— Ну, обормот! — шипел Никита Сергеевич. — Все знает, все умеет, все сделает, а Хрущев — отвечай! Красиво руки умыл!
Первый Секретарь надулся. В ходе дегустации вин Никита Сергеевич не взглянул на Маленкова, к счастью, тот долго не засиживался и в сопровождении Молотова, Ворошилова, Кагановича, Первухина и Шверника уехал на встречу с китайцами. Вслед за ними часть гостей и сопровождающих тоже разбрелась. Когда лишние укатили, за столом остались Николай Александрович Булганин, Анастас Иванович Микоян, Иван Александрович Серов, Алексей Николаевич Косыгин, Дмитрий Трофимович Шепилов, маршал Родион Яковлевич Малиновский, Леонид Ильич Брежнев, комсомольцы Шелепин и Семичастный и, разумеется, сельхозакадемики Лысенко и Лобанов. Хрущев заметно повеселел.
— Дышать стало легче! — объявил Булганин. — Ну, Пал Палыч, наливай!
За столом произошло движение, задвигались бутылки, зазвенела посуда.
— Заметил, Ваня, по какому широкому проспекту мы сюда ехали? — обратился к Серову Никита Сергеевич. — Широченный получился проспект! Надо ему имя красивое дать. Кто первый название придумает, тому похвала! — озорно взглянул Первый Секретарь. — Что молчите? Не знаете? А я знаю!
— Быстро у вас получилось! — воскликнул Малиновский.
— Скажите, что придумали? — поинтересовался комсомольский секретарь Шелепин.
— Нет, не придумал, не подходит! — надулся Хрущев, но через секунду снова вскинул голову. — А может, Мира? Что думаешь, комсомолец, как тебе Мира?! — обратился он к Шелепину.
— Мира?
— Да! Проспект Мира! Мир — это самое святое, что есть на земле. Вот я и подумал, давайте эту красивейшую дорогу, где стоит могучая скульптура героям труда, где открыта наша замечательная выставка, назовем проспектом Мира! Жалко, Фурцевой с нами нет, она бы сразу поддержала. Как звучит! Как горн!
— Здорово! — затряс головой Брежнев.
— Пал Палыч, поищи нам настоящей русской еды, а то развели за столом всякие сюси-пуси! Тарталетки да бутербродики, а обещали обед!
— Вино ж, Никита Сергеевич, пробовали, до обеда не дошло! — оправдывался академик — больше часа Лобанов угощал гостей всевозможными винами.
— Позвал за стол, наливает, а закусить не дает, точно куркуль! — смеялся Никита Сергеевич.
Через несколько минут на стол подали окорока и колбасы, внесли шашлыки из молочной телятины, выставили неподъемное блюдо жареных в чесночном соусе цыплят, завалили стол всевозможными овощами. От многообразия помидоров можно было прямо ошалеть: были здесь и вытянутые, и малюсенькие, и небывалых размеров «бычье сердце», встречались розовые, желтые, и, прости Господи, черные помидоры! И огурцы выложили точно напоказ: длинные, короткие, толстые, корнишоны, зеленые, светлые, с пупырышками и без; подали репу, всевозможного рода редис. А зелени сколько! Половину и угадать невозможно.
— Не разори выставку! — пригрозил Булганин хозяину и потянулся за курицей. — Тебе, Анастас, цыпленка положить?
— Давай, — подставил тарелку Микоян.
— А вы чего, как в гостях?! — прикрикнул на остальных Николай Александрович. — Налетай!
— Молодец маршал, сразу порядок навел! — похвалил Хрущев.
— Я так соскучился по родным харчам! — наколов на вилку кровяную колбасу, признался Леонид Ильич. — У казахов что-то похожее на украинскую еду есть, да не то.
— И мне кровянки подкинь! — сглотнул слюнки Никита Сергеевич.
Брежнев принялся с прилежанием ухаживать за руководителем.
— И помидорчик возьмите, знатный помидорчик, а вот лучок сладенький!
— Клади, клади!
Зажав в руке наполненную стопку, Никита Сергеевич, опираясь на стул, поднялся:
— Давайте, ребята, за выставку! Чтобы долгих ей лет!
Все, кроме Булганина, пили украинскую горилку. Горилка была с перцем, забористая. Булганин, как обычно, употреблял коньяк.
— Выставка, Пал Палыч, дивная! Если на подобные результаты наше сельское хозяйство выберется, можно будет правительству не работать, а сегодня, куда ни ткнись, одно расстройство! По удоям молока от Европы вдвое отстаем, по зерновым — вчетверо, по овощам-фруктам — полный кавардак! Почему у частника лучше получается? Должно в колхозе лучше быть, а лучше — у частника? Заколдованный круг! — невесело проговорил Первый Секретарь.
— У частника старания больше, — заметил Шепилин.
