— Да-а, а теперь давайте пойдем к аттракциону «Катапульта».
В ту секунду, когда гондолу «выстреливали», наши дико визжавшие девицы из Иглау со всеми своими нижними юбками, тремя или четырьмя, являли собой поистине сенсационное зрелище для зевак, толпившихся за оградой. В соседней гондоле в полном одиночестве сидел, подняв колени, человек на несколько лет старше меня с худым бледным лицом и с зачесанными назад волосами. В нем я узнал бывшего фронтовика узнал не только по невозмутимости, с какой он воспринимал все выкрутасы аттракциона. Из завернувшейся штанины его брюк выглядывал гладко отполированный деревянный протез и резинка, придерживающая носок. Каждый раз, когда гондолу отшвыривало, у меня в голове мелькала мысль: что будет, если его деревянная нога отлетит и угодит в голову Иоганну Штраусу…
Моя девица взвизгнула:
— Да-а, а теперь пойдем к ужасам, пойдем к «туннелю ужасов», Фердль.
— С чего ты взяла, что меня зовут Фердль? — спросил я.
— А как тебя зовут?
Гомза сказал:
— Его зовут дон Альфонсо, он испанский кронпринц, путешествующий инкогнито, и еще он знаменит тем, что страдает белокровием.
— Расскажи это своей бабушке, Фрицль.
— Меня зовут не Фриц, а Карл, — заметил Карл.
— А меня зовут не дон Альфонсо, а дон Альберто, — сообщил я.
— Стало быть, Бертль. Пошли в «туннель ужасов».
— Я и так не вылезаю из туннеля ужасов, — сказал я.
ВЕСЕЛОЕ МОРСКОЕ ПУТЕШЕСТВИЕ В АФРИКУ. НИКАКИХ УЖАСОВ! НИКАКИХ МЕРТВЕЦОВ! НИКАКИХ ПРИВИДЕНИЙ!
— Ладно. Давайте поедем сперва в Африку. Очень полезная прогулка.
В драндулете, изображавшем пароход, мы въехали в обширный паноптикум; все было обставлено очень трогательно. Казалось, тебя перенесли в эпоху Жюля Верна. Плавно покачивающийся драндулет автоматически останавливался перед освещенными витринами, где пылились муляжи — люди и звери в натуральную величину: мы увидели дельфина, резвящегося в Средиземном море, ветхого верблюда вкупе с потертым бедуином на фоне пирамид Гизэ, увидели полслона — его задняя часть была отрезана кулисой с нарисованными зарослями, увидели сильно полинявшую фата-моргану, стаю фламинго, тигра, знавшего лучшие времена, двух львов, которые вот уже пятьдесят лет гнались за намалеванным стадом антилоп; увидели отважного исследователя в клетчатом тропическом шлеме — воинственно раскрашенные людоеды притащили его к котлу, сильно смахивающему на сидячую ванну. (Сцена эта была также рассчитана на увеселение публики.)
— Ну как тебе нравится, Мицци?
— Людмилу зовут не Мицци, а Милли, — с ударением поправила меня девица Карла.
— В Африке было скучно, — сказала моя Милли. — Да-а, пойдем же наконец в «туннель ужасов», мне уже давно хочется в заколдованный лабиринт.
НОВЫЙ ТУННЕЛЬ УЖАСОВ И ЗАКОЛДОВАННЫЙ ЛАБИРИНТ.
Над входом и выходом извивался неимоверно раздутый болотного цвета дракон из папье-маше. ЗА ВХОД 100 000 КРОН. ДЕТИ ДО 16. ЛЕТ В ТУННЕЛЬ НЕ ДОПУСКАЮТСЯ. Р. Т.[291] ГОСПОДАМ СО СЛАБЫМИ НЕРВАМИ ТАКЖЕ СОВЕТУЕМ ПООСТЕРЕЧЬСЯ.
Из бойниц сооружения, которое должно было изображать форт иностранного легиона в пустыне, торчали человеческие черепа немыслимых размеров.
Карлу посчастливилось: он оказался слишком молод и потому не попал в мясорубку мировой войны, перемалывавшую человеческие жизни, совсем иное случилось со мной; не мудрено поэтому, что зрелище форта вызвало у меня аллергию, но я не подал виду. Сел вместе с моей девицей из Иглау в двухместный открытый вагончик на колесиках, по бокам которого были укреплены для безопасности цепи. Карл со своей девицей уселись позади нас в другой вагончик, после чего мы с грохотом вкатились через открывающиеся и закрывающиеся двустворчатые двери в тьму кромешную, пахнувшую глиной и клейстером; в темноте мы поднимались и падали, в темноте нас швыряло из виража в вираж. Милли, вцепившись в меня, заорала что было мочи еще до того, как началась чехарда ужасов.
