– Как не стоять в глазах, – вздохнула жена Федора, – ведь дня не пройдет, чтоб не говорил об этом.
Хасан точно окаменел. Уж он ли не повидал в жизни всякого, но то, что рассказал Федор, не укладывалось в голове. Ювси тоже обезглавили. Но то сделали враги. А Митю обезглавил родной брат. Откуда такая жестокость? Не случайно Илюха с первого взгляда не понравился Хасану.
– Где он сейчас? – после недолгого молчания спросил Хасан.
– Кто? Зятек-то наш? – поднял голову Федор. – В банде. Где ему быть? Вредит советской власти. – И, глянув на жену, добавил:
– Ты меня от него береги, от зятюшки. А уж от других я сам уберегусь.
– Да что он, полный зверь? – всплеснула руками старуха. – Чего ему на тебя-то руку подымать, на тестя. Чай, не рехнулся же он1?
– На тестя, говоришь? Брата убил – не задумался!..
– Люди сказывают, другой он стал, – не унималась женщина.
– С кем и враждовал, так теперь не трогает. Изменился совсем.
– Жалостливый стал? Волк ягненком обернулся? Эх ты, баба неразумная! – Федор зло сплюнул.
– Они вон подожгли хозяйство у Акима и ушли, а самого не тронули…
Хасан насторожился. Последние слоги старухи отвлекли его даже от мыслей о Мите.
– А ведь Аким врагом был Илюхе. Еще с тех пор как в детстве побил его, застал в своем винограднике и побил. Аким-то, правда, отдал Богу душу. Но это уж потом, когда Илюха с товарищами своими ушел.
– Откуда ты все это знаешь? – удивленно спросил Федор.
– Нюрка рассказала.
– Когда?
– Вчера вечером… Она без тебя тут заходила…
– Чего же ты молчала? – шагнул к жене, сверкая глазами, Федор.
Старуха пожала плечами:
– Так ты же не спрашивал!.. Но Федор уже не слушал ее.
– Вон, значит, какое дело? – прогремел он. – Сволочи! Бандюги! Сами же подожгли, а ингушей обвиняют!
На другой день в Совдепе уже знали «се подробности о поджоге. Новый слух не так быстро, как первый, распространился среди казаков.
Небо опять хмурится. Много, ох как много прошло их здесь, в Моздоке, хмурых, пасмурных дней. Солнце не выглядывает ни на минуту, словно дало обет до весны не показываться. По календарю зима, а дороги развезло, будто осень на дворе. Временами выпадает снег, но землю никак не покроет, полежит час-другой и тает.
Вон и сейчас с неба валят крупные, как кукурузные хлопья, снежинки. Эти и вовсе не залеживаются – тотчас тают.
Погода – хуже некуда. Сидеть бы в тепле у печки, но не тут-то было. Одни мечутся, как мыши в амбаре, в котором все дыры законопачены и нет из него выхода, – добро свое прячут от советской власти. Другие и день и ночь стоят на страже: охраняют эту самую советскую власть от бандитов да пути хапугам перекрывают. Совдеп и ЧК поручают отряду и другие дела. Богатеи-то, они ведь добром ничего не отдают, налогов даже не платят. А каково новой, неоперившейся власти с нуждой в народе справиться? Бичераховцы все вытрясли. В Моздок каждый день раненых везут. Их кормить надо, постели тоже нужны. А где взять? Богачи все свое добро попрятали. Для Бичерахова ничего не жалели, а от советской власти все схоронили. Да еще из-за угла, того и гляди, пристрелят. Вот ЧК и борется с ними.
Хасан и с ним еще двое с утра уже побывали в иных дворах. Первым входил человек из Совдепа, рыжеватый казак, ровесник Хасану, ему все ведомо, знает, в чей двор идти, кого потряси следует. Они уже конфисковали в пользу Совпеда три лошади и фургон зерна. Отобрали две винтовки с патронташами. Одна офицерская винтовка. Очень она приглянулась Хасану, даже с плеча снимать не хотелось.
При въезде в третий двор сердце у Хасана забилось и гордо словно клещами сдавило. Хоть он и был тут всего только раз, отчетливо помнит большой крестовый дом, навес, колодец, из которого пил Рашид… В стороне, в саду, стога сена.
Во дворе была только женщина. Хасана поразила ее худоба: ведь у них есть все, что душе хочется, и такая худая.
Она стояла на крыльце и скулила своим тоненьким голоском:
– Что ж это, всякая власть будет садиться на наши шеи? Был Бичерахов, отдавали ему полные фургоны пшеницы, а фургоны с арбузами прямо с бахчей свозили к казармам. Где это видано, с од ной скотины три шкуры сдирать!..
– Бичерахову-то не жаловалась? – сказал тот, что из Совдепа.
– Тогда вы с радостью все отдавали.
– Так уж и с радостью!..
– Ну вот что, хозяюшка. Хватит причитать. Выводи двух лошадей – и делу конец.
– Двух лошадей, – только и произнесла женщина. Это еще за чем?
– Для советской власти.
– А мы?… Как же мы?
– И вам останется. Ну, давай поторапливайся!
– Чего ты на меня кричишь? Я тебе в матери гожусь.
– Для этого одних годов мало, нужно еще иметь сердце. Я не забыл, как ты относилась к своим работникам. И ты и твой муж.
Хасан не успел познать, какое у нее сердце. Быстро снялся тогда со двора. Но сердце ее мужа он узнал хорошо.
– А что мы такого плохого делали? Всех брали на работу, исправно кормили. Даже тех, что ты привел, взяли…
Женщина все говорила. В глубине души, наверно, надеялась, что этой перебранкой все и кончится. Но, приметив вдруг взгляд Хасана и поднятую дугой его бровь, она сразу смолкла.
Казак из Совдепа спешился.
– Ну вот, что, – сказал он, – добром не выведешь – силой за берем все, что нам надо.
Двое направились к сараю.
– Где оружие спрятано? – спросил Хасан, входя в дом.
– Зачем нам оружие? Мужик мой с бандами не связан и людей не убивает. Нешто на нем креста нет?
Оружие не нашли, зато зерна – пруд пруди. Чистая, отборная пшеница! Часть в мешках: видно, приготовили, хотели упрятать, да не успели. Мешков десять. Хасан вышел на крыльцо, сказал товарищам, чтобы запрягали фургон.
Женщина ругала и проклинали их на чем свет стоит. А они знай себе делали свое дело.
Только раз казак поднял голову и бросил ей:
– Проклинай, проклинай! Да помни, поплатишься ты и за это.
Женщина еще пуще взбесилась. Кричала как скаженная…
Когда уже запрягли фургон и погрузили на него мешки, в воротах неожиданно показался Фрол. Вначале он застыл на месте, затем вдруг рявкнул:
– По какому такому праву средь беда дня грабите?
– По революционному праву! – ответил казак. – И не грабим, а лишнее, у людей награбленное, конфискуем.
Хозяин рывком расстегнул шубу, засунул руку за ремень.
– Так, значит? – угрожающим тоном бросил он.
– Значит, так.
– Силой действовать решили?
– Добром не отдаешь, так без силы не обойтись.
– Не отдавал и не отдам! – крикнул Фрол, направляясь к фургону.
Он схватил лошадь под уздцы. Сидевший на фургоне Хасан дернул вожжи, но Фрол крепко держал коней.
– Отпусти! – сказал казак. – По-хорошему просим.
– Не отпущу! Убирайся со двора вместе со своими дикарями!
Хасан так напрягся, что зубы заскрипели. Рванул с плеча винтовку. Совдеповец предостерегающе поднял руку, и Хасан с трудом удержался, чтобы не спустить курок. В какой уже раз он слышит это оскорбительное слово. «Скотина, это. мы-то дикари? – подумал Хасан. – А что тогда о тебе сказать?»
Фрол откинул полу шубы и выхватил обрез, который у него, как у абрека, висел дулом вниз. Отпрыгнув, как кошка, к воротам, он крикнул:
– Я кому сказал, уходите со двора?!
Казак покачал головой.
– Если бы нас так легко было запугать, мы бы не приехали сюда. Давай-ка лучше свой обрез! – сказал он, подъезжая к Фролу.
За ним последовал Хасан и третий их товарищ.
– На, получай! – крикнул Фрол и спустил курок. – Тебе, змееныш, первому!..
– Не опередил его Хасан, хотя опоздал всего только на какую-нибудь долю секунды.
Он не видел, как казак припал к лошади, но приметил, как винтовка Фрола опустилась дулом вниз и как хозяин ее покачнулся, а потом привалился спиной к воротам. И не успел Хасан перезарядить свою винтовку, как раздались выстрелы его товарищей.
Грузное тело Фрола, скользнув по воротам, рухнуло на землю.
Хасан огляделся вокруг.
Казак из Совдепа лежал распластавшись на коне, с раскинутыми руками, словно обнять его силился. Револьвер казака лежал тут же, рядом с конем. Сам казак был еще жив: он тяжело и хрипло дышал.
– Помогите! Убивают! – заголосила Фролова жена, носясь по двору.
Она подбежала к мужу, хотела выстрелить из его винтовки, но на этот раз Хасан опередил ее и выхватил у нее оружие.
Сколько баба ни голосила, никто к ней на помощь не явился. Тогда она безнадежно опустилась около мужа на колени и запричитала:
– И зачем ты только связался с ними. Пусть бы увезли! Чтобы им подавиться! Придет день, за все заплатят. – И она погрозила вслед всадникам кулаком.
Утихшие было на время сплетни опять чуть не поползли по округе, но потом вдруг вновь улеглись. Народ не хотел верить тому, что якобы горцы во главе с большевиками грабят казаков, убивают их. Трудовые казаки уже прекрасно разбирались, для чего прибыли к ним горские сотни. Все попытки врагов нарушить спокойную жизнь казаков, установившуюся после прихода горцев, окончились полным провалом.
