– Поссевино, особый посол Матери нашей католической церкви, на камне стоящей и вечной!
А вот тут Поссевино царя обогнал – начал говорить первым. И говорил, сволочь, по-русски. Как придавать слову множественность или оглаголить существительное, особый посол не знал, но понимать его речь царь понимал.
– Ваше Царское Величество, полагаю, имеет карту войны, которую он, царь, не испрося на то разрешения, развязал противу всей Ойропы? – спросил Поссевино.
– Цари наши, русские, православные, когда имеют нужду в датошных людях и землях, никогда ни у кого разрешения на датошных людей и нужные себе земли не испрашивали.
– За то самоволие и поплатились! – почти крикнул Поссевино.
Поссевино наседал на царственного противника резко, без известной словесной абракадабры католических служек.
* * *
Говорят, до принятия сана Поссевино служил в венецианских войсках полковником, тайно принял магометову веру и тут же продал туркам, врагам Венеции, военные планы. Продал дорого и, чтобы спасти собственную шкуру и уворованные деньги, немедля объявил себя прозелитом папской церкви. Тут же заказал миланскому чернокнижнику и алхимику отлить из меди с присадком олова и цинка статую Девы Марии высотой в локоть!
Тот алхимик, сливая вместе расплавы меди, олова и цинка, получал новый металл – латунь, полное алхимическое воровство, абсолютно не отличимое по цвету от золота. Но Поссевино, для верности полного обмана, что статуя в локоть величиной изготовлена, точно из золота, самолично расплавил целых два золотых дуката и тем расплавом тонко-тонко помазал статую.
И вот, поди ж ты, говорит с шумством с самим Государем Московским!
* * *
Чтобы сочно и крепко ответить на упрек в самоволии, надо бы подумать. Царь Иван махнул назад, стольнику. За двадцать лет службы Бориска Годунов научился понимать все рукотворные знаки государя. Через минуту переговорный стол начал заполняться сладкими заедками, вином и настойками сладкого взвара. Царь первый выпил серебряную чашу отчаянно кислой настойки ревеня. Ревень жижит кровь, а сейчас крови придется бегать быстрее.
Поссевино выпил своего ойропейского вина, представленного на столе в особой бутыли.
Выпивши вторую чашу ревенной настойки, царь неожиданно и задушевно сказал:
– Вот ты правильно задаешь вопрос, Поссевино, кто мне разрешил брать на бронь и кровь чужие земли? Никто не разрешал, ибо я есть кровь Бога нашего на Земле.
Поссевино погрозил царю пальцем, но слов не произнес, – туго жевал грецкий орех с медом. Зато царь продолжил:
– А теперь ты скажи мне, нунций Поссевино, а у кого вы спрашивали разрешения на Тридентском соборе, каковой шел целых восемнадцать лет… у кого вы спрашивали разрешения жечь древние книги, в том числе и наши, православные? Все печи в Европе восемнадцать лет топились древними, богоданными книгами, и только затем, чтобы осталась на Земле одна книга – Библия. Да в придаток к ней полукнижие – Евангелие. Я с жидами вашими много общался по вопросам торговли и разных разностей. Они мне отвечали на этот вопрос хоть и нагло, но верно: «Монополия, царь Ибан, – говорили они, – есть самое верное средство хорошо жить и хорошо кушать. Крепко спать и весело смеяться, царь Ибан».
– У жидов своя вера, – быстро сообщил Поссевино, а у нас – своя. Жиды, это верно, в городе Триденте жгли книги, да только те, что написаны ихними кровными врагами, арабами. А нас, католиков, в том богомерзком деле тебе, царь, не уличить. Не было такого. Ибо никаких книг не было. Были во всем просвещенном мире от сотворения мира только книги Библия, Евангелие да Псалтырь. Иных не имелось.
Царь Иван Васильевич не сдержался и выматерил папского нунция. Но исключительно по-арабски. Со стороны папистов никто арабского языка не знал. Но Поссевино, уловивший бывшим военным ухом, что получил в лицо непристойную брань, немедля затребовал перевода всего сказанного царем. Притом грозился немедля покончить переговоры и двинуть на Московию войска с трех сторон.
Бориска Годунов подошел к Поссевино, наклонился над узким плечиком папского посланника и прошептал сказанное царем. Выпрямился и перевел громко, в голос:
– Не вешай мне лапшу на уши!
Иван Васильевич, внимательно наблюдавший за папским нунцием, внезапно махнул руками в стороны.
