— Дай мне, дай мне! Я ему сейчас скажу!..
Но в трубке уже послышался голос.
— Здравствуйте, профессор! — вежливо сказал Горовиц. — Вас беспокоит студент Горовиц… Нет, вам доложили верно: большевик, член Совета рабочих депутатов. Дело у нас, у пролетариата, к вам такое…
В комнате было тихо, все напряженно слушали. Боженко шевелил губами, будто и от себя что-то добавляя.
Горовиц держал трубку недолго: ответ Грушевского был краток. Густо покраснев, Саша молча положил трубку на рычаг.
Грушевский, оказалось, ответил ему так:
— Ну что вы, голуба! Вы просите невозможного. Ведь в конфликте большевиков с Временным правительством мы сохраняем нейтралитет! — При этом он пустил короткое — хе-хе-хе: наша хата, дескать, с краю… А затем спросил: — А скажите, будьте добреньки, добродий Горовиц, как это получается, что во главе общественной жизни столицы Украины стоят лица с такими, как у вас, совсем не украинскими фамилиями?
На этом Саша и повесил трубку.
— Что ж, — сказал Иванов, — ты по крайней мере еще раз услышал, какова позиция Центральной рады по отношению к революции и реакции.
Боженко выругался. Саша Горовиц вспыхнул:
— Ничего другого нельзя и ожидать, пока там во главе господин Грушевский… Но, товарищи! — страстно крикнул он. — Они же втягивают сейчас в свою орбиту рабочих! Они пытаются спровоцировать рабочий класс Украины! Мы не имеем права пройти мимо этого! Они уже переходят в наступление!..
— Верно! — отозвался Иванов. — В том-то и дело!..
Они стояли втроем — Иванов, Боженко и Горовиц — и смотрели в Царский сад. Перед дворцом под командой поручика Петрова строились юнкера. Красногвардейцы стояли в стороне и перекидывались насмешливыми замечаниями. Фигура Боголепова-Южина мелькала вдали между деревьями: он спешил к автомобилю и шел быстро, похлестывая себя стеком по лакированному голенищу.
— В том-то и дело! — задумчиво повторил Иванов. — Дело в том, чтоб не дать спровоцировать весь украинский народ Центральной… зраде[49]. А Пятаков не хочет этого понять!..
Боженко захохотал:
— Это ты здорово придумал: Центральная зрада!
Иванов стукнул кулаком по оконному косяку:
— Партию, партию ширить и укреплять — вот что сейчас главное! И — самая прочная связь с Петроградом!
Горовиц спохватился, он вспомнил:
— Ах, да! Скверная новость: Юрко Коцюбинский арестован в Петрограде!
— Есть новость и похуже, — отозвался Иванов. — Ленина хотели арестовать, и он ушел в подполье.
— Мать честная! — схватился за голову Боженко. — Ленин!
Горовиц побледнел глаза его вспыхнули.
— Значит, опять в подполье?
— Кто его знает… — задумчиво проговорил Иванов. — Если начнут бросать нас в тюрьмы, то придется и в подполье. — И он еще раз стукнул кулаком. — Тем паче: ширить партию и закалять! Завоевать большинство в Советах, и тогда Советы завоюют власть!..
Юнкера построились, дали шаг и, отойдя, вызывающе запели:
Смело мы в бой пойдем за Русь святую —
Большевиков сметем мы подчистую…
Тогда группа красногвардейцев грянула в свой черед:
Смело мы в бой пойдем за власть Советов —
И как один умрем в борьбе за это…
Это было совсем как на фронте: выскакивай из окопов и бешено мчись в атаку, падай на землю под пулеметным огнем, снова поднимайся, перебегай согнувшись и снова растягивайся на животе, пока улучишь минуту, чтоб опять вскочить и опять бежать вперед…
Только теперь позади были не окопы, а одетые в гранит эскарпы Невской набережной, вокруг не просторы полей или лесные чащи, а громады домов, и падать надо было не на вспаханную смертоносным железом землю, а на твердую и звонкую брусчатку или на разбитые в щепу торцы деревянной мостовой. И пулемет строчил не в лоб и не с флангов, а будто прямо с неба: с верхних этажей или с чердаков.
И винтовки или иного оружия в руках у Юрия Коцюбинского не было.
Однако прорваться надо было во что бы то ни стало. Дворец Кшесинской, где помещался Центральный Комитет и куда сразу же после освобождения из-под ареста направился Юрий, был разгромлен карателями Керенского, а весь квартал оцеплен юнкерами. Но члены “военки”, то есть военной организации при Центральном и Петроградском комитетах большевиков, получили точное указание загодя: в случае чрезвычайных событий собираться на конспиративной квартире военной организации на Выборгской стороне.
На Выборгскую сторону и пробирался теперь Коцюбинский — по взбудораженному, растревоженному Петрограду, по залитым кровью демонстрантов, засыпанным пулями карателей петроградским улицам.
Но не пули страшили его — терзала неотступная, тревожная мысль: как Ленин? На свободе ли Владимир Ильич?.. Неужто и его захватило остервенелое офицерье? Ведь приказ об аресте Ленина отдан…
С демонстрации Юрий Коцюбинский попал прямехонько в комендатуру. С кучкой солдат своего 180-го полка он отстреливался на углу Литейного от провокационно напавших на них юнкеров. Но с Охты выскочили им в тыл казаки, Юрия захватили, связали руки. По пути в тюрьму — нагайки озверевших казаков, на допросе — гнусные издевательства офицеров штаба, затем — сорок человек навалом в камере, двое суток без пищи, на третьи — селедка, но ни капли воды.
Наконец, после переговоров делегации ЦК, ПК и военной организации с Временным правительством, арестованных вывели из комендантского управления, огрели каждого нагайкой и вытолкали на улицу. Временное правительство обязалось не чинить репрессий над захваченными во время демонстрации, а Центральный Комитет партии дал согласие снять с постов броневики, пулеметный полк увести в казармы, а матросов — в Кронштадт.
Но на улицах все еще как на поле боя: мелкие стычки тут и там, стрельба из окон, пулеметы “ударников” на чердаках, охота юнкеров за каждым рабочим, за каждым солдатом без “увольнительного” из части.
Юрий лежал, прижавшись к тротуару, пока не умолк пулемет на перекрестке, и тогда мгновенно пересек улицу. Снова прогремели из окон и с чердаков выстрелы, но Юрий уже был в подворотне. Потом — проходной двор, снова подворотня, опять улица, еще перебежка, — и вот он наконец на Выборгской стороне.
Едва миновав мост, он свернул за ближайший угол, — стрельба, такая частая в центре города, отошла далеко назад, — точно от центра до этой рабочей окраины было не несколько кварталов, а несколько дней пути.
Юрий наконец выпрямился во весь рост. Пули не свистели, кругом было тихо. Окна домов, правда, не светились, но из каждой подворотни выглядывали люди. Не успел Юрий сделать и десяти шагов по мостовой, как справа и слева послышалось:
— Стой! Кто таков?
Слева и справа, одновременно вынырнуло несколько человек — в кепках и пиджаках, но с винтовками.
Юрий вздохнул с облегчением — впервые за эти дни: Красная гвардия!
Шинель на Юрии была солдатская, погоны с гимнастерки сорваны. Он протянул документ — удостоверение солдатского комитета 180-го полка.
Красногвардейцы глядели сурово, но не на документ, а на кровоподтек — во всю щеку Юрия, от переносицы к подбородку.
— Казачья нагайка? — спросил степенный рабочий с длинными седыми усами, очевидно старший десятка.
— Нагайка…
— На демонстрации заработал?
— На демонстрации…
— А откуда идешь?
— Из комендантского управления.
Красногвардейцы придвинулись ближе, суровые лица были все еще насторожены, но взгляды стали мягче.
— Товарищи! — взволнованно заговорил Юрий. — Товарищи! Скажите! Что с Лениным? Ленин на воле? Не захватили?..
Красногвардейцы переглянулись, кое-кто улыбнулся, кое-кто окинул приязненным взглядом, но лица оставались все так же непроницаемы. Тот, что с седыми усами, внимательно вглядывался в побледневшее от волнения лицо неизвестного в солдатской шинели и с документами, выданными солдатским комитетом, точно хотел проникнуть ему в душу: ведь теперь и солдаты бывали разные и в солдатские комитеты попадал иной раз черт знает кто!
— Из сто восьмидесятого, говоришь? — переспросил старик, не отвечая Юрию.
— Сто восьмидесятый хорошо держался! — подал голос кто-то из окружающих.
— Где ваших били? — спросил старик.
— На Литейном. Там и попались, когда с Охты казаки подошли. Так как же Ленин, товарищи?..
— Правильно! — подтвердил тот же голос. — Так оно и было!
— Правильно, — повторил и старик. И вдруг добавил: — А Ленина мы не отдадим, так и знай!
Коцюбинский перевел дыхание. Итак, с Лениным все хорошо!
— Куда сейчас идешь? — спросил старик.
Ответить Юрий не имел права: адрес был конспиративный.
— Пробираюсь в полк, — ответил он. — Значит, с Лениным все в порядке, товарищи? Где он?
