и приберегает на будущее. По беспечности он допускает, что растение похитила и поглотила змея. Вот почему змея линяет: цветок юности позволяет ей менять кожу. Несолоно хлебавши Гильгамеш возвращается в Урук, там наконец обретает счастье, наслаждается каждым мгновением и неустанно делится с современниками обретенной мудростью.
Зачатки этого эпоса я обнаружил в рассказе Маэля, а позднее он был записан множеством переписчиков в ходе двух тысячелетий и во многих версиях существует и поныне. Как я уже говорил, один из этих писцов однажды встретит человека, пережившего Потоп, и назовет его Утнапиштимом. Это один из нас четверых… Позднее я поведаю истинную предысторию этого удивительного эпизода.
Религия претендует на истину, литература отстаивает свое право на обман. Отсюда и ее сила. Если религиозное повествование притязает на правдивость, не имея возможности ее доказать, литература объявляет себя вымыслом. Веселая и свободная, она не печется о правде, ей довольно правдоподобия. Она требует лишь необременительной приверженности: «Следите за моим рассказом – и вы умножите ваши чувства и размышления». Она слегка подстрекает ум, не порабощая его. Сознавая себя выдумщицей, она открыто воздерживается от грубой лжи: не требует, чтобы ее выдумки принимали за правду, не принуждает слушателя к повиновению. Религия требует самоотвержения, литература довольствуется тем, что чарует. Такое смирение вручило ей пропуск, позволяющий преодолевать границы пространства и времени. Мы читаем Гомера, Вергилия, Данте или Толстого, невзирая на общепринятые убеждения. Литература объединяет, даже когда религии разобщают. Она обращена к человечности поверх различий. Она ее питает…
В те времена я не знал, что случилось с Агарью и Измаилом после их ухода. Любопытно, что подробности их судьбы стали мне известны лишь тысячелетия спустя; я нашел их в Библии, а затем и в Коране. Агарь и Измаил будто вынырнули из реки времени! Пройдет еще несколько веков, и о них станет известно все…
Согласно Библии, Агарь и Измаил двигались по пустыне Беэр-Шева, страдая от жажды. Когда опустел единственный бурдюк с водой, что Аврам дал им в дорогу, Агарь положила сына под кустом, удалилась, чтобы не видеть его гибели, и зарыдала. Явился Бог и указал ей источник, который их спас. Совершенно неправдоподобная история для тех, кто знал Агарь! Никогда эта любящая мать не бросила бы свое дитя, не оставила бы его умирать в одиночестве. Как сказано в книге Бытия, они осели в пустыне Фаран, и Агарь дала Измаилу в жены египтянку. Он увиделся со своим братом Исааком при погребении Авраама, а угас в возрасте ста тридцати семи лет, произведя на свет двенадцать сыновей и одну дочь.
Мухаммед не был евреем по происхождению и столкнулся в Медине с жестким отказом раввинов, не пожелавших считать его мессией. Он сумел узаконить свое отличие от евреев, вписав себя в библейскую историю иным образом. Он создал новую генеалогию: опираясь на историю двух сыновей Авраама, мусульмане объявили себя потомками Измаила, ушедшего с Агарью в пустыню. Коран делает Измаила свидетелем размещения святыни Каабы, священного места мусульман в сердце Мекки. Позднейшая мусульманская традиция приписывает Измаилу еще большее значение: его пустыня сближается с Меккой, что позволяет согласовать привязку к библейским истокам и ритуал в Мекке, наделяя его божественным избранничеством. Некоторые мусульмане даже придерживаются убеждения, что Авраам положил именно Измаила на жертвенный камень, а не Исаака, и что в тот миг Измаил, как и Авраам, был готов повиноваться Богу. Они подчеркивают его право старшинства и считают его единственным правообладателем Завета Авраама с Богом. Два века спустя после пророка Мухаммеда Омейяды и Аббасиды переработали арабскую генеалогию, подкрепив версию происхождения от Измаила. С тех пор, сегодня, как и вчера, упоминание Измаила всплывает на поверхность в трагических конфликтах между евреями и мусульманами.
Библия тоже рассказывает о жертвоприношении Аврама. Ее повествование соответствует глубинному смыслу этого события, но несколько отклоняется от того, что я видел своими глазами. Согласно книге Бытия, Исаак уже отрок, и во время трехдневного пути к жертвеннику они с отцом мило беседуют. Далее Аврам связывает сына, и тут является ангел. В миг, когда Аврам готов был заколоть сына, посланник Господа заклинает его остановиться: нет нужды губить сына, довольно готовности проявить свою набожность. Затем Аврам приносит в жертву овна, ангел благословляет Аврама, возвещает ему многочисленное потомство, и оно благодаря Авраму тоже получит благословение.
Я ангела не видел. Впрочем, я с ними не встречался никогда… Несомненно, они являются лишь заинтересованной стороне, а для других остаются невидимыми. Однако, насколько мне известно, они стали являться позднее, начиная с V века до нашей эры, и главным образом евреям после Вавилонского пленения. Зато мне кажется хитроумным, что в Библии больше говорится о том, как Аврам связывает Исаака, чем о жертвоприношении – ведь принесения сына в жертву не было. Связывание своего ребенка свидетельствует о вере. Сохранение его жизни говорит о любви. Бог начинал учить людей, что любовь сильнее послушания.
Приключение, свидетелем которого я стал, было также рассказано греками; в их мифологии Аврам и Исаак были переименованы в Афаманта и Фрикса. Когда Афамант собрался принести своего сына в жертву, вмешался Бог Гермес и остановил Афаманта. Продолжение истории отличается: на сцену выходит овен, но овен крылатый и, согласно своему имени Хризомаллос, золоторунный; Фрикс, чтобы спастись от гибели, садится на него, и вместе с ним его младшая сестра Хелла, которая боится, что станет следующей жертвой.
Надо ли было в обоих случаях окружать страдания Аврама ореолом сверхъестественного? Я намеренно говорю «сверхъестественного», а не «божественного». Бог, конечно, нужен, но зачем ангелы и химеры? Я рад, что вернул точность и строгость этому неоднократно пересказанному эпизоду.
Современная эпоха не обращает внимания на значимость имен. Многие тысячелетия понятия «дать жизнь» и «дать имя» были нераздельны. Люди уважали силу слов. Заложенное в имени происходило. Истинная правда! Детей с именами, означающими «веселый», «мудрый», «старый», «печальный», «счастливый», «выдумщик», не может ожидать одинаковая судьба… Каждое имя предписывает ту или иную судьбу. Скажем, меня мой отец Панноам назвал Ноамом, и в силу этого имени я должен был остаться лишь сыном, тенью этого человека, его обрубком, на худой конец – стать таким же, как он. И, не встреть я Нуру, я так и остался бы навсегда покорным отпрыском. Без нее я бы никогда не стал собой, я прожил бы чужую жизнь. Впрочем, не сделался ли я