Но вот внезапно вспыхнул свет — такая вспышка бывает ночью вокруг дула стреляющего орудия, — и на нас бросился трехметровый Кинг-Конг[292], протянув к нам свои отвратительные волосатые руки; вагончик чудом ускользнул от страшилища. Потом взорвалось что-то похожее на трассирующие боеприпасы, и на нас напал беглый каторжник, судорожно сжимавший в руке окровавленный нож; упиваясь своим страхом, Милли кричала так, словно голосовую щель у нее свело судорогой, кричала наперегонки с девицей Карла; прошла еще секунда, и мы переехали дряхлого, жутко завопившего нищего; за моей спиной раздался молодой смех Карла. А потом мы, будто кукушка из шварцвальдских часов, внезапно выскочили в золотой венский день и покатили по наружной галерее «форта в пустыне»; над балаганами Пратера величественно крутилось «гигантское колесо», на котором мы, если господин Пейцодер захочет, сможем…
— Да-а, страх как волнительно, — сказала Милли и торопливо чмокнула меня в ухо. Но тут что-то щелкнуло, и мы опять влетели через резко откидывающиеся створки в ту же тьму египетскую, оставлявшую на губах вкус клейстера и пыли. Теперь, по-видимому, настала очередь духов «туннеля ужасов»; с потолка на нас медленно спустилось белое привидение, нечто среднее между монахиней-кармелиткой, личинкой майского жука и дирижаблем. Вспыхнул зеленый свет — из пруда протянул руки утопленник, красная вспышка — нож гильотины со свистом падает на голову казнимого. Желтая вспышка — робот в рост человека подталкивает размахивавшую зонтиком женщину в трауре к крышке гроба, из-под которой вылезает белая рука. Потом нас угостили предсмертными воплями людей и рыком хищников, — эти звуки неслись с заигранных патефонных пластинок; тьма была хоть глаз выколи, и что-то все время касалось лица, кажется распущенные волосы — ощущение было в самом деле отвратительное. Однако неожиданно мы увидели человека (не манекена) в синем комбинезоне, с чисто венским добродушием уплетавшего за обе щеки колбасу, — как видно, распахнулась не та дверь.
А. вот и вышка, с которой любители бобслея катались на санях; ее точно так же, как и Креста-Ран в Санкт-Морице, осаждал народ, хотя временами она простаивала — мертвый сезон (впрочем, в ту пору я еще не был знаком с Энгадином и Креста-Ран).
АРЕНА СМЕРТИ. «Добро пожаловать, господа, у нас есть на что посмотреть!» И у меня и у моего дружка Гомзы с деньгами было не густо, тем не менее мы с грехом пополам наскребли несколько миллионов крон и заказали в пивном баре ГЁССЕРА «У КИТА» потроха с клецками (на вкус это оказалось менее шикарное блюдо, чем на слух). После этого девицы пожелали пойти «К ЛЯЙХТУ», в то кабаре в Пратере, где гастролировали знаменитые актеры легкого жанра и где Полари дебютировала в качестве шансонетки (еще до меня). Но Карл не хотел терять время попусту в этот теплый сентябрьский вечер — он потащил обеих жительниц Иглау назад к «гигантскому колесу», где подмазал «инженера» Пейцодера кругленькой суммой в один миллион. В свою очередь «инженер» строго секретно позаботился о том, чтобы в гондолу на восемь персон, которую заняли мы с Милли, никто больше не садился. Следующая гондола была соответственно в полном распоряжении Гомзы и его девицы. Прозвенел звонок, и мы услышали громкий хриплый голос Пейцодера: «Приятной поездки, господа. Высовываться запрещено, прошу вас». И скоро наша гондола достигла высшей точки «гигантского колеса»…
…Мы взглянули вниз — памятник адмиралу Тегеттхоффу[293] казался отсюда изящной безделушкой, — на земле вращалась празднично освещенная карусель, дудел сверкающий оркестрион, из такой дали он звучал меццо-пиано, и еще мы увидели тускло освещенные газовыми фонарями ущелья улиц Леопольдштадта; по одну сторону тянулась гирлянда огней — Северный вокзал, по другую — собор св. Стефана, устремленная ввысь тень в красноватом ореоле. Мы смотрели вниз, а мировое чудо (собственно говоря, со времени мировой войны никаких мировых чудес не существует!) — мировое чудо, то есть «гигантское колесо», по-прежнему не трогалось с места благодаря продажности любезного господина Пейцодера.
Да, «гигантское колесо» остановилось. Мы повисли в небе над Пратером.
Теперь дело было за малым. Hic… девица из Игл; у, hic salta[294].
Остановка «гигантского колеса» для короткого обозрения входила в программу, но, поскольку минуты шли и шли, а сбившееся спанталыку мировое чудо и не думало вращаться, пассажиры гондол, находившихся ниже нас — у них не было возможности заглянуть в гондолы на самом верху, — решили, что в механизме «гигантского колеса» произошла какая-то поломка. Часть публики, запасшись терпением, смеялась, пела; другая часть начала протестовать, не очень, впрочем, серьезно — свистела, громко кричала. Ну давай, девица из Иглау: Hic Iglau, hic salta!
