вам решительно говорю не отвечать и не ручаться за меня. Мое будущее поведение зависит от обстоятельств, от обхождения со мною правительства.
Итак, остается тебе положиться на мое благоразумие. Ты можешь требовать от меня свидетельств об этом новом качестве. Вот они.
В Кишиневе я был дружен с майором Раевским, с генералом Пущиным и Орловым.
Я был масон в Кишиневской ложе, т. е. в той, за которую уничтожены в России все ложи.
Я, наконец, был связан с большею частию нынешних заговорщиков.
Покойный император, сослав меня, мог только упрекнуть меня в безверии.
Письмо это не благоразумно, конечно, но должно же доверять иногда и счастию. Прости, будь счастлив, это покамест первое мое желание.
Прежде чем сожжешь это письмо, покажи его Карамзину и посоветуйся с ним. Кажется, можно сказать царю: Ваше величество, если Пушкин не замешан, то нельзя ли наконец позволить ему возвратиться?
Говорят, ты написал стихи на смерть Александра — предмет богатый! — Но в течение десяти лет его царствования лира твоя молчала. Это лучший упрек ему. Никто более тебя не имел права сказать: глас лиры — глас народа. Следственно, я не совсем был виноват, подсвистывая ему до самого гроба».
Жуковский уронил руку с письмом на колени и задумался: «Я не отвечал долго на это письмо. Странное письмо, если оно написано было только ко мне. Если же для того, чтобы его показать, то безрассудное письмо. И я посоветовал ему тогда сидеть спокойно в деревне, не напоминать о себе и писать, писать, дать пройти несчастному этому времени. Я писал ему тогда:
„Ты ни в чем не замешан — это правда. Но в бумагах каждого из действовавших находятся стихи твои. Это худой способ подружиться с правительством. Ты знаешь, как я люблю твою музу и как дорожу твоею благоприобретенною славою: ибо умею уважать Поэзию и знаю, что ты рожден быть великим поэтом и мог бы быть честью и драгоценностью России“.
Теперь я знаю: он и будет ею, — мысленно сказал себе Жуковский, — будет, несмотря на то, что его уже нет. То, что он написал, будет жить в веках. Но я не скрывал от него, что ненавидел все, что он написал возмущающее государственный порядок и нравственность. Неисцелимый вред наносил он нашим отрокам, с восторгом зачитывающимся его буйными прелестными стихами.
И я посоветовал ему тогда не проситься в Петербург, потому что не пришло этому время, посоветовал писать „Годунова“ и подобное, ибо только это спасет его.
Он меня послушался. Он почти всегда слушался меня. Было время разногласий наших, но они не охладили нашей дружбы. Ах, Пушкин, Пушкин! Великий гений! Слава Отечества!»
И Жуковский, обхватив руками голову, заплакал.
Он вспоминал Пушкина еще совсем маленьким, кудрявым, с живыми глазенками. Невозможно было не обратить внимания на его интерес к окружающему миру.
Молодой Жуковский тогда бывал в доме Пушкиных.
Вспомнились лицейские годы Пушкина. Прочитав его «Воспоминания в Царском Селе», Жуковский был взволнован настолько, что, оставив все дела, немедленно поехал в Лицей. Тогда они гуляли вдвоем с Пушкиным по аллеям парка и, несмотря на разделяющие их шестнадцать лет, понимали и любили друг друга высокой любовью.
Потом он, признанный первым поэтом России, подарил Пушкину свой портрет. Он помнил, с каким чувством восторга и боли честно написал на портрете: «Победителю ученику от побежденного учителя. В тот высокоторжественный день, в который он окончил свою поэму „Руслан и Людмила“. 1820 марта 26. Великая пятница».
Да, было больно, что он уступил Пушкину место первого поэта России, Пушкину, с юных лет влюбленному в него. Но восторг побеждал боль, восторг, который охватывал его, поэта, его, верного сына России, пекущегося об ее величии. Он видел умом и сердцем чувствовал, как на его родине поднимался величественный гений, которому суждено было войти в века. Он верил, что Пушкин будет жить и через двести лет. Нет ему равного. И когда еще народится такой светоч!
Потом он, рискуя впасть в немилость у царя, будучи признанным литератором и наставником цесаревича, неоднократно ходатайствовал перед его величеством за Пушкина. Да только ли за Пушкина! Он облегчает участь Герцена, он заступается за некоторых декабристов. Он без страха за свое положение пишет наследнику в день его именин такое письмо:
«Я видел в Москве Е. Ф. Муравьеву, — ее положение на старости лет ужасно: оба сына, для которых жила она, в изгнании».
У декабриста Н. М. Муравьева жена, приехавшая в Сибирь, умерла. Осталась дочь.
«Теперь изгнаннику грозит наказание третье: смерть дочери… Не могу поверить, чтобы государь… мог не войти в чувства отца, который все отец, хотя и колодник… Муравьева, как я слышал, хочет просить великую княгиню Марию Николаевну о заступе за внучку ее пред государем императором, в какую минуту! когда великая княгиня сама готовится быть матерью. Это дело, без сомнения, не дошло еще до сведения государя… Поручаю его Вам в день Вашего ангела
(Москва, 1839 г.)».
Вместе с Брюлловым и Венециановым Жуковский хлопочет об освобождении Тараса Шевченко из крепостной неволи. И как повезло ему в этом! Карл Брюллов написал очень удачный портрет Жуковского. Этот портрет разыграли в частной лотерее у графа Виельгорского за 2500 рублей ассигнациями. И на эти деньги был выкуплен у помещика Тарас Шевченко.
Жуковский учил наследника по хрестоматии. Сколько бессонных ночей потратил он для составления раздела «Польза истории для государей», сколько лучших чувств вложил в него, как радовался и надеялся, что учением своим воспитает в будущем царе добродетель!
Чтобы будущий царь знал свою державу, знал свой народ, Жуковский ездил с наследником по России. А затем в Европу, дабы приобщить молодого человека к культуре Запада.
И потом, позднее, за все добрые дела
