Деревнин сжал кулаки, чтобы погасить волнение. Пробил, пробил час! Дожил ведь, дождался!
В широкую лоджию вышли какие-то люди, в основном пожилые, степенные, и один среди них оказался военным. Только из-за расстояния не отличить, в каком звании.
Кирюк остановился по ту сторону ворот, заложил большой палец в карманчик жилета. Держался спокойно, независимо, показалось, даже с ухмылкой.
Вдруг Деревнину подумалось, что Кирюк наверняка бы струсил, если бы его подвести к воротам конюшни и включить свет. Заорал бы, стал упираться и просить пощады. Не такие орлы на коленях ползали! Странное было дело: чем невзрачнее человек, тем спокойнее шел в конюшню. Ладно там бывшие офицеры-дворяне, священники — в этих порода норов свой показывала. Но ведь на другого глянешь — сморчок, в чем душа держится. Видно же, смерти люто боится, а идет! Да как идет!
Деревнин часто думал подобным образом. Чтобы составить для себя представление о человеке, он как бы мысленно вел его расстреливать, и тогда ясно вырисовывался характер. Однако тут он усомнился, глядя на Кирюка: кто его знает? Времени-то много прошло. Что, если успели вырасти и воспитаться, будучи при власти, новые люди? Наподобие священников или тех же родовитых дворян?
— Что вы тут устроили, Деревнин? — брезгливо спросил Кирюк.
— Хорошо живешь, слуга народа! — сразу взял высокий тон Деревнин. — Тишина тут, покой, птички поют над головой. И домик — слава Богу!
Он оглянулся на мужиков. Те стояли молчаливые, с не прошедшим еще возбуждением и азартом на лицах, но в глазах уже возник легкий, летучий испуг. Никто и никогда так с секретарем не разговаривал. Неслыханная дерзость творилась при народе! Как бы то ни было — власть все-таки, и большая. Уважительнее бы надо…
— Давайте ближе к делу! — отрезал Кирюк. — Лирика потом.
— Действительно, лирика! — подхватил Деревнин. — Можно так жить. Отгородиться от народа стальным забором и жить! А пишете, народ и партия едины!
Он спиной чувствовал, как все медленнее и беззвучнее дышат люди. «Ничего! — со злостью подумал он. — Пускай привыкают! Пускай смелеют! А то привыкли как бараны!..»
— Короче, — сдерживаясь, поторопил Кирюк. — Излагайте суть.
— Короче не выйдет! — заявил Деревнин. — Вы тут засели, уединились и гуляете, — он кивнул на людей, стоящих в лоджии. — А там из берега трупы валятся. Да, я говорю про монастырь!
Он сделал паузу, но показалось, Кирюк даже несколько расслабился. Будто про себя облегченно вздохнул. «Ах ты! — мысленно воскликнул Деревнин. — Пожалуй, бы, не сломался! Сам бы еще и свет включил!»
Был один такой: как подошла очередь, оттолкнул стрелка от рубильника, воткнул его сам и спокойненько вошел в конюшню.
— Чьи трупы? — с намеком спросил Кирюк. — Кто их туда положил?
— Я положил, я! — с вызовом сказал Деревнин. — Кто бы их ни положил — при тебе они из могилы встали. Тебе их и хоронить.
Кирюк понял, что намекать не следует. Невыгодно сейчас, когда за спиной старика стоят люди и ловят каждое слово. Он глянул поверх головы Деревнина: по дорожке мчалась машина начальника милиции. Деревнин обернулся, лишь когда Березин шел к воротам, рассекая толпу. Привратник бросился к калитке.
Березин поравнялся с Деревниным, остановился на мгновение и глянул озабоченно, словно спросить хотел: как ты тут? Все ли хорошо? «И ты явился, сосунок, — подумал Деревнин. — Ничего, и тебе достанется. Погоди, мечтаешь барана на голову получить? Будет, будет тебе папаха…»
Березин поздоровался с Кирюком за руку, и тот приказал привратнику не запирать калитки.
— Заходите ко мне, Деревнин, — предложил он. — Смелее, что же вы?
— Нам через решетку сподручнее говорить, — отпарировал Деревнин. — Мне с народом ловчее, чем с тобой. Да мне и скрывать нечего. Меня простили.
Люди за спиной будто и вовсе перестали дышать. Оперуполномоченный подошел к Березину и о чем-то тихо заговорил.
— Рабочих людей взбаламутить — храбрый, под прикрытием несведущих секретарю горкома хамить — храбрый, — неторопливо пошел в наступление Кирюк. — А один на один — так в кусты? Или, как говорят, на миру и смерть красна? И на воре и шапка горит?
Он очень хотел оторвать Деревнина от толпы, зазвать к себе, подальше от лишних ушей. Собственно, и Деревнину хотелось поговорить в узком кругу. Только в узком можно было всем им поставить мат. Никто не должен видеть, как завершится поединок. Но о победе узнают все. Завтра уже Кирюк принародно пойдет к нему с улыбкой и протянутой для рукопожатия рукой. Деревнин лишь кивнет ему, но в следующий раз секретарь опять подаст руку. И так будет всегда.
