И вдруг встрепенулся.
— По местам! — яростно закричал он. — Бить, ловить, преследовать бунтовщиков! Где Катон? Скрофа? Другие? Вперед!
Вскочил на коня и, размахивая окровавленным мечом, помчался к легионам, которые шагали по дороге на Брундизий, в то время как Катон и Скрофа шли во главе войск к горам, чтобы выловить скрывшихся там рабов.
Остатки разгромленных войск Спартака рассеялись: часть бежала в горы, а несколько тысяч устремились к северу под предводительством Сальвия. Верхами и в повозках, захватываемых в придорожных виллах, а то и бегом, двигались они день и ночь, думая о планах Спартака. Запоздалые воспоминания! Люди рвались на родину, готовые на всевозможные лишения, лишь бы выбраться из проклятой богами Италии, где Гнет и Насилие казались близнецами, вскормленными яростной Волчицей.
Сальвий гнал коня. На сердце лежала тяжесть, — мучило, что Мульвий не погребен. «Его душа, — думал он, — блуждая, ищет покоя, но не находит, ибо тело лежит под открытым небом и птицы и звери терзают его…»
По пути к ним присоединялись толпы беглых невольников, и войско Сальвия увеличивалось.
Однажды ночью поднялась тревога — пылал лагерь. У ворот слышался лязг оружия, вопли раненых, крики военачальников… Никто не знал, кто напал и с какими силами. Одни кричали, что это войска Красса, другие — что небольшой разведывательный отряд римлян. Рабы держались до утра, а когда Сальвий увидел знакомую с детства испанскую конницу и услышал ее боевой клич, страшная догадка мелькнула в голове: «Уж не Помпей ли?»
Да, это был Помпей. Двигаясь на помощь Крассу, он узнал от высланной вперед разведки о бегстве мятежных полчищ и напал на них.
— Вперед, вперед! — кричал Сальвий, бросившись наперерез разбитой коннице. — Братья, победа наша.,, вперед!..
Но его не слушали. В ужасе бежали пехотинцы и обозники, мчались конники. Стоны раненых, вопли убиваемых, ржание лошадей и рев быков, звуки труб, военные кличи и приказания начальников — всё это слилось в единый гул, устрашающий людей и животных.
Догоняя нескольких конников, Сальвий вылетел, как на крыльях, на резвом коне на поле. Ужасная картина возникла перед глазами: римские когорты преследуют разрозненные отряды рабов, кое-где невольники еще держатся с отчаянием погибающих, а впереди римлян храбро сражается плечистый муж, без шлема: ветер развевает его волосы, меч сверкает, как секира мясника, который трудится над тушей быка… А конница, конница… смятая, опрокинутая, она мчится, куда глаза глядят, но ее окружают, безжалостно рубят. Всё погибло!..
— Легионы Помпея? — спросил Сальвий испанского конника, отбившегося от римского войска.
Воин кивнул.
И вдруг так горестно, так страшно стало Сальвию, что, упав на колени, он воскликнул:
— Боги, за что эти несчастия? За что?.. Серторий убит, мать погибла, отец пал в бою, Спартак изрублен, вожди… Никого не осталось! Куда я пойду, куда денусь?..
Вечером полководец сидел в своем шатре и диктовал вольноотпущеннику Демитрию:
«Помпей Великий, император — сенату и римскому народу.
Боги захотели, чтоб еще одна победа украсила римские легионы бессмертной славой, а оружие — неувядаемыми лаврами. Остатки полчищ Спартака разгромлены, — пало пять тысяч мятежников. Красс победил Спартака, а я вырвал корни этой войны, — она не возобновится больше. Рим может быть спокоен: Помпей Великий стоит на страже республики».
Избранный понтификом на место своего дяди Гая Аврелия Котты, умершего в Галлии, Цезарь окончательно порвал с Серторием и марианцами, хотя популяры открыто нападали на законы Суллы.
Сервилия, вышедшая замуж за Децима Юния Силана, принимала у себя передовую молодежь знатных фамилий, настроенную демократически. Не означала ли эта перемена в общественном мнении сдвига в пользу плебса? И как ему, Цезарю, держать себя? С одной стороны он — популяр, а с другой — возводит свой род до самой богини Венеры, следовательно, он выше патриция, даже царя, по знатности происхождения. Кто же искренно поверит, что он жаждет бороться за благо народа? Правда, старый Марий приходился ему дядей, но какое значение могло это иметь в бурное время козней одного сословия против другого, когда мужи не щадили друг друга во имя личных выгод? Его мучили честолюбивые мечты,, он не спал по ночам, думая о борьбе Помпея с популярами в Испании и Лукулла — с азийскими царями… Знал, что с Лукуллом отправились молодые сыновья нобилей и он, Цезарь, тоже мог бы присоединиться к ним, а ведь уклонился, сославшись на припадки падучей. Находясь на камрийском побережье и работая на Лукулла, он все же колебался: сенат был против Сертория, плебеи и пролетарии, вступая в войска, шли на своих братьев, Цезарь — не плебей и не пролетарий, хотя и популяр.
