— Я сама видела, что он не такой, как мы, и что сестра Оксана стала совсем другой… Прежде она все плакала да печалилась, а теперь такая веселая, но скрытная: я спрашивала ее, да она ничего не говорит, отчего ей так весело…
Молодая девушка вздохнула и прижалась к груди своего возлюбленного.
Долго еще сидели Извой и Светлана над шумным Днепром, не замечая, что ночь была уже на исходе. На горизонте начали показываться светлые проблески зари, над Днепром начал подниматься туман, луга и долины покрылись седым покрывалом.
Светлана прильнула к губам Извоя.
— Пора! — сказала она. — Скоро отец проснется, а меня дома нет… Завтра вечером я буду тут… Приезжай… — И девушка вскочила на ноги и побежала по тропинке.
Извой, постояв минуту, глядя ей вслед, перекрестился и пошел к лошади, которую оставил на лугу, и, вскочив в седло, поехал к Киеву.
Проехав около часа по большой дороге, он повернул в сторону и углубился в чащу, находившуюся над крутым оврагом близ Почайны. Вскоре он доехал до маленькой лачужки, окруженной ульями. Навстречу ему вышла молодая, красивая девушка, дышавшая здоровьем и счастьем. Она с удивлением посмотрела на него.
— Не ты ли будешь, красавица, дщерью почтенного старца Симеона? — спросил Извой.
— Я, молодец, — отвечала девушка. — Откуда изволил пожаловать?
— Я тутошний, милая: служу в дружине великого князя и пришел с поклоном к отцу твоему.
Девушка юркнула в полуоткрытую дверь, откуда вслед затем вышла с человеком почтенных лет, который, радушно взглянув на приезжего, низко поклонился и сказал:
— Привет тебе, добрый молодец!.. Чем я, бедный, могу служить тебе?
— Привет и тебе, благочестивый отец. Я с поклоном к тебе от отца Мисаила… Шлет он твоему дому свое благословение.
— От Мисаила! — воскликнул старик, подняв на Извоя свои светлые глаза. — Кто будешь сам ты и как попал к нему?
— Родом я варяг, но родился в Киеве, служил у князя Ярополка, да теперь на службе у Владимира, а попал к нему совсем случайно.
— Многие лета отцу Мисаилу, — сказал Симеон, но при этом он укоризненно прибавил: — Радуюсь, что он жив, но печалюсь о том, что Владимир затеял недоброе с Ярополком, и хоть ты его дружинник, но я всегда молвил правду и то же сказал бы и самому князю: брат на брата пошел… Знать, скоро кончина света. За содеянное зло Господь накажет…
— Князь сам печалуется об этом, да так, видно, Ярополку на роду было написано… Всемилостивый Господь да простит ему.
При этих словах старик быстро вскинул на Извоя пристальный взгляд.
— Что я слышу?.. Ты говоришь о всемилостивом Творце, ты, язычник…
— Нет, я был им, но вот уже второй год как я христианин: благодаря старцу Мисаилу, я познал Бога истинного.
— Но ты на службе у язычника!.. И он знает, что ты христианин?..
— Не знаю, быть может, догадывается; одно лишь ведаю, что князь наш добр, милостив и мягок; с помощью Бога я надеюсь когда-нибудь обратить на себя его внимание… Со смирением христианина я буду переносить все невзгоды, пока не достигну желаемого.
— Вижу, что ты хоть молод в вере, но крепок в душе. Да пошлет Господь тебе Свое святое благословение. Прошу не побрезгать нашей скромной трапезой и отведать хлеба-соли.
— Спасибо на милости, — поклонился Извой и вошел в лачугу, в которой жил старец со своей дочерью Зоей. Зоя покрыла стол белой пеленой, положила хлеб и соты, да несколько сушеных яблок.
— Не взыщи, молодец, — сказал старик, — у нас нет княжеских яств… отведай, не побрезгуй. — Старик отломил кусок хлеба и подал его Извою. — Ну, как живет-может благочестивый отец Мисаил?
Извой рассказал об отце Мисаиле и затем прибавил:
— Почтенный старец молится о благоденствии Владимира и мне приказал молиться.
— Обязанность христианина молиться не только за князя, но за всех, пребывающих в слепоте душевной, язычников и даже врагов наших. И я буду молиться, как молился и поныне: он наш князь и повелитель; народ возлюбил его, коли посадил на великокняжеский киевский стол… Жаль только, что он забыл, чему учила его бабка Ольга.
— Быть может, когда-нибудь вспомнит… Надо время, надо влияние со стороны…
— Да, молодец, ты прав: надо время… погодим и увидим, а меж тем надо молиться, чтоб Господь просветил его разум.
Беседуя с Симеоном, Извой рассказал ему о Светлане, которую хочет обратить в христианство, и просил его содействия.