Двое черных монахов немедля встали и развели на двадцать шагов черную рогожную ткань, прикрывающую темную, безоконную стену Грановитой палаты. К той стене прилепились широкие полки, семь штук, заполненные книгами. Самые огромные, размерами в лист фолио, лежали стопами на полу. Отдельно от полок стоял сундук, крытый толстой листовой медью, размерами в сажень на аршин, да глубиной в аршин.
Чернецы стали подносить к столу, под взор Поссевино, разные книги. Раскрывали их на фронтипсисе, где указывался год издания, мастерская издателя и город. Поссевино узрел константинопольские переиздания, собранные с матерчатых свитков в бумажные книги, издания роттердамские, генуэзские, венецианские, лютеранские.
– Это не Библии, не Евангелия и не Псалтыри, – начал наливаться гневом царь Иван. – Разуй глаза, особый посланник, посмотри, какие книги мы сохранили от Тридентского огня!
Поссевино, и правда, сидел с закрытыми глазами.
Голос евнуха убедительно, хоть и женским голосом произнес:
– Посланник Наместника Бога на Земле не может смотреть на дьявольские козни.
Сам евнух сидел, разув глаза. Да и остальные папские посольские люди в сторону не глядели. Они пялились на богатство, по ихним понятиям, цены немеряной.
– Одна книга – один дом, – прошептал посольский евнух.
– Бери больше, – угрюмо пробормотал викарий миланского прихода, попавший в посольство по протекции в сотни золотых цехинов. Сам он был иудей, носивший румынское имя. – Бери больше, одна книга – вилла с садом!
Они знали ценность книг – не только божественную, но и денежную.
Поссевино так и сидел, безглазый. Но острым носом чуял, сколь велико собрание древних трудов. Ибо книга со временем приобретает и свой облик, и свой запах. И живет, как человек…
Царь Иван в гневе начал подниматься со стула – уходить.
Бориска Годунов отчаянно сдерживался, чтобы не ухватить царя за руки и силой удержать в палате. Сегодня главное – сговориться с папистами, и сговориться прямо сейчас, хоть на подлых условиях. Что означало избежать летней военной кампании западников и турок, за время которой они точно сотрут Московию не токмо что с карты, а вообще – сотрут.
Но опять же только прикоснись к царю при этаком его состоянии телесном и душевном, то башку отрубят напрочь, а пенек, на котором рубить, закатят прямо сюда, в Грановитую палату. Бориска Годунов решил, что голова нужнее, а русские земли – они как-нибудь прирастут.
Но тут отчего-то царь снова сел на место, мягко проговорил:
– Ну, ты, тонкоголосый, в красном халате! Подь ко мне, под царскую руку.
Посольское дело трудное, а исполнять его надо со тщанием. Тонкоголосый католический монах поспешно встал и пошел. Как не пойти, царь зовет. Не король даже, а сам Царь!
Бориска Годунов, опять же по знаку Ивана Васильевича, отомкнул личным ключом замок на кованном из меди сундуке, откинул крышку. Служки уже тащили второй стол, на который сам Иван Васильевич лично, с особым бережением, начал класть книги, вынимаемые Годуновым из сундука. А собравшимся пояснил:
– Сие есть моя библиотека, именуемая мною «Либерия», ибо знание, хоть и умножает печаль, но дает свободу духу нашему… Сии бесценные сокровища духа изволила привести с собой из Константинополя пятьдесят лет назад Софья Палеолог, жена моего деда Ивана Третьего, бабка моя, стало быть…
Борис Годунов крепким и сильным голосом объявлял, какая книга «Либерии» появляется на столе:
– «История царств»! «Толковальные записи Бероса, писца жреца Беруза»! «Молитвенник в песнях к Богам небесным»!
Осип Непея, неприметным столбиком спрятавшийся за широкую спину дьякона Успенского собора, с любопытством глядел, как от явного испуга и недоумения вытягивается лицо папского нунция Поссевино. Ведь тот слушал названия книг, перечень коих числился в особом папском списке, спрятанном в подземельях Ватикана.
Осип Непея перекрестился, что не к месту вспомнил Ватикан, и даже проговорился вслух:
– Ва Ти Кан, «Живой воды Повелитель». Название-то языческое. А там папа живет. Как это так?
– Ась? – повернулся к нему всем телом громадный дьякон. – Чего шепчешь худого ко мне в спину?
– Слово «Ватикан», говорю, русское, но языческое. А паписты за него держатся, как…
– …как евнух за отрезанные яйца, – прогудел дьякон и отвернулся снова смотреть на занятное действо.
Поссевино не выдержал, закричал своим:
– Покинуть помещение. Один хочу говорить с царем Московским!
«Царь Московский» при конце правления Ивана Васильевича означало такое обидное прозвище, как если бы военачальнику королевского войска сказать: «Посторонись, солдат»!