— Не старания, а в голове у народа каша, не понимают, что для себя стараются, для таких же трудовых людей! А потом удивляются, почему штаны криво пошили или мебель, словно топором вырубленная, в магазин попала!
Никита Сергеевич с сожалением оглядел присутствующих.
— Потому шиворот-навыворот происходит, что спустя рукава делаем, ни ответственности нет, ни совести! А работали бы с огоньком, с прилежаньем, какая б красота получилась! Мало мы людям разъясняем, мало растолковываем, а может, не верят нам, — продолжал Хрущев. — Устали верить. После войны одни цифры в голове щелкали — план давай, план давай! Не дашь план — тюрьма! Вот и не осталось веры. И для чего работать, если от той работы толку нет! — облизнул губы Никита Сергеевич. — Народ наш чудом ноги не вытянул. Я на Украине был, когда голод пришел, мы в тот страшный год хлебозаготовки перед государством выполнили ценою многих человеческих жизней. На коленях крестьянин стоял, умолял, чтобы хоть пуд зерна в зиму оставили. Так нет, все заграбастали. Тех, кто добровольно хлеб отдавать не хотел, постреляли. Я Сталина умолял — хоть чуточку зерна Украине оставьте, не выживем! Телеграмму за телеграммой слал. Люди от голода, как мухи осенью падали, смотреть было страшно. «Тебе, — ответил Сталин, — надо не Секретарем ЦК быть, а в Союз писателей идти, придумал же такое — голод! За паникерство под суд пойдешь!» Страшно было в глаза людям смотреть. Вот Леня Брежнев подтвердит, он помнит. Поэтому и не верят нам, не хотят добросовестно трудиться. Впроголодь хорошим быть не получается, — вздохнул Хрущев. — Мы покаяться перед народом должны, а каяться никто не хочет! Вот и разбери, как быть.
— Ты и скажи людям правду! — отозвался Булганин. — А я, с твоего позволения, коньяка выпью за уважаемого мною человека, устроителя этой впечатляющей выставки, товарища Лобанова. Будь здоров, Пал Палыч!
Никита Сергеевич встал и похлопал министра по плечу.
— Я б и промышленность сюда привлек, чтобы весь блеск в одном месте! Здесь следует грандиозный выставочный комплекс организовать. Как, Пал Палыч, поддержишь идею, не обидишься, если мы сельское хозяйство потесним, выставку по отраслям промышленности устроим?
— За что ж обижаться! От этого выставка только выиграет. Ну, разумеется, если меня в этом деле главным оставите, — хитро подмигнул Лобанов.
— А куда без тебя! Обязательно оставим! — пообещал Хрущев, прижимая к себе седовласого министра.
— Предлагаю тост за Первого Секретаря Центрального Комитета Коммунистической Партии Советского Союза товарища Хрущева! — провозгласил Лобанов.
За столом началось движение, каждый считал своим долгом не просто чокнуться с Никитой Сергеевичем, а заглянуть ему в глаза, сказать приятное слово.
Леонид Ильич Брежнев сидел с маршалом Булганиным, он исправно подливал соседу коньяка, шутил, веселил министра.
— Ты, Леонид, в Казахстане не зачах? — спросил Николай Александрович.
— Задрав хвост, бегаю.
— Это какой хвост?! — ухмыльнулся маршал, — Там у тебя сплошь комсомолочки!
— Есть такое дело!
— Не увлекайся, а то нам не останется! — назидательно заметил министр Вооруженных Сил.
Брежнев смущенно заулыбался.
— Памятник по дороге рабочему и колхознице видел?
— Мухина автор, — блеснул знаниями Леонид Ильич.
— Мухина, — прищурился маршал. — А что твоя Мухина еще великого сделала, знаешь? Что крепче памятников ее увековечит?
— Что же?
— Она граненый стакан изобрела! — Протянув руку, Булганин взял со стола стакан. — Этот.
Николай Александрович добродушно потрепал Брежнева по загривку.
— А знаешь, Леня, чем жизнь отличается от х…?
— Чем?
— Жизнь жестче! — загоготал шутник.
Сидящий рядом комсомолец Шелепин, услыхав анекдот, тоже хихикнул.
— Анекдоты пошли, ржут, как кони! — показал на противоположный край стола Хрущев.
— А вот ты ответь, Никита Сергеевич! — продолжал министр Вооруженных Сил. — Такой тебе вопрос: в Москве предприятия есть: «Мосрыба», «Мосмясо», «Мосмебель», «Мосхлеб»; в Ленинграде — «Ленмебель», «Ленсвет», а в Херсоне какие?
Опять за столом смеялись.
— Приготовились шашлычки из ягнятины, надо пробовать! — перебивая веселые голоса, прокричал Лобанов.
— Неси! — за Хрущева распорядился Булганин.
Академик растерянно смотрел на первого секретаря, не зная, нести или нет.
— Чего мешкаешь, приказ от маршала получил, выполняй! — прикрикнул Никита Сергеевич.
