Гойберд опять замолк и уставился на сковородку. Да и Кайпе не до чужих забот, своих хоть отбавляй.
Чуть помолчав, Гойберд сказал:
– Не надо было ему связываться с этим, мерзавцем Соси. От него добра не жди. Никогда не забуду, что он сотворил со мной во Владикавказе…
– Да разве только с тобой? Ты покажи мне человека, которого он. не обвесил или не обсчитал в своей лавке. Все его богатство грешное.
– Богатство, оно у всех богачей грешное, нечестным путем нажитое. Подумать только, за землю деньги берут, за богом созданную землю! Что уж может быть грешнее этого? Умные люди говорят: скоро все изменится и земля станет народной. Тогда и плату за нее брать не будут… Неужто и правда доживем до этого?
– Едва ли, – покачала головой Кайпа. – Разве такие, как Угром и Мазай, отдадут свою землю? Да ни за что!
– Отдадут, Кайпа, если забрать. Клянусь богом, отдадут. Дауд вот тоже сказал, что скоро земля будет народной. Значит, знает… Оттого и Соси на него обозлился.
– А ему-то чего злиться? Он ведь тоже покупает землю?
– Кто знает. Он теперь разбогател. Может, тоже, как Саад, начнет землей торговать?
– Что-то в этом кроется. Не зря он донес на Дауда, – пожала плечами Кайпа.
– Говорят, Дауд грозил, что еще вернется за душами Ази и Соси. Видать, есть между ними какая-то тайна! – Гойберд покосился на печку и добавил: – Посмотрим, что тогда Соси запоет.
– Эх, Гойберд, разве не видишь, какое теперь время? Богатый прав во всем. Вон Саад, осиротил моих детей и живет как ни в чем не бывало. И власти ему ни слова не говорят. Вот и выходит, что власть на стороне богатых.
– Говорят, Саад изрядно потратился, потому его и не арестовали. Старшине снес жирного барана, а пирстопу большую взятку деньгами дал.
– Со всеми снюхался, чтоб ему превратиться в кровавый комок! – проговорила Кайпа.
– Богатство, оно и в небо дорогу отыщет. Угром – друг пирстопа. А Саад сдружился с Угромом через его управляющего Зарахмета. Все это одна шайка. И язык у них общий. Ты права, Кайпа, и сила и власть на стороне богатых.
– Чтоб он сгорел вместе со всем своим богатством, проклятый! – сказала в сердцах Кайпа и пошла к печке.
– О, уже поджарился, – вырвалось у Сями, когда Кайпа открыла сковородку.
– Здорово испекся, – поспешил добавить и Гойберд, словно боялся, как бы Кайпа снова не накрыла сискал, – клянусь богом, на славу испекся!
– Я еще до света встала, – сказала Кайпа, снимая со сковороды, – да маленький не давал мне делом заняться, что-то неспокойный он очень…
Скоро испекся и второй сискал, и третий… Сями подсел поближе. А Гойберд, казалось, просверлит глазами сискал, но Кайпа пока не угощала их, даже детям еще не дала.
Вот-вот должны прийти Исмаал и Мурад с женами… Она глянула на Гойберда и не выдержала: взяла в руки горячий сискал, разломила и положила перед Гойбердом и Сями.
– Хотите, я вам рассолу налью из-под сыра? – спросила она, повернувшись к Гойберду.
Он покачал головой: мол, не надо.
Рот у него был набит, сискал оказался очень горячим, проглотить невозможно, вот Гойберд и тянул в себя воздух, как рыба, выброшенная на сушу.
Вернулся Хасан. Он водил мерина на водопой.
Отец с детства учил Хасана ухаживать за лошадью, запрягать ее… Вообще-то Хасан больше любил поиграть и без особой охоты выполнял поручения отца. Хусена, как ни странно, больше тянуло к хозяйству. Однажды, увидев, как он, приглаживая хворостины одна к другой, приводил в порядок растрепавшийся плетень, Беки не выдержал и похвалил сына: мол, похоже, из тебя выйдет хозяин. Но к лошади не подпускал, говорил, может лягнуть. Хусен не раз тайком от всех подходил к ней совсем близко – лягнет или нет? Но она не трогала его. Повернет к нему морду, посмотрит, вот и все.
Если раньше отец всякий раз напоминал Хасану, что надо сделать то-то и то-то, сейчас указывать некому. Самому все знать надо. Он теперь старший в доме. За эти несколько дней мальчик очень повзрослел. Он уже многое делает сам. И лошадь запряг бы, да один не может оглобли поднять – не под силу еще ему. А не поднимешь оглобли – мерин не сможет встать на место.
