– Слава! – провозглашал хор, и звуки неудержимо летели в светлую даль.
– Победа! – откликались, словно в памятном 1812 году, колокола.
Работая над партитурой гимна, Глинка предвидел малые способности Катерино Альбертовича Кавоса. Ему придется передать и меняющиеся темпы, и бесконечное разнообразие оттенков в этом потоке звуков. Сочинитель представил себе затруднения маэстро и написал на полях любимое словечко: «Не зевать!»
А горничная привезла записку от Марьи Петровны. Она торопила мужа с переездом в Петербург… И то сказать – пора! Давно окончились летние маневры, давно ушли из лагерей на зимние квартиры гвардейские полки. Из Петергофа разъезжались последние дачники.
Маститый поэт Жуковский, сведущий во всех изящных искусствах, больше всего интересуется декорациями, предназначенными для эпилога «Ивана Сусанина», и вовсе не потому, что стихи для этой сцены написаны им. Поэт решительно отказался от того, чтобы имя его было упомянуто в афишах. Но ведь именно в эпилоге раскрывается главная идея поэмы: народ, обретающий царя, славит счастье жить под скипетром монарха. А если это так, то в эпилоге важна каждая деталь декорации.
В мастерской декоратора Василий Андреевич неторопливо рассматривает эскизы.
– Надобно создать впечатление, – говорит он, – что у подножия трона собралась вся Русь. Конечно, дирекция даст не только хор, но не поскупится и на статистов, а все-таки на сцене не будет ощущения всенародного торжества.
Жуковский снова просматривает эскизы.
– А что, если бы так? – вслух размышляет он и, взяв лист картона, ловко набрасывает очертания кремлевских стен и башен. – Что, если бы на заднем плане, в дополнение к живым людям, поставить группы, искусно вырезанные из картона? – Поэт заканчивает набросок и говорит с оживлением: – Пусть каждый зритель почувствует, что народ, как волны морские, притекает к подножию трона! Вот истинный эффект!
Художник присоединился к удачной мысли поэта.
Василий Андреевич с увлечением делает новые наброски и разъясняет декоратору подробности…
Разговоров о музыке Василий Андреевич не ведет. Музыка, хочет она того или не хочет, присоединится к апофеозу, задуманному поэтом и воплощенному на сцене живописцем.
В движение приведены все части театрального механизма. Репетиции идут непрерывно, несмотря на то, что по зрительному залу снуют рабочие и стук молотков в зале заглушает голоса на сцене. Катерино Альбертович дирижирует, не обращая внимания на эти мелочи. Опера будет приготовлена к сроку! У маэстро улеглись последние сомнения. Катерино Альбертович будет дирижировать новой оперой, как дирижировал десятками других. Пусть его «Сусанин» будет предан забвению. Неутомимый маэстро напишет новую оперу – и непременно в русском духе.
Ремонт театра шел своим чередом. Сверкали новой обивкой ложи. Прибивали изящные канделябры. Во всех ярусах работали позолотчики. Обновленный театр должен поражать роскошью. Так было угодно императору.
Однажды он и сам появился в театральном зале. Шла очередная репетиция «Сусанина». Николай Павлович мельком глянул на едва освещенную сцену и дал знак продолжать. Царь медленно прошел по залу, тщательно осматривая каждую мелочь. Свита следовала за ним в почтительном молчании. Осмотрев зал, его величество прошел по коридорам и фойе. Работа позолотчиков удостоилась особой похвалы. Наконец августейший гость двинулся на сцену. Директор императорских театров, потерявший всю свою важность, давал объяснения заплетающимся языком.
– Сочинитель оперы, ваше императорское величество, которую готовим к открытию, – сказал он, указывая на Глинку.
– Сочинитель? – громко переспросил царь. Он был явно озадачен, увидев стоящего в кулисе человека очень невысокого роста, потом сделал к Глинке несколько шагов и смерил его холодными глазами. – Доволен ли ты моими артистами?
– В особенности усердием и ревностью, ваше императорское величество, с которыми они исполняют свою обязанность, – отвечал музыкант.
Царь кивнул головой, отвернулся и вскоре ушел со сцены.
Посещение репетиции императором произвело огромное впечатление в театральных кругах. Дальновидные политики были склонны придавать этому визиту глубокий смысл. Директор театров стал особенно вежлив с Глинкой. Но барон Розен, хотя и не был в театре в этот знаменательный день, истолковал событие гораздо ближе к истине.
– Государю императору, – говорил барон, – есть известна моя поэма. – Следовало внушительное молчание. – И государь император, как первый ценитель искусства, одобрил мою поэму.
Егор Федорович стал чаще посещать репетиции. Будь его воля, он бы предложил музыкантам играть только в антрактах: тогда бы еще лучше дошли до зрителей вдохновенные стихи.
