332
Большинство построек храма, посвященного герою, сгорели во время бомбардировки Кобэ во время Второй мировой войны, однако к настоящему времени они благополучно восстановлены с помощью бетонных форм. «Почитание Кусуноки» не обошло и людей с Запада. Профессор Варлей цитирует комментарии Уильяма Гриффиса, американца, работавшего в Японии в начале эпохи Мэйдзи. В 1876 году тот сделал следующую запись:
Из всех персонажей японской истории выше всех стоит Кусуноки Масасигэ, выделяясь чистотой своего патриотизма, самоотверженностью в преданности долгу и спокойствием своего мужества; говорят о нем с почтительной нежностью, с восхищением, в котором отсутствуют шаблонные слова, видя в нем ничем не замутненное зеркало лояльности. Я много раз спрашивал своих японских учеников и друзей — кого они считают самым благородным в своей истории. Их единодушный ответ был «Кусуноки Масасигэ». Все, что осталось от этого храброго человека, почитается, как религиозная святыня; вееры со стихами, воспроизведенные в точности его письмом, продаются в лавках и покупаются теми, кто горит желанием следовать этому образу высшего патриотизма… Я не хочу даже пытаться скрыть своего восхищения человеком, следовавшим своим убеждениям и солдатскому пониманию идеи чести, когда его сознание и все предшествовавшее воспитание сказало, что его время пришло, и что отказаться от самоубийства было бы бесчестьем и грехом. (Varley, Imperial Restoration, pp. 153–154.)
Например, см. Сато, Намбокутё-но доран, Приложение, с. 1–6, и Уэмура, Масасигэ, с. 139.
Цит. у Уэмура, Масасигэ, стр. 194. Прославившие Масасигэ гибкость и способность к импровизациям сродни силе воображения художника. Его героизм становится очевиден при разделении стремлений его духа (лояльность, самопожертвование и т. д.) и рамок практической действительности (неравенство сил, коррумпированность двора и пр.). Воображение Масасигэ, результатом которого были нетривиальные действия и умелая стратегия, заполняет вакуум его объективной слабости.
Постоянное ударение, делаемое на моральности, искренности и тому подобном, может быть интерпретировано схожим образом: воображение героя создает свой собственный мир в пустоте между тем, что есть, и тем, что должно быть. Типичный японский герой в Кабуки, фильмах тямбара и т. п.,- одинокий воин, побеждающий сотни кровожадных оппонентов своим блистающим мечом, символизирующим чистоту его искренности. В популярных фильмах Дзатоити, например, слепой герой, мастерски владеющий мечом, отражает нападения орд яростных бойцов и никогда не бывает побежден, поскольку он один вооружен искренностью. Простая численность бессильна против подобной силы духа. В истории о Масасигэ Бакуфу, несмотря на свои подавляющие материальные ресурсы, уязвимо, поскольку не располагает «духовным» лидером, который смог бы мобилизовать своих сподвижников воображением и искренностью. Масасигэ обеспечивает роялистам победу, однако, упрочив на троне Годайго, он теряет свою духовную raison d'etre. У легендарного героя нет реального места в истории, которую волнуют лишь факты экономики и политики: благоприятное разрешение проблем исключает его существование). Он не появляется в качестве основной фигуры до тех пор, пока дело роялистов вновь не оказывается под угрозой. Когда, наконец, император отказывается от совета Масасигэ, тот теряет духовную силу и становится обречен. В этом легендарном смысле Масасигэ представляет идеальный образ искренности, которая хотя и может осветить мир, подобно вспышке молнии на темном небе, но будет неизбежно уничтожена действительностью, которая далеко не чиста. Такаудзи же, разумеется, — совершеннейший пример компромиссов, реализма, политической расчетливости и удачи.
Например, инцидент, описанный в «Кикути Такэтомо Синдзё», когда Масасигэ пытался убедить императора Годайго в том, что «роялист номер один» (тюко дайити) — это не он, но Кикути Такэтори, отдавший свою жизнь за дело трона. Уэмура, Масасигэ, с. 139.
