друзья все же не спят! Да, Курляндия — не то, что эта проклятая Лифляндия!
Что-то просвистело над вскинутым локтем и тяжело бухнуло за спиною в траве. И тут же что-то серое навалилось на него сверху и сбило наземь, сорвав одновременно охапку веток. Шрадер почувствовал только, что огромная тяжесть вдавливает его все глубже, что железный обруч сжимает горло — дыхание распирало грудь, и глаза начали вылезать из орбит. Попытался подтянуть руку, оттолкнуть, но локти что-то держало, точно их пригвоздили. Одна нога подогнулась, но, теряя сознание, он все же успел нащупать голенище и сунуть за него бесчувственную ладонь.
Ян ничего не замечал. Кто-то хрипел над самым ухом, может быть, он сам, может быть, тот, кто под ним. У него были не руки, а раскаленные стальные клещи, они сдавливали все крепче и крепче. Но тут что-то грохнуло, ужасно, оглушительно, брызнув в лицо огнем и вонючим дымом, ослепило глаза, острым клинком отдалось под ребрами, в спине и где-то под лопаткой. Яна подкинуло. Но руки не разжимались до тех пор, пока тот, кого они стискивали, не обмяк, покорный и неподвижный. Дыхание у Яна замерло, бурлящая волна хлынула горлом. Он хотел подняться на ноги. Рука, упиравшаяся в землю, почувствовала что-то твердое и холодное, ухватила это, ударила лежащего раз, еще риз, но в третий раз он уже не успел — не хватило дыхания, опаляющая волна хлестнула изо рта, он погрузился в красный, вихрящийся водоворот. Повалился поперек лежащего под ним, только ноги еще раз дернулись, точно в поисках надежной опоры…
Лодка посреди Даугавы внезапно остановилась, когда на берегу резко грохнуло и взметнулся искристый сноп пламени, отразившийся в воде. Луна засияла вновь, но после этой яркой вспышки берег казался рыжеватым однотонным ковром, где ничего нельзя было ни разглядеть, ни различить. Передний гребец откинул голову назад.
— Слышишь? Напали! Нас предали!
— Шведы!
Лодка, точно игрушечная, вильнула, будто ее повернули пальцем. Весла застучали звонко, тревожно, не переставая, пока постепенно не стихли в черной тени острова.
