Военная форма и оружие вытягивали на крупное дело, и городовые срочно известили о находке Воровскую избу. Приказные приехали быстро и организовали энергичный розыск. По слободке были изъяты все шесть комплектов обмундирования, все оружие, все четыре колеса. Задержанных заставили починить телегу, и прямо на ней отправили улики в Кремль. Тележных расхитителей кремлевские брать не стали, а городовые настращали до икоты, переписали и распустили, приняв от каждого по медному пятачку.
Прохор закончил рассказ и приоткрыл дверь в большую камору. Ребята послушали допросы, понаблюдали за пленниками. Интереснее всего было следить за Филимоновым. Этот человек производил мощное впечатление. Казалось, он давным-давно знает все по этому делу, а также по всем прошлым и по некоторым будущим делам.
Настоящих пыток не случилось. Единственный удар кнутом и легкий прижар кочергой ловчего Шубина можно было в счет не брать.
Следует отметить, что ни у кого из тройки парней эти поверхностные истязания трепета не вызвали. Московские мальчишки с малых лет привыкали к виду крови, насилия, пыток и казней. Увидеть заледенелый труп в зимней канаве или утопленника с перерезанным горлом было тогда делом обычным. Так что, народ в окрестностях русских городов обитал ко всему привычный, крепкий на желудок.
В обед поели нормально. На поварне для дворцовых служащих всегда был готов стол. Глухова покормили за компанию, коту Истоме обед подали в номер.
После обеда ребята отдыхали в Фединой каморке – у Прохора была команда держаться до вечера вместе. Прохор предложил тему о различии в пытках по колдовским и обычным делам. У Феди по этому поводу соображений не было, он, кроме изгнания бесов отцом Саввой, никаких колдовских мучений не наблюдал.
У Прохора, напротив, имелась теория, по которой чародеев следует пытать сильнее, но усилия концентрировать не как попало, а в зависимости от типа колдовства. Вот, например, облакопрогонников хорошо накачивать воздушными мехами, сеятелей водной порчи – пользовать водяной пыткой, сжигателей кости – соответственно, жечь огнем.
— Или ломать им кости, — усмехнулся Глухов.
— Нет, ты зря смеешься! Видел я, как пытали дьякона-прелюбодея и содомита в Угрешском монастыре...
Иван с Федей приготовились выслушать занимательный рассказ о соответствии антисодомских инструментов форме греха, но тут в большой каморе захлопали двери, затопали сапоги, раздались крики и звуки, обычно сопровождающие драку. Парни приникли к щели и увидели фигуру царя Ивана над распростертым толстяком.
Снова захлопали двери, и Прохор выскочил через наружную дверь, разузнать, что да как. Во дворе он увидел быстро удаляющегося Ивана Васильевича. Тут же из гридницы вышел Филимонов. Прохор удивленно выслушал рассказ о вторжении царя в делопроизводство. Теперь вообще непонятно, как пытать Тучкова.
Сомнения развеял прибежавший Егор. Палач на ходу вытирал рот и непривычно суетился. После короткой беседы с Егором, Филимонов расстроился еще больше, велел Прохору, чтобы он и прочие забыли имя Тучкова, и вообще убирались куда-нибудь погулять. Развернулся и побрел понуро.
В каморке тройка заспорила, чей приказ важнее: расплывчатый царский – «держаться вместе», или конкретный филимоновский – «гулять». Решили, что, если гулять втроем, то оба приказа будут выполнены. Истома тоже запросился гулять, но когда Федя приоткрыл дверь, чтобы его выпустить, дверь резко дернулась, и в каморку ввалился Грозный. Он уселся на единственную лавку лицом к гриднице, махнул рукой: «сидеть, молчать!», — и стал слушать через приоткрытую дверь.
Вот в гриднице забормотал Егор. Его подручный отрок ойкнул и побежал в угол. Заскрежетало железо, щель в дверном проеме осветилась красным пламенем.
«В очаг дров добавили», — понял Федя и глянул на царя Ивана. Грозный сидел, сгорбившись. Глаза были прикрыты, по лицу прокатывались судорожные волны.
«Как бы его не вырвало», — подумал Федя.
Тут снова звякнуло, послышалось кряхтение, возня, в щели мелькнула спина Егора. Казалось, он волочет по полу огромный мешок с зерном или мукой. Мешок шлепнулся на пол у очага и наступила тишина.
По напряженному лицу царя Федор понял, что в гриднице происходит что-то важное и страшное. Он бы подошел к двери и посмотрел, но в присутствии Грозного не решился.