Профессор Сато считает, что в Масасигэ сочетались «гибкость мышления» со «страстностью суждений» (Сато, стр. 256). Профессор Уэмура подчеркивает «дух противодействия Масасигэ властям» (кэнрёку-ни тайсуру ханко-но сэйсин), а также неизменность его целей, подразумевая этим, что, сопротивляясь Бакуфу, герой в определенном смысле выражал «волю народа» (Сато, стр. 42). Представление о Масасигэ, как о фигуре, напоминающей героя недавнего Сопротивления, ведущего своих «маки» против агрессоров-завоевателей, может сделать его привлекательным для многих современных японских читателей, однако это плохо сочетается с его поддержкой реакционного автократа Годайго.
Таким образом, в смысле традиции хоганбиики («симпатизирования проигравшим»), это помогло укрепить последующую популярность и узаконивание Южного Двора. Если бы Такаудзи и Когон потерпели решительное поражение в 1336 году, то они (а не Масасигэ и Годайго) могли бы стать героями последующих столетий, а Северный Двор обрел бы ностальгическое очарование и престиж, выпавший на долю Ёсино.
После поражения при реке Минато, Нитта Ёсисада продолжал бороться с Асикага и их сторонниками до тех пор, пока не погиб в бою в возрасте 38 лет.
Масасигэ сравнивали со многими иноземными героями. Например: «Масасигэ можно сравнить с Бертраном Жесклэном из Франции в преданности императору и храбрости.» (Дайдодзи Юдзан, Будо сёсин-сю [Токио, 1965], с.71].) Легендарный бретонец, однако, был на сторонепобедителей в войне против англичан. Его также часто называли «японским Байяром» — (например, Joly, Legends, p. 306), имея ввиду выражение «рыцарь без страха и упрека». Однако, Байяр, хотя он и погиб в сражении, обрел успех, спасши Францию от имперского нашествия; чтобы найти реальное сравнение, придется отыскивать популярного героя, который не только был убит, но и поддерживал заведомо проигранное дело — а на Западе это действительно rara avis.
С глубоким вздохом Военный Правитель [Такаудзи] воскликнул: «Увы, из-за клеветы и лести близких к трону, мне суждена судьба бесчестного бунтовщика, не имеющего возможности доказать свою невиновность». Разумеется, его горе не было продуманной игрой; безо всяких сожалений и сердечных угрызений он предался духовным исканиям и праведным делам, истово вознося молитвы за просветление императора и наконец построив этот великий монастырь для практикования буддийских обрядов. (Мусо Кокуси, Тайсё Дайдзокё, 80:463–464; цит. в Wm.Theodore de Вагу et al., eds., Sources of Japanese Tradition [New York, 1958], p. 257.)
У Такаудзи было три больших достоинства. Первое — это его храбрость. Хотя он был много раз близок к смерти в сражениях, он всегда оставался весел и ни разу не выказал страха. Вторым достоинством Такаудзи является его сострадательность: он никого не ненавидел и во многих случаях оказывал своим злейшим врагам ту же снисходительность, что мог бы оказать детям. В-третьих, Такаудзи был щедр без малейшего признака скупости. Материальные вещи значили для него мало; награждая кого-либо оружием, лошадьми и тому подобным, он никогда не старался вручить подарок соответственно рангу награждаемого, а просто передавал вещи из своих рук так же просто, как они в эти руки попадали. (Цит. у Varley, Imperial Restoration, p. 133.)
Цит, у Sansom, A History of Japan: 1334–1615, p. 98.
Цит. у Beasley, Historians of China and Japan, p. 261
Даже сам Масасигэ мог начать свою карьеру роялиста в качестве ренегата.
De Вагу, Japanese Tradition, pp. 256–257.
Sansom, History of Japan: 1334–1615, p. 100.
Знамя, возможно — подлинник, хранится в частной коллекции в Токио. Дабы предотвратить возможность его продажи и вывоза за рубеж, в 1964 году правительство провозгласило его Значительным Культурным Достоянием. Репродукцию и детальное описание см. в статье Нисимура Сада «Симабара ран-но киристан дзинтю Хата то Ямада Эмонсаку» в сб. «Нихон сёки ёга-но кэнкю» (Токио, 1958). Профессор Нисимура поддерживает традиционное приписывание авторства Ямада Эмонсаку, бывшему прислужнику иезуитов, сыгравшему двусмысленную роль в восстании. Похоже, что все остальные знамена инсургентов были сделаны из хлопка.
