— Ты замужем? — спросила она.
— Нет.
— А родители?
— Померли. Мама долго болела, ее осенью схоронили, одна я осталась.
Букин ходил рядом, но даже поболтать с девушкой, подбодрить теплым словом у него толком не получалось. Аня то сажала, то помогала в огороде, то он с Первым укатывал из Москвы.
Нина Петровна сразу отметила анютину смышленость и трудолюбие, но никак не одобряла присутствия в доме слишком молодой, симпатичной девушки.
— Такие при муже должны находиться, а не по чужим комнатам разгуливать! — обстоятельно заметила хозяйка. — Молода она для почтенного дома, очень молода! — хотя усердие и искренность Ани были ей симпатичны.
Однажды Анюта села за рояль, пробежалась по клавишам, наигрывая мотив песни Марка Бернеса «Льется в тесной печурке огонь», потом комнату захлестнуло что-то очень похожее на вальс «Дунайские волны». Анечка до точности подбирала мелодию. Никогда и нигде не учась, она играла на слух, часами просиживая в сельском клубе после школьных занятий. Ноты под ее быстрыми пальцами выплескивались, завораживая. За инструментом Аня преображалась, расцветала. Из соседней комнаты удивленно выглянул Серов, ожидавший аудиенции Хрущева. Девушка сидела перед роялем прямо, не сутулясь, руки стремительно летели по клавишам. Серов был поражен. Увидев его, Аня прекратила играть.
— Ты тут откуда?! — удивленно спросил генерал.
— Работаю, — оправдывалась Аня. — Я по цветам, — объяснила она. — Не смогла удержаться, извините!
— Не надо без спроса играть, — только и сказал председатель КГБ.
— Больше не повторится, — чуть не расплакалась Анюта.
— Иван Александрович! — послышался голос. — Иван Александрович! Никита Сергеевич зовет!
Серов развернулся и исчез.
В третий раз Анна встретила его снова в хрущевском доме. Он шел в кабинет Никиты Сергеевича, она отступила в сторону и, подняв глаза, поздоровалась. Хотя девушка и была в своем сером, несуразном халате и простенькой косынке на голове, генерал сразу узнал ее, широко улыбнулся и ответил: «Привет, привет, пианистка! Давно тебя не видал!» — и поспешил дальше.
Аня не задумывалась, зачем он здесь, почему так свободно появляется на даче первого секретаря, ей нравились его смеющиеся, острые глаза, очаровывающая улыбка, мягкая поступь. Он был немолод, с виду за сорок. Этот невысокий, подвижный человек заинтересовал ее.
Через месяц Нина Петровна тактично перевела Аню на хоздвор, в оранжерею, определив помощником агронома, а еще через две недели девушку перебросили в цековское Усово, дачный поселок, расположенный по соседству, где в небольших деревянных домиках жили ответработники Центрального Комитета.
— Не стоит молодым девушкам у нас работать, Сергей повзрослел, в институте учится, а тут такая жар-птица разгуливает! Одним словом, в доме отдыха ей будет лучше, — подытожила Нина Петровна. — Глядишь, и жизнь свою устроит, а потом про нее и про Букина мне все уши прожужжали!
Да, прожужжали. А между ними так ничего и не сложилось. Вот и получилось, что безвозвратно перевели Анюту подальше, поступили, по существу, гуманно, не выбросили на улицу, достойное место подобрали, огромной оранжереей утвердили заведовать, маленькое, а начальство! Благодаря стараниям Букина за восемь месяцев работы у Хрущева Анюта получила звание сержанта. На правительственных дачах любой сотрудник был аттестован и числился в штате госбезопасности, правда служба на госдачах ничем сверхособенным не отличалась — все как обычно, повар работал поваром, истопник — истопником, слесарь — слесарем. Только порядки строже и ответственности больше, да красная корочка в кармане, без которой на работу не пропускают, указывала на принадлежность к особой организации, а, значит, и привилегии перед обыкновенными людьми были существенные: удвоенный продуктовый паек, бесплатный проезд на транспорте, ведомственная поликлиника, санатории, свой детсад и ощутимая прибавка за «секретность». Вот какие плюсы давало Главное управление охраны, хотя что секретного в цветах да на огороде? Тем, кто имел звание, еще и обмундирование полагалось, вместо которого женщинам выдавали денежную компенсацию, так как форму они никогда не носили.
За счет звания зарплата у Анюты получилась значительно больше, чем обусловлено штатным расписанием дачного поселка, к тому же ко времени перевода в Усово Ане присвоили старшего сержанта. Все тот же Букин расстарался. Оставив Залетаеву за штатом госдачи, он сохранил принадлежность ее к органам, считалось, что Залетаева находится в действующем резерве, поэтому и звание очередное дали и привилегии от госбезопасности сохранились. В цековском же Усове сотрудники были самые обычные, никакие не гэбэшные. Но получалось, что Аню с хрущевской дачи, мягко говоря, попросили. Оказавшись отделенной от госдачи неприступным забором, девушка не обиделась, не оскорбилась на жестокую Нину Петровну, а сочла, что та поступила правильно. В Усове ей стало работать куда приятней, веселей, вольготней, можно было без опаски шутить, открыто улыбаться, везде движение, отдыхающие, их гости, дети. По дорожкам бродит окрыленная надеждами молодежь, жизнь кипит, а не затхлый пруд с лягушками! Каждые выходные в клубе-столовой для усовцев показывали кино. Идешь в выходные по территории, а впечатление такое, словно праздник на улице.
Поначалу Букин заезжал проведать Анечку, в апреле месяце два раза объявлялся, в мае — один, а после — ни слуху, ни духу, видать, вконец заработался. Первое время Аня его ждала, ей было приятно, что начальник хрущевской охраны подполковник Букин о ней помнит, а потом рукой махнула, нет — значит, нет!
Тепличное хозяйство в Усове состояло из трех длинных оранжерей, соединенных кирпичной галереей. Теплицы обеспечивали цветами дачный поселок: каждую дачу, все усовские клумбы и клумбочки, декоративные вазоны, наподобие тех, что встречались на территории Хрущева. Когда отцветали одни цветы, полагалось высаживать другие, начальство добивалось абсолютного цветения и благоухания. Надо было своевременно обстричь сирень, чтобы кусты округло распушались — проредить жасмин. Низкорослые деревца жасмина и сирени считались усовской гордостью. Ярко-бордовые, синие, белые, розовые кисти опьяняющей сирени восхищали в июне. А жасмин! Когда зацветали его белоснежные с желтенькой середкой соцветия, запах повсюду становился неописуемо тонким, романтическим.
В подчинении у Ани, оказалось целых восемь человек. В Усове Залетаеву тоже нещадно обсуждали. Недаром говорят: «Язык без костей!» — а прополоскать человеку бельишко, так это самое что ни на есть милое дело! Всех интересовал главный вопрос — за что ее сюда с высот сбросили, за какие прегрешения? Одни говорили, что Букину она не дала, другие утверждали, что дала, да только изменила с водителем персональной машины, третьи шептали, что на нее стал поглядывать сам Никита Сергеевич, четвертые обозвали ее воровкой. Разное говорили.
— Хороша девка! — восхищался фигуристой Анютой прыщавый киномеханик.
— Бывшая букинская, — подсказал водитель директорской «Победы».
— А разве они разбежались?
— Букин бросил.
— Да ничего не бросил! — вмешался куривший на ступеньках крыльца очкастый бухгалтер, он начислял Ане по специальной ведомости доплату за звание. — Вместе они живут. Старшего сержанта ей присвоили.
— А-а-а-а! — уныло протянул водитель «Победы».
Через месяц появился приказ на демобилизацию Залетаевой, увольнение из органов государственной безопасности.
— Видать, Букин с Анькой разбежались, — доложил за обедом осведомленный бухгалтер. — Теперь, — кивая на директорскую дверь, — наш орелик ее унесет!
— А что? — загыгыкал водитель «Победы». — Теперича можна-а-а!
Когда Аню демобилизовали, зарплата ее резко уменьшилась, а директор дачного поселка стал к ней намеренно придираться.
— Что ему от меня надо? — злилась Анна.
Истопник дядя Вася подсказал:
— Вскружила ты голову нашему директору.
Аня обомлела, никому она голову не кружила, повода не давала, добросовестно выполняла свои обязанности.
Проживающие на усовских дачах имели продуктовый магазин. В стране с провизией было трудно, а на закрытой территории нет очередей и цены невысокие. Для работников дачного хозяйства также сделали магазинчик, он располагался за зеленым забором, который отделял основную территорию от хозяйственной. На хоздворе здание магазина для обслуживающего персонала никому не мешало. Среди своих этот магазинчик прозвали «Греция». Зайдешь в «Грецию» — и от изобилия глаза разбегались: на прилавке и рыба океанская, и куры, и яйца, и масло сливочное, и апельсины, и редкий цейлонский чай с тремя слонами на этикетке, даже вареная колбаса встречалась, по праздникам привозили африканские бананы, — разве такое разнообразие в обычном магазине отыщете? Невозможно. Вот вам и Греция!