Дирекция заботилась о декорациях, о костюмах, о многолюдстве народных сцен. Сам Гедеонов, по склонности к некоторым танцовщицам, проявлял внимание к балету. Лучшие балерины были избраны для польского акта. Не жалели средств, чтобы превратить этот акт в роскошное зрелище. О музыке же должен был думать господин Кавос: ему и палка в руки.
Катерино Альбертович испещрил партитуру всякими значками, стремясь выполнить пожелания Глинки, но кто знает, чего он еще потребует?
Шла репетиция первого акта. На сцене следовало появиться Собинину с товарищами. В оркестре неожиданно и свежо, неслыханно для оперы, прозвучали балалайки. Пиччикато скрипок создавало полную иллюзию. Господин Кавос уже собирался дать знак к следующему номеру, как вдруг оркестранты встали со своих мест и начали бурно аплодировать. К ним немедленно присоединились все артисты, бывшие на сцене.
Катерино Альбертович растерялся и вначале ничего не понял. Но все взоры были обращены к кулисе, в которой стоял Глинка. А крики «браво» достигли такой силы, будто театр был наполнен публикой.
– Продолжаем репетицию! – кричит Катерино Альбертович и неистово стучит палочкой по пульту. Но его никто не слушает.
Глинка оглянулся и сначала тоже ничего не мог понять. Буря не утихала. Артисты все громче и громче называли имя композитора, с приходам которого началась для них новая жизнь в искусстве.
Смущенно улыбаясь, Глинка вышел к рампе.
– Благодарю вас, господа! От всего сердца благодарю! – Он низко поклонился оркестрантам, потом артистам на сцене. – Верьте мне, ваше одобрение дороже, чем многие другие похвалы. Благодарю! Не будем, однако, нарушать порядка. Смотрите, Катерино Альбертович ждет.
Но едва начался польский акт, порядок был снова нарушен. Снова началась овация. Напрасно Кавос стучал своей палочкой, многолетнее владычество его в театре кончилось раз и навсегда. Музыканты смело становились под новое знамя. Катерино Альбертовичу оставалось делать вид, что он ничего не замечает.
Перешли к репетиции сцены в избе Сусанина. Здесь только что готовились к свадьбе, только что отзвучали задушевные речи. Началась трагедия. Сусанин прощался с дочерью.
В дальних кулисах стояли хористки. Вместо того чтобы болтать по обыкновению, одна из них вдруг поднесла платок к глазам и сказала подружке:
– Ох, Наташа, кажется, все сердце изойдет, когда слушаешь это прощание!
– Молчи, – отвечала подруга. – Я каждый раз боюсь, что разревусь.
Суфлер, подавая слова Петрову, высунул лысую голову из будки и совсем забыл, где он, что с ним. Столько горя, столько душевной муки и столько человеческой любви слышалось в напеве Сусанина…
Петров кончил ариозо и, размашисто, торжественно благословив Антониду, пошел со сцены, окруженный хористами, изображавшими незваных гостей.
А Глинка опять остановил репетицию. Он преодолел волнение, которое испытывал всегда, когда слушал этот напев, и заговорил подчеркнуто деловито:
– Отменно, Осип Афанасьевич! Отменно! Но сдается, что мы все еще не добились натуры в этой сцене. Рассудим, как надобно ее играть. Иной раз какая-нибудь мелочь может объяснить зрителю происходящее лучше слов.
Вокруг Глинки, как всегда, столпились артисты.
– Представьте себе чувства отца и дочери во время этой сцены. Сусанин ведет речь с поляками. Антонида догадывается, или, лучше сказать, предчувствует опасность для родителя, но еще надеется на благополучный исход. Но вот Сусанин готовится покинуть дом, покинуть его навсегда. Он хочет ободрить дочь, но и не может скрыть от нее правды. А изба полна врагов. Им нельзя открыть глаза. По-моему, Сусанин должен благословить дочь не торжественно, но наскоро, как бы по всегдашнему обычаю. Только при этом условии он укроет свою мысль от врагов. Да и то сказать – не любит торжественности русский человек, а тем более в горестную минуту жизни! И вот в этом коротком, совсем не торжественном благословении снова откроется характер Сусанина. А Антонида? – Глинка обратился к артистке, певшей партию Антониды. – До сих пор девушка еще надеялась, что все обойдется. Так и свойственно надеяться молодости. Но благословение родителя, данное наскоро и как будто невзначай, но столь неожиданно, открывает ей все. Как удар должно поразить это благословение Антониду. Она падет на лавку, лишась чувств. Вот как, господа, – закончил Глинка, – раскроется с вашей помощью смысл события и душевное состояние действующих лиц… Катерино Альбертович! Будем покорно просить вас повторить и эту сцену!