— Я уже старый, — устало сказал Деревнин и двинулся в калитку. — Старому бояться нечего. Пускай молодые боятся.
О себе он думал, что, доведись шагнуть через порог конюшни — шагнул бы с достоинством. И шел бы, не втягивая голову в плечи, как делали даже самые отчаянные.
Даже он, Андрей Березин, будто убавился в росте — так ждал выстрела…
Деревнин встал перед Кирюком, рука сама легла за лацкан старого, вытертого зеленого кителя. Ей было привычно там, спокойнее.
Справа оказался оперуполномоченный, слева — начальник милиции.
— Сейчас вы поедете с Березиным домой, — тихо сказал Кирюк, глядя Деревнину в переносицу. — Запретесь на ключ и будете сидеть там, пока народ в городе не успокоится. Как мышь в норе. Даже нет, как змея в бутылке.
— А-а, боишься, — улыбнулся Деревнин. — Боишься, что пойду и скажу людям, как ты их кислотой жег?
— Нет, не этого боюсь, — сказал Кирюк, но было, было видно, что боится. — Не хочу, чтобы вас растерзала возмущенная толпа.
— Кого — кислотой? — не сразу спросил начальник милиции. — Кого жгли кислотой?
— А того! — сунулся к нему Деревнин. — Трупы жгли. Я ему ямы указал, а он солдат пригнал, нерусских, чтоб не проболтались. И заставил скважины в могилах бурить и кислоту заливать.
— Правда? — спросил Березин, и взгляд его отяжелел. — Это правда?.. Правда или нет?!
Глаза начальника милиции замерли, потускнели, и зрачки сузились до точек, словно у покойного.
— Арестуйте его, — спокойно приказал Кирюк оперуполномоченному. — Об ордере я побеспокоюсь.
— Арестуй! — торжествующе сказал Деревнин. — Ну-ка, попробуй! Руки придется крутить, а люди видят!
— Почему я не знал об этом? — очнулся начальник милиции, потянулся к Кирюку. — Почему я об этом ничего не знал?!
— Ой уж, не знал! — засмеялся Деревнин. — Вместе, поди, решали! Вместе придумывали! Дурачком прикидываешься?.. Ты меня обидел! Дед твой простил, Андрей Березин простил! А ты… Измывался надо мной. Расхлебывай теперь вместе с Кирюком. Я посмотрю на вас.
— Я же приказал арестовать. — Кирюк выдерживал голос, но выдала, задергалась бровь. — Товарищ оперативный уполномоченный?
— Он психически нездоров. — ответил «опер». — Все признаки шизофрении.
— Давай-давай, крути руки! — засмеялся Деревнин. — Не бойся, я здоров! А трупы все равно торчат. И народ там собирается… Сволочи вы, иуды. Меня! Меня стрелочником сделали. Пенсию отобрали. Заслуженную пенсию! Я той же власти служил, которой и вы служите. А меня под топор?! Сами панствуете, вон в каких теремах-то живете. За что же вы меня, своего?.. Вот и получайте трупы! Что? Богатое наследство? Богатое! Это вам за предательство! Получайте! Получайте!
Он нервно дергал пальцем, словно давил спусковой крючок.
Потом вытер губы, вздохнул облегченно.
— Если сейчас хоть волосок с головы… Отсюда народу крикну. Ладно, я стрелял. А вы-то — мертвых кислотой! Крикну народу — всем вам гроб с музыкой.
Кирюк выслушал молча, покусал губу.
— Какому народу? — спросил он устало. — О чем вы, Деревнин?
— Нашему народу, — усмехнулся тот. — Советскому!
— Где же он? — Кирюк заложил второй палец в карманчик жилета. — Ну где? Где ваш народ?
Деревнин медленно обернулся…
У ворот было пусто. Ни одного человека, если не считать милиционеров и пожарников.
Он не поверил, пошел к воротам и увидел лишь мамаш с колясками, легко бегущих под гору.
— Ладно, Деревнин, идите вы к… — Кирюк махнул рукой. — И прошу вас, не попадайтесь мне на глаза. Обходите стороной. Прошу вас.
Он стоял, упершись головой в решетку ворот, и стальные прутья сжимали виски…
Николай вернулся в отдел поздно, глядя себе под ноги, прошел в кабинет и повалился в кресло.
Под стеклом на столе лежали ориентировки с портретами на пропавших без вести людей. Первой в ряду — прабабка, Любовь Прокопьевна Березина, мать Мелитина. Текст был короток, холоден и прост: «…20 мая 1962 года ушла из дома и не вернулась… Приметы: рост, цвет волос, глаз… Особые приметы: носит черную монашескую рясу, крест…. Знающих что-либо о местонахождении просят сообщить…»
Второй в ряду стояла вечная беда и боль деда — его сестра, Ольга Николаевна Березина. Дед все‑таки настоял подать ее в розыск, надеялся, верил, хотя умом понимал все. И тоже — приметы, особые приметы. И даже портрета нет настоящего, а тот, что нарисован художником со слов деда — искусственный, не живой. Пожалуй, теплее и верней портрет словесный.