«Сейчас сенат в силе, — думал он, — и было бы глупо вступать с ним в борьбу!» Чувствовал, что шел по верному пути…
«Пусть Лукулл пожертвовал своей честью, подружился с Цетегом и получил проконсульство в Киликии! Пусть он разбогатеет, как Красс, если угодно богам, и соблазняет, как Красс и Катилина, весталок — буду ждать… Боги научат, что делать, а Венера, моя покровительница, подскажет, чем покорять жен и какую пользу можно извлечь из их любви».
Просыпаясь чуть свет, он выходил в сад и, по обычаю предков, громко рассказывал, обращаясь к небу и земле, о своих неудачах и несчастьях. Так было и в этот день.
— Слышите, как живет племянник Мария Старшего?.. Я добиваюсь первенства в Риме, — я задался этой целью еще в юности, — и неужели боги превратят мои стремления в ничто? Всё в этом мире зиждется на дагpax, как сказал мудрый Гесиод:
«Дары убеждают богов, убеждают царей досточтимых».
Да, убеждают, что неправый, одаряющий сильного, прав и что правый, если он беден, всегда неправ…
Вошел в атриум. Было время приема клиентов, и острый глаз его сразу оценил толпу: бездельники, любопытные и ремесленники. «Одни пришли просить денег взаймы, другие — содействия в аренде земли и освобождения от военной службы».
Ласково беседуя, он медленно обходил людей, и вдруг остановился перед смуглым юношей с мрачными глазами.
— Откуда ты и почему боги послали тебя ко мне?
— Я Сальвий, верный слуга Сертория… Глаза Цезаря сверкнули. Серторий? Притворился ревностным почитателем погибшего мариайца:
— Слава ему! — громко сказал он, подняв руку. — Это был величайший вождь популяров…
— Говорят, господин, ты сам популяр и смело ратуешь за плебс… Мать моя погибла, защищая вождя… Отец был изрублен, сражаясь на стороне Спартака, и завещал мне… борьбу!..
Цезарь задумчиво смотрел на него.
— Прекрасное слово, — вымолвил он. — Цель моей жизни — продолжать дело Гракхов и Фульвия Флакка, дело Сатурнина… дело погибших популяров! — крикнул он. — И я принимаю тебя, верный слуга Сертория, и обещаю свою поддержку! Сейчас я отправляюсь на форум… Будешь мне сопутствовать?
«Нужно попросить у Красса взаймы, чтобы помочь всем этим клиентам и ремесленникам. Они в будущем пригодятся», — думал Цезарь, рассеянно отвечая на приветствия встречных. Его останавливали плебеи, и он узнавал людей (память у него была великолепная), которых видел хотя бы один раз. Здесь были избиратели, отдававшие свои голоса за деньги или мелкие выгоды, соглядатаи среди народа, узнававшие количество голосов противника, агитаторы во время выборов, наемные рукоплескатели при произнесении Цезарем речей на форуме и убийцы, готовые в свалке поразить врагов господина. Для всех у Цезаря было приветливое слово и щедрое обещание. Он называл их по именам, спрашивал о детях, внуках и редко ошибался. А когда изменяла память, грек-номенклатор, обязанный помнить имена избирателей и их семейное положение, тотчас же подсказывал господину забытое имя.
В этот вечер Цезарь был свободен, — не было обычных приглашений от клиентов ни на свадьбу, ни на семейные праздники, ни на похороны.
Сидя в кругу мелкого обнищалого люда, он говорил:
— Мой предок Марий боролся за плебс, дружил с Цинной, и я, друзья, тоже популяр, буду всю жизнь защищать ваши дела, если вы поддержите меня.
Сальвий слушал, хмурясь. Все это были слова, а он жаждал борьбы! Вспомнил речи клиента, поносившего Цезаря за малую подачку: «Популяр, наш сторонник! Ха-ха-ха! Только дурак верит этому! Где он был во время борьбы Брута и Лепида? Почему боролся в Азии против сторонников Сёртория? Отчего порицал свободнорожденных, поддерживавших Спартака?»
Когда плебеи разошлись, Сальвий задержался.
— Ты что, друг? — взглянул на него Цезарь. — Разве я не указал тебе, где спать?
— Господин, я хочу тебя спросить…
Не договорил: вошедший раб возвестил:
