— Ты очень скромен, — засмеялась Аврелия Орестилла, замахнувшись на него веером, — но я могла бы назвать имена матрон, тосковавших по тебе…
Помпей смущенно обратился. к Крассу:
— Гости занимают уже места, и, если ты, коллега, не возражаешь, возляжем вместе.
Но Красс, шепотом беседовавший с Катилиной, не ответил. До слуха Помпея донеслись его слова:
— …сто тысяч сестерциев… пять с половиной процентов в месяц…
«Торгаш нигде не упускает случая, чтобы извлечь прибыль», — презрительно подумал Помпей и занял место рядом с Юлием Цезарем.
Увлекшись пением кифаристки, он не слушал Цезаря, который, придвинувшись к нему, что-то шептал. А гречанка пела, сопровождая строфы тихими звуками кифары.
Есть в ковеславвом Аргосе град знаменитый Эфира.
В оном Сизиф обитал, препрославленный мудростью смертный…[2]
— Прости меня, великий Александр, что я мешаю тебе слушать, — льстиво говорил Цезарь, сравнивая Помпея с Александром Македонским, — но я не могу не восторгаться твоими громкими победами! И в Испании, и в Италии ты совершил такие подвиги, что плебс, ожидая твоего возвращения в город Ромула, величал тебя вторым Марием…
Сравнение с Марием не понравилось Помпею, и он, не скрывая своего недовольства, тихо вымолвил:
— Не хотел бы я быть Марием, побежденным Суллою… Но поскольку ты поддерживаешь меня в народном собраний, я спокоен…
— Я маленький человек, — притворно вздохнул Цезарь, — нападая же на сулланцев и на законы диктатора, я расчищаю тебе, благородный Александр, путь к власти…
— Разве ты считаешь меня честолюбивым?
— Каждый муж, а в особенности великий, должен быть почитаем по заслугам… Только, конечно, не Лукулл: он обогащается, грабя провинции, ведет войны без разрешения сената, который терпит его своеволия и величает на заседаниях Александром Македонским… Бесспорно, подвиги Лукулла блестящи, но если бы ты был на его месте…
Глаза Помпея загорелись, щеки зарумянились. В одно мгновение в голове пролетела мысль: «В Азию, в Азию!» — однако он подавил волнение, вымолвив:
— Грабежи постыдны, и я удивляюсь, что Гай Веррее, сицилийский пропретор, остается безнаказанным… Подумать только — в три года он обратил население цветущей страны в толпу нищих!
— Ты ошибся, Александр! Популяры не молчат… Марк Туллий Цицерон обещал выступить в этом деле по просьбе представителей сицилийских городов… Сегодня я увижусь с ним и поговорю…
Помпей задумался.
— Видишь ли, друг, — сказал он, подняв голову, — Цицерон будет обвинять Верреса и откажется, по обыкновению, от вознаграждения, а Квинт Гортензий Гортал, конечно, получит сотни тысяч сестерциев… Не находишь ли ты, что Цицерону нужно что-то пообещать?
— Нет, нет, — поспешно возразил Цезарь, — Цицерон — муж бескорыстный, и это оскорбило бы его… Скажу тебе откровенно: он собирается на свой счет отправиться в Сицилию за доказательством виновности Верреса…
Подошел Красс и, возлегая рядом с Помпеем, тихо сказал:
— Амфитрион не дает мне покоя…
— Неужели просит денег? — спросил Помпей.
— Не просит, а требует! И я обещал, потому что — клянусь богами! — никогда не был расчетлив…
Цезарь и Помпей переглянулись. Но Красс, не замечая удивленых взглядов, продолжал:
— Опираться на плебс, поддерживать популяров и ладить с ними — это хорошо, и Катилина, кажется, чтото замышляет… Боюсь только, как бы его действия не вызвали потрясения республики! Впрочем, не так беспокоит меня Катилина, как Цицерон…
— Цицерон? — вскричал Помпей. Красс исподлобья взглянул на него.
— Разве не знаешь, что Цицерон решил обвинять Верреса?..
— Но Веррес… разве он не разорил Сицилии? Красс рассмеялся.
— А ты бы как поступил, Гней Помпей, если бы был на его месте?
Помпей смутился, но его выручил Цезарь:
— Благородный Марк Лициний, очевидно, забыл, что Помпей Великий еще при жизни Суллы управлял некоторое время Сицилией…
— Управлял?.. Когда это было?
— После поражения Карбона.
Помпей перестал слушать ворчливый голос Красса, перебрасывавшегося непонятными полунамеками с Каталиной, и сосредоточил всё свое внимание на Преции: подмигивал ей, бросал в нее хлебными шариками.
И вдруг оглянулся, почувствовав на себе чей-то напряженный взгляд.
Цезарь!
Он не спускал с них насмешливо-прищуренных умных глаз.
«Клянусь Венерой, он надоедлив, как девчонка, впервые познавшая любовь! — подумал Помпей. — Неужели он думает, что, став популяром, я должен работать только на них? И что такое плебс? Средство для достижения власти».
Он отвернулся от Цезаря и протянул Преции фиал.
Со смехом поднесла она к губам чашу:
— Говорят, ты привез из Иберии редкостные вещицы…
— Будь спокойна, — ответил Помпей, поморщившись, — Венера, способствуя любви, ценит красоту во всем.
Помпей и Красс приступили к исполнению магистратуры. Стараясь задобрить плебс, они раздавали бесплатно хлеб, устраивали празднества, а когда Помпей внес рогацию о возвращении трибунам власти, отнятой у них Суллой, и Красс, пользовавшийся огромным влиянием в сенате, помог провести ее; когда была восстановлена цензура и ряд сулланцев исключен из сената; когда Цезарь своей агитацией в комициях и на конциях добился прощения участникам междоусобных войн, — плебс стал превозносить трех Популяров, величая их лучшими друзьями народа.
Однако хорошие отношения между Крассом и Помпеем не замедлили испортиться: оба консула подозрительно следили за действиями друг друга, а Цезарь, искусно прикидываясь сторонником обоих, вносил рознь в их отношения.
Помпей мечтал о славе и богатстве. Победы Лукулла тревожили его, а корабли, прибывавшие в Рим с драгоценностями, возбуждали его жадность. Он знал, что, став любимцем народа, может опереться на него и извлечь ряд выгод, и начал с того, что стал подстрекать толпу против сицилийского претора Гая Верреса, а Цицерона уговорил выступить против него с обвинением. Но он меньше всего думал об участии Верреса: не преступление претора и не жалость к ограбленной Сицилии заставляли его выступить, — важно было возбудить народ против сулланца; и он говорил на форуме, что злодеи, подобные Верресу, уже изгнаны из сената, называл даже имена Хризогона и Других враждебных плебсу мужей, намекал, что сенат всё еще привержен Сулле:
— Поэтому, квириты, проявите твердость, присущую римлянам, и осудите своего врага.
И плебеи требовали судебного разбирательства.
Расчеты Помпея оказались верными: Веррес — сулланец, но сулланцы — враги, а так как сенат состоит из сулланцев, то не может быть дружественен плебсу. А разве Лукулл не из этой шайки?
Рассеяв среди народа сотни своих приверженцев, которые возбуждали плебс против Лукулла, Помпей нередко сам появлялся на пристани, когда разгружались корабли, прибывавшие из Азии, и, указывая на богатства, говорил: «Разве Лукулл — не второй Веррес?» Народ негодовал. Однажды послышались возгласы об отозвании Лукулла: «Передать ведение войны Помпею», — кричали плебеи, и консул повеселел, — главное было сделано.
«Комиции за меня, — думал он, — а сенат?.. Красс не откажется поддержать…»
Однако он ошибся. Узнав о домогательствах Помпея, Красс рассвирепел. Он произнес в сенате негодующую речь, обвиняя Помпея в кознях против республики, в заискивании «перед чернью», и, превознося Лукулла (он перечислял его победы над Митридатом), порицал Помпея:
— Ты посягаешь, коллега, на мужа, доблесть которого общеизвестна и признана самим диктатором. Лукулл, расширив римские владения, далеко распространил славу о величии родины и непобедимости наших легионов… После четырех лет трудов и борьбы он уже почти завершил свое дело… А ты хочешь собрать жатву с полей, обработанных им, возвеличить себя, а его унизить. Постыдись! Вспомни нашего отца-диктатора! Тень его будет тебя преследовать и всю жизнь не давать покоя…
— Не я добиваюсь назначения в Азию, — возразил Помпей, — а римский народ, возмущенный преступлениями Верреса. Он требует смещения аристократа, который грабит провинцию, и назначения на его место популяра. Думаю, что сами бессмертные внушили народу эту мысль, Разве отцы государства желают смуты и потрясения устоев республики? Благо отечества, единственно оно — цель наших трудов. И не всё ли равно, кто закончит войну с Митридатом? Лишь бы понтийский царь был побежден.
— Не хитри, Помпей Великий! — резко прервал его Красс. — Верно, ты популяр… Ну, а я?.. Разве я тоже не популяр? И если ты предъявляешь право на Азию, то и я…
Вспыхнув, Помпей перебил его:
