– Он и сейчас стоит, – вставил Муравьев.
– Вот-вот, – вздохнул владыко. – И не обойти, не объехать.
– Прежде все действовали поодиночке, а теперь нас двое. – Генерал вссм телом подался е владыке. – И для большего единства действий хочу просить вас обратиться к Святейшему Синоду с просьбой включить в Камчатскую епархию Якутскую область. Я, со своей стороны, буду только содействовать. Что скажете, ваше преосвященство?
Владыко разлил по стопкам густое темно-синее вино, жестом пригласил к распитию и, только пригубив наливки, сказал:
– Скажу, что предложение ваше велми и велми своевременно. Вы, конечно, знаете, что я был в Якутске. Не скрою: присматривался к богослужебной деятельности. Тяжко братьям моим во Христе: якуты и тунгусы церковно-славянского не понимают, суть службы во храме для них тайна за семью печатями, а потому Богу душу свою не открывают, духовной пищей обделены. На Уналашке Бог сподобил меня перевести некоторые богослужебные книги на алеутско-лисьевский язык, и алеуты охотно пошли во храм. Тако же и в Якутии надобно – перевести на якутский книги Священного Писания и службы вести на понятном для них языке. Но это – задача не на один год.
– Все задачи наши не на один год, – сказал Муравьев. – На некоторые жизни может не хватить и даже вдвоем нам их не решить. А потому надо растить единомышленников. Но об этом чуть погодя. – Он вздохнул. – Сегодня я бегло осмотрел порт и бухту и укрепился во мнении, что главный порт России на Востоке должен быть здесь, в Петропавловске. Такой замечательной бухты, как Авачинская, найдется не столь уж много. Об этом еще Лаперуз писал, а его не только мы читаем, но и соотечественники, и англичане. И я с содроганием душевным со дня на день жду, что появятся тут французские и английские мореходы, да не китобои, которые уже заполонили все Охотское море, а фрегаты военные. А у нас и защититься нечем – ни людей, ни артиллерии. Раз или два в год через полмира приходит транспорт, вон, как «Байкал» Невельского, – сколько он пушек привезет, сколько пороху и ядер? А иначе – посуху, на вьюках – это же курам на смех!
Генерал взволновался и, как обычно в таких случаях, вскочил и заметался по кабинету – ему не хватало пространства, чтобы выразить свои чувства.
– Да-а, – прогудел Иннокентий. – Посмотрел я в России железную дорогу – вот что надобно в Сибирь тянуть. И не токмо в Сибирь, а и на Камчатку и даже в Русскую Америку! На лошадях Россия новые земли не освоит.
– В Америку не надо, – усмехнулся Муравьев. – Америка для нас – груз непосильный, а потому следует от него избавляться. Знаю, знаю, что вы противник подобного действия, – заметил он протестующее движение владыки, – но об Америке разговор особый, по крайней мере, не сегодня. Железная дорога, владыко, – это замечательно, это было бы решение сразу всех проблем, но она – дело будущего и весьма далекого, боюсь, мы с вами до него не доживем. Наш единственный путь – это Амур! До Забайкалья дороги имеются, а дальше – по Амуру, в устье которого должен быть перевалочный порт, и тогда нам сам черт не брат! Тогда восточные берега России будут под надежной защитой! А начинать надо с Петропавловского порта и уже сегодня ставить сюда человека, который займется его укреплением.
Муравьев успокоился и вернулся в свое кресло. Пригубил винца и продолжил:
– У меня есть две кандидатуры на должность военного губернатора Камчатки, о которых я хотел бы с вами посоветоваться. Вы обоих хорошо знаете, поскольку почти десять лет эти места входят в вашу епархию. Это начальник Охотского отделения Русско-Американской компании капитан второго ранга Василий Степанович Завойко и командир Охотского порта капитан второго ранга Иван Васильевич Вонлярлярский. Ваше мнение, владыко?
– М-м-м, – смущенно заерзал в кресле Иннокентий, – оба кандидата хороши, а я в делах военных ничегошеньки не понимаю. Избавьте меня от выбора, сын мой, не достоин я решать такие судьбоносные вопросы.
– В делах военных, владыко, тут понимаю один я, да, пожалуй, еще немного адъютант мой и товарищ боевой штабс-капитан Вагранов. Остальные пороха не нюхали и дай бог, чтобы не довелось его понюхать. Так что выбирать надо по чисто человеческим качествам, особенно внутренним. Что они из себя представляют внешне, я, положим, уяснил, а вот что у них за душой – это можете знать только вы как духовный пастырь.
– Ежели вы имеете в виду их исповедание, – сурово сказал владыко, – то сие есть тайна божественная и посягать на нее никому не дозволено.
Муравьев замахал руками:
– Что вы, святой отец! Что вы! Ни на какую тайну я не посягаю, а знать хочу лишь ваше сравнительное мнение об этих в высшей степени достойных кандидатах.
И замолчал в ожидании. Иннокентий долго ворочался в кресле, пыхтел, отпивал вина из стопочки, казавшейся наперстком в его огромной ладони, и вдруг напрягся, вскочил, наклонившись к генерал-губернатору и громким шепотом сказал:
– За Лярского я одной руки не подам, а за Завойко постою обеими руками, всем телом и всей душою!