— Старайся, мой сын, поведать ей святые слова, не вводя в заблуждение, чтобы она поняла достоинство нашей веры и сама попросила крестить себя, и это дважды сочтется тебе у Отца нашего на небесах. Я готов помочь тебе обратить не только твою возлюбленную, но и всех, кто изъявит на то свою волю.
— Спасибо, отец Симеон, — отвечал Извой. — Твоей помощи я не забуду. Кажись, что сестра ее Оксана уже христианка…
— Нет, не христианка: Стемид намедни был у меня и тоже просил наставить ее на путь, но девушка боится отца и пока все еще колеблется прийти ко мне… Я уж хотел было послать к ней Зою, но теперь еще не пора… Все еще ненавидят христиан, в особенности жрецы… Молвят, что они мыслят уничтожить всех христиан… Вон и Марию, жену Ярополка, сегодня утром отвезли в Предиславино и, Бог весть, чем кончится все это… Вышата со своей дружиной ездил по селам и собирал новых красавиц для теремов Предиславина… Все это сказывается, что и Владимир такой же женолюбивый, как его отец и брат. Волей-неволей приходится скрывать девок в лесу. Он уж заглядывал и ко мне, да, видно, не заметил моей пташечки. Много слез прольется, когда князь заглянет в Предиславино, — прибавил старик. — Но, Бог милостив, авось и князь смилостивится над нами.
Извой встал, перекрестился на образ, находившийся в углу, перед которым теплилась лампадка, и, отвесив поясной поклон хозяину и молодой девушке, сказал:
— Не оставь своими милостями, почтенный отец.
— Прошу жаловать напредки, — отвечал он. — А знаешь ли, где бывает служба христиан на богомолье? — спросил старик, провожая гостя из лачуги.
— Нет, святой отец, не бывал еще и не знаю.
— Близ Аскольдова холма, в развалинах церкви Илии: там собираемся каждое воскресенье утром и поздним вечером. Приходи. Сегодня пятница, значит, послезавтра.
— Буду и кланяюсь земно вам.
С этими словами Извой вскочил в седло и поехал по тропинке, ведшей к Днепру.
Солнце было уже высоко, когда он въехал в Киев и отправился на княжеский двор, на котором еще оставались следы вчерашнего веселья; слуги княжеские убирали столы, видимо, с больными головами, и препирались между собой.
Село Предиславино считалось потешным дворцом киевских князей, который был обнесен высоким тыном. К главному зданию, в котором князья задавали пиры, примыкали постройки с теремами, вышками и переходами из постройки в постройку; все они были предназначены для красавиц, в которых они сидели запертыми, словно птицы в клетках. Много в них было русских девушек, но немало и чужестранок, захваченных в плен. К наружной стороне тына примыкала пристройка, находившаяся у самых ворот, в которой помещалась стража, охранявшая красавиц. Сам дворец великокняжеский был построен на каменных сводах, под которыми находились погреба с заморскими винами. Здание это было обширное, оно оканчивалось четырехугольной вышкой с остроконечной кровлей. В день убиения несчастного Ярополка Вышата доставил сюда Рогнеду и отдал под присмотр старухи Буслаевны. Сюда же ранним утром после пира дружинники Вышаты привезли Марию.
Позади дворца, среди тенистых деревьев, находился ряд построек, изб, амбаров и клетей; в них жила дворцовая прислуга, помещались бани. Между этими постройками была одна выше и красивее других с тяжелым навесом, поддерживаемым резными столбами. То было жилище ключника Вышаты, с широкими светлыми горницами, посреди которых стояли большие дубовые столы, а вокруг них — скамьи, покрытые звериными шкурами. На стенах висели кольчуги, дощатые брони, нагрудники с металлическими бляхами, остроконечные шлемы, щиты, мечи, колчаны со стрелами. Все это составляло украшение стен его жилища, находившегося под особой стражей, так как в нем были, кроме того, кубки, братины, рога, отделанные серебром, чары и разная столовая посуда, составлявшая запас на случай пиров, которые часто происходили в этом дворце.
Еще накануне приезда Владимира Вышата распорядился насчет встречи и приема князя в Предиславине. Боярышни и сенные девушки, приобретенные Вышатой, как и взятые в плен полочанки, волей-неволей наряжались и с трепетом ждали приезда Владимира. Только одна Мария не тужила за свою участь: ей только жаль было своего Займищенского терема, где остались иноки и несколько христиан и христианок, за которых она боялась ввиду лютости Божерока и приверженности князя к язычеству. Когда ранним утром приехали за нею в Займище и объявили ей приказ князя отправляться в Предиславино, она помолилась на образа и, вынув один из киота, прихватила его с собой.