Через несколько минут в гриднице кто-то быстро забормотал, но тут же послышался короткий деревянный удар. Бормотание смолкло, послышалась возня, сдавленные крики «держи!» и «давай!», потом глубокое нечеловеческое мычание, снова заглушенное ударом по дереву. Еще какие-то звуки, напоминающие звон столовых приборов, донеслись в комнатку, и Егор протащил «мешок» в обратную сторону.
— Готово, — сказал Егор, потом добавил: — клади сюда, присоли! Сыпь соль, дурень! Больше, гуще сыпь!
И тут посуда звякнула за спиной у Федора. Он обернулся и увидел, что Прошка стоит возле царя и сует ему под нос корчагу.
Грозный дрожал всем телом, глаза его были белыми, как у мертвой рыбы. Но он увидел воду, ухватил корчагу двумя руками, быстро выпил до дна.
— Ты. – Сказал Грозный, и Федор понял, что это к нему.
— Ты сегодня вечером приходи. Сказать хочу.
Царь поднялся, согнулся чуть не вдвое, вышел наружу.
Федор, Иван и Прошка вышли во двор, чуть погодя. Под стенкой гридницы в крик рвало подручного пацана.
— Эй, тебе воды дать? – Прохор остановился, не доходя до мученика двух шагов. Ему неприятно было, что кто-то вот так некрасиво нарушает распорядок вверенного ему Большого Дворца.
— Я-зы-ык! – провыл между спазмами мальчишка.
— Что у него с языком, — забеспокоился Федя.
— Мы-ы е-му-у я-зы-ык вы-ырезали! – отрок забился в холостых конвульсиях. Недавнего обеда на полные воспоминания ему не хватало. Пришлось взять слабака, затащить к Федору, уложить на топчан, освежить некоторым количеством водички.
Прохор увел малого в поварню, — не кормить, конечно, а подлечить вином.
— Вот такая у нас, брат, государева служба, — грустно улыбнулся Иван Глухов, — а что делать? Жить-то надо?
Закончился этот кошмарный день проще, чем ожидалось. До часа вечерней аудиенции Федор занимался своей внешностью. Получил у Прошки приличную мирскую одежду – какой с него монах? – помылся, причесался, почистил полусапожки. Еще заделал дырки в оконце и под дверью в гридницу. Истома должен сидеть здесь безвылазно. Не пускать же его снова к царю?
Наконец Прохор пришел, сказал, что пора, повел Федора по дворцовым переходам. У малой царской палаты остановились. Стременные стражники приветливо скалились знакомыми рожами. Прохор засунул голову внутрь, тут же вытащил обратно и кивнул: «Заходи!».
Государь сидел в кресле очень прямо. Бороду держал высоко. Он был одет в богатый летник, будто к приему посольства или Бог знает к чему. Чувствовалось у царя какое-то особое настроение.
Смирной приблизился, поклонился в землю.
— Ты, Федор, служи мне верно! – прогрохотало под сводами, и Федя удивился, что Грозный помнит его имя.
— Тут тебя в разную службу определять будут, много куда посылать. Знай, — это я тебя определяю, я посылаю. С каждой службы приходи прямо ко мне. Никому не смей отчитываться!
Федор поклонился еще, — думал, что разговор идет к концу.
— Я тебя и без службы звать буду, — Иван сделал паузу и вдруг произнес совсем тихим, горестным голосом, — очень нужно бывает спросить...
Грозный промедлил. Было заметно, как уходит из его посадки величественность, как проседают плечи. Это менялась тема его мыслей и забот.
— Ну, что тебе показалось с ворами?
— Заговор, государь. Вор Тучков не своим умом его затеял. Остальные —вовсе случайные люди...
— Как узнать, чья наука? Тучков из Литвы. Может, тамошние государи его натравили? Сам бы побоялся возвращаться. Понимал, что с ним будет.
— Зря мы его языка лишили. Теперь не спросишь. – Федор спокойно, даже ласково произнес «мы», будто он лично орудовал раскаленными щипцами. Иван заметил готовность разделить мучительский грех и не рассердился на общий смысл фразы: все-таки Федор оспорил решение Грозного.
— Ничего, других спросим. Велю всех подельников Тучкова держать до поры, чтоб волос с них не упал. А как думаешь, нет ли тут колдовства?
— Не заметно, государь. Колдовство – дело темное, требует темных сил. Для него нужны люди одержимые, а их сразу видно. У нас в монастыре таких держали на воде и сухарях, в цепях и веригах. Речь у них скомканная, булькающая, быстрая. Глаза пустые, страшные. А эти воры – обычные люди. Им колдовство не по силам. Они простое убийство затевали.
Иван снова поднял бороду. Как-то нескладно ему послышалось: «простое убийство». Разве может быть «простым» убийство великого монарха?
— А вдруг они одной рукой убийц подсылали, а другой порчу наводили?