И тяжело, как обреченный, рухнул обратно в кресло, так что оно затрещало, а ножки подозрительно поползли по некрашеным половицам.
– Вот спасибо, владыко! – возрадовался Муравьев. – Вы положили конец моим сомнениям. Теперь я со спокойной душой буду добиваться назначения камчатского военного губернатора, а пока дождемся прибытия Завойко – как мне Машин сказал, он на днях прибудет по делам компании – и тогда займемся подготовкой обороны Петропавловска на случай агрессии англичан или французов. Вон как плотно они насели на Китай, как бы с разбегу и до нас не добрались. Выберем для начала места установки артиллерийских батарей на побережье бухты.
– Дозволено ли будет мне полюбопытствовать и воинскому взгляду поучиться?
– Почту за честь, ваше преосвященство. Заодно и благословите выбор.
4
«…По всему пройденному нами пути самая меньшая глубина (в расстоянии около двух миль от транспорта) оказалась на пути к мысу Тебах – 2 1/2 сажени, а самая большая – 6 сажен – между мысом Тебах и Константиновским полуостровом (по-туземному Куегда). – Быстро бежавшее по странице перо остановилось. “Нужны ли в личной записи все цифры? – подумал Невельской. – Понадобятся – я их возьму из судового журнала. А здесь – основная линия, основные факты”. И продолжил: – Утром 13 июля мы перевалили от Константиновского полуострова под правый берег реки, к мысу Мео, и пошли вдоль него к мысу Пронге (на правом, южном берегу Амура, при выходе из него в лиман); тут мы следовали по глубинам от 10 до 5 сажен. 15 июля отправились от мыса Пронге по лиману Амура к югу, следуя по направлению юго-восточного его берега и не теряя нити глубин. 22 июля 1849 года достигли того места, где материковый берег сближается с противоположным ему сахалинским. Здесь-то, между скалистыми мысами на материке, названными мной в честь Лазарева и Муравьева, и низменным мысом Погоби на Сахалине, вместо найденного Крузенштерном, Лаперузом, Броутоном и Гавриловым низменного перешейка, мы открыли пролив шириною в 4 мили и с наименьшею глубиною 5 сажен. Продолжая путь свой далее к югу и достигнув 24 июля широты 51°40, то есть той, до которой доходили Лаперуз и Броутон, мы возвратились обратно и, не теряя нити глубин, выведших нас из Татарского залива в лиман, направились вдоль западного берега Сахалина. К вечеру 1 августа 1849 года возвратились на транспорт после 22‑дневного плавания, сопряженного с постоянными трудностями и опасностями, ибо южные ветры, мгновенно свежея, разводили в водах лимана толчею и сулой, которыми заливало наши шлюпки настолько сильно, что часто приходилось выбрасываться на ближайший берег, а чтобы не прерывать нити глубин, по которым мы вышли из реки, мы принуждены были выжидать благоприятных обстоятельств, возвращаться иногда назад, чтобы напасть на них и снова продолжать промеры. Самая меньшая глубина от мыса Пронге, по лиману, до южного пролива, оказалась 2 3/4 сажени, а самая большая 9 сажен. От южного же пролива до параллели 51°40наименьшая глубина 5 сажен, а наибольшая 12, и, наконец, по лиману вдоль сахалинского берега до северного лиманского рейда, на котором находился транспорт, наименьшая глубина 4 сажени, а наибольшая 12. Гиляки на мысах Пронге, Уси и на Сахалине объяснили нам знаками, что посреди лимана существует глубокий канал, более 5 сажен; я обозначил эти указания на карте, но не имел возможности проверить их, ибо шлюпки наши, при первой же попытке выйти на середину пролива, заливало…»
Невельской отложил перо, потянулся и радостно засмеялся. Он вообще все последние дни по возвращении на «Байкал» ощущал внутренний подъем, радостное возбуждение. Еще бы! Столько открытий за два месяца! Первое: Сахалин не полуостров, а остров – одно это вписало его имя и весь экипаж «Байкала» в историю великих открытий. Второе: вход в лиман доступен и с севера, и с юга. Третье: в устье Амура могут заходить суда из Охотского моря с осадкою до двух сажен, из Татарского пролива (теперь – пролива!) – до двух с половиной. Как же тут не возбуждаться и не радоваться? Да и весь экипаж транспорта был в состоянии эйфории: не чувствуя усталости, люди работали на парусах, на веслах, на промерах – «Байкал», как и было предписано, продолжил обследование и описание юго-западного материкового берега Охотского моря до Тугурской губы. И тут хватало открытий! Чего стоит один огромный залив, тянущийся на целых двадцать миль от горы Меншикова. Невельской назвал его заливом Счастья, потому что он единственный вблизи лимана представлял собой удобную для стоянки судов гавань. И снова, как уже было у северо-восточного берега Сахалина, положенный ранее на карту берег не соответствовал действительности: по карте опять получалось, будто «Байкал» идет посуху.