Хасан взял хомут и седло, хотел уже попросить Сями выйти с ним да помочь запрячь лошадь, когда мать вдруг сказала, обращаясь к Гойберду:
– Неужто у этой власти нет закона? А если есть, то как же может закон не покарать убийцу?
– Закон-то есть. Да только они его всяко повернуть могут: куда им надо, туда и поворачивают. Вот и ходит Саад петухом. Привесил к поясу семизарядный наган и ходит…
– Не ходил бы, будь у Беки брат или племянник… – глубоко вздохнула Кайпа.
– Ничего, – сказал Гойберд и посмотрел сначала на Хасана, потом на Хусена, – у Беки есть сыновья! Скоро они вырастут…
Хасан понимал, о чем думает Гойберд. Ох, были бы у него силы, собственными руками придушил бы он Саада! Никогда не забудет Хасан, как этот зверь зарезал его отца, как он еще вонзал кинжал в тело умирающего. В ушах у сына колоколом звенят слова: «Хасан! Отомсти!»
Хусен не знает, что сказал перед смертью отец, он не был с ним. Но Хусен знает, что сыновья мстят за отцов. В день похорон Дауд тоже сказал: «У Беки есть сыновья! Они отомстят за отца!» А сейчас вот и Гойберд говорит об этом… «Эх, – подумал Хусен, – и где только люди берут наганы?!»
Подъехали Исмаал с женой. Они наотрез отказались от еды, сказали, что сыты, поели, мол, дома. Пришел и Мажи, хотя никто его не звал.
– А ты зачем здесь? Ну-ка беги домой! – прикрикнул на него отец.
Но Мажи словно и не слыхал Гойберда. Один его глаз так и впился в сискал, что лежал перед Хасаном и Хусеном. Он жадно сглотнул слюну.
– Не надо кричать на него, – попросила Кайпа, тепло посмотрев на мальчика.
– Кто его звал сюда? Зачем он пришел? – не переставал сердиться Гойберд.
Но разве Мажи надо звать? Он и сам знает, что люди здесь собираются в поле, значит, будет еда… И отец знает, зачем сын пришел. Ему и стыдно, и горько, и жалко мальчишку, а что поделаешь?…
– На, мой мальчик, – протягивая Мажи сискал, проговорила Кайпа, – ешь на здоровье и во отпущение грехов всем умершим!
Мажи ухватился за кусок сразу обеими руками, словно воробья поймал. Он жадно и молниеносно все съел. Может, оттого, что сискал с салом был особенно вкусным, или надеялся, еще дадут? Как бы там ни было, а больше ему ничего не дали.
Мужчины, женщины и дети стали один за другим выходить из дому. А Мурада все не было.
Накануне он твердо обещал Кайпе, что придет. Кайпа уже собиралась послать за ним Хасана, когда показался сын Мурада.
– Амайг, где же ваши? – спросила она.
– Дади просил передать, что не сможет поехать.
– Но он же обещал, – растерянно развела руками бедная женщина.
– Велят идти дорогу чинить.
– Какую еще дорогу?
– Не иначе как начальство едет, – сказал Исмаал, – потому и дорогу решили в порядок привести. Слыхал я, ждут какого-то генерала, то ли из Тифлиса, то ли из Владикавказа, не знаю.
– О, чтоб ему не доехать! – вздохнула Кайпа.
– Генерал, говоришь, едет, – вступил в разговор Гойберд. – Интересно, с чем он к нам едет, что хорошего привезет?…
– А чего хорошего ты от него ждешь? – усмехнулся Исмаал. – Может, хоть раз видел добро от начальства?
Просто едет, чтобы мы его не забыли. Не то вдруг не увидим, да и позабудем.
– И с чего он сидел до осени? Вон ведь как развезло. Разве сейчас время с дорогой возиться?
– Эх, Гойберд! Ты думаешь, его волнует, легко это или трудно осенью дорогу наводить. Да пусть жители всех окрестных сел хоть на четвереньках по грязи ползают, начальству до того и дела нет! Ну, ладно. Хватит разговаривать, ехать надо, пока за нами человека не прислали. Поторапливайтесь. Я-то уже одного гонца отослал. А Мурад, видно, испугался, как бы его не арестовали за непослушание. Но что поделаешь: он вдовий сын, да притом единственный.
Арбы медленно тронулись. Правда, конь Исмаала мог бы идти резвее, но мерин Хасана шел не быстрее быка. Раньше он был не такой, но, видать, оттого, что его долго не запрягали, отвык от упряжки, а может, чувствовал над собой другую руку.
