— Не вдоль, а поперек, — приговаривала она, — не давите сильно зубами, а то перекусите. Семечко должно остаться целым.
А Долли смеялась, что начала осваивать одну из сибирских премудростей.
…Долли поднялась на третий этаж, протянула руку к звонку, но не решилась нажать кнопку. Она вдруг почувствовала такое волнение, что даже радость предстоящей встречи с Григорием померкла. Как отнесутся к ее такому внезапному приезду его родители? Что она скажет им? Солжет, что у нее командировка? Но ей так трудно говорить неправду. Все существо ее протестует против этого. И ей кажется, что нет ничего унизительнее лжи. Может быть, Григорий еще ничего не говорил родителям о ней. И они ее не знают совсем. Как же права была мама, настаивая, чтобы она не приезжала неожиданно, а списалась с Григорием.
Но «мосты были сожжены», и Долли нажала кнопку звонка. Дверь открыла женщина средних лет, несколько полноватая, невысокого роста, с такими же, как у Григория, темными, бархатистыми глазами.
— Здравствуйте, Надежда Сергеевна. Я к Грише. Я Долли Кутузова… Из Москвы…
Долли поняла, что мать Григория все знала о ней. Мгновенное изумление, даже некоторая растерянность, замешательство сменились внимательной приветливостью.
— Здравствуйте, Долли. Проходите. Гриши, правда, нет, но он сегодня придет, и, наверное, скоро.
…Они сидели в креслах за низким продолговатым столиком, приглядывались друг к другу. Еще в дверях, как только Надежда Сергеевна увидела Долли, она сердцем матери почувствовала, что эта девушка — судьба Григория, ее судьба.
Неподкрашенное личико, скромная одежда и то, как она, здороваясь, чуть присела перед ней в старинном книксене, сразу же расположили Надежду Сергеевну к Долли. Она поняла, что эта девушка живет своим умом: веяние моды для нее ничто. И вдруг только сейчас она почувствовала, как надоели ей одинаковые джинсы, одинаковая стрижка, одинаковый голубой тон на веках женщин. Григорий верно подметил, что там, в ее царстве книг, — мир совершенно другой.
— Гриша не знает, что я должна приехать. Командировка получилась внезапной, — опуская глаза, чтобы Надежда Сергеевна не поняла, что она говорит неправду, сказала Долли.
— Вы первый раз в Сибири?
— Первый раз. Я вчера прилетела. Немного посмотрела город. Понравился он мне. Я по рассказам Гриши таким и представляла его.
— Где же вы остановились?
— У знакомой, — снова опустила глаза Долли.
Послышался звук открываемого замка и голос Григория, такой знакомый, родной голос:
— Мама, ты знаешь, я видел девушку, так похожую на Долли, что мне показалось, будто это она и есть. Я бросился за ней, но в это время толпа из кинотеатра заслонила ее. Надо же, такое сходство и в одежде и в походке!
Мать встала навстречу сыну, и он вначале увидел только ее.
— Да нет, сынок, ты не ошибся. Это была действительно Долли. Сейчас мы с тобой будем угощать ее чаем. — И она вышла из комнаты, чтобы не быть лишней в такую минуту.
— Долли! — растерянно рванулся к ней Григорий. — Моя Долли! Ты здесь? Какими судьбами? Нет, это мне, наверное, снится.
Долли поднялась. Шагнула навстречу. В форме курсанта военного училища он в первый момент показался ей каким-то чужим. Но, приглядевшись к его сияющим радостью глазам, она с трудом сдержалась, чтобы не обнять его, не прижаться разгоряченным лицом к его груди. «Но ведь мы не одни», — мелькнуло в мыслях, и она, улыбаясь, с увлажнившимися глазами, протянула ему обе руки.
Он взял ее руки в свои и, не выпуская их, смотрел на нее счастливыми глазами.
— Как ты появилась здесь?
— Села в Москве в самолет, пролетела несколько часов и опустилась в Иркутске! — засмеялась Долли счастливым смехом. И шепотом: — Надежде Сергеевне я пока сказала, что в командировку. А на самом деле в отпуск.
— Какая же ты умница! А где остановилась?
— У одной женщины…
— У нас большая квартира. Я скажу маме. Ты поживешь у нас.
— Григорий, ни в коем случае, — отрывая руки от его рук, серьезно сказала Долли. — Понял? Никаких разговоров на эту тему. Я устроилась очень хорошо.
— Как я соскучился по тебе! Если бы знала ты, по скольку раз я перечитывал твои письма! А твои странствования в девятнадцатый век читал и маме и отцу. Я покажу тебе потом — они подшиты в особой папке. Долли, дорогая моя, неужели же в самом деле ты здесь, в моем доме, со мной! — Он хотел обнять ее, прижать к себе. Но она отвела его руки и глазами указала на дверь.
— Скажи, ты любишь меня? — почти шепотом спросил Григорий. — Я ведь никогда не слышал от тебя этого признания.
— Иначе зачем бы я была в Иркутске, в этом доме, Гриша! — прошептала Долли.
— Нет, ты скажи, пожалуйста, скажи, ты любишь меня?
— Люблю, Гриша. Очень люблю. На всю жизнь.
В дверях появилась Надежда Сергеевна. На подносе она несла блюдо с бутербродами, коробку печенья, конфеты в вазочке, фрукты.
— Гостья вы, Долли, неожиданная, поэтому, как говорится, чем богаты, тем и рады. Садитесь к столу.
Григорий помогал матери накрывать на стол. А Долли сидела притихшая. Все тревоги покинули ее. Она была счастлива по-настоящему. Только еще раз стало ей немного страшно, когда она поняла, что сейчас придет отец Григория.
И он вошел неслышно, потому что был в мягких домашних туфлях, — высокий, почти седой, в темных очках, закрывающих глаза. Выглядел он много старше Надежды Сергеевны. Извинился за свой костюм (был он в домашней куртке), сославшись на нездоровье.
Долли встала, сказала:
— Здравствуйте, Иван Егорович.
Он поклонился ей, но руки не подал и сел за стол.
Долли показалось, что в его присутствии чуть-чуть насторожилась мать и сын старался не показать своей радости.
Некоторое мгновение все молчали.
Тишину нарушил Иван Егорович:
— Гриша читал
