- Вы владелица рудника и имения в каменноугольном бассейне? Работали в управлении "Армия - населению"? - уточнил толстощекий запись в своей бумаге.
Нина подтвердила это. Чиновник поблагодарил, сказал, что в Крыму действует "Русско-Французское общество", его организовали промышленники Донбассейна и Кривого Рога. Он явно принял ее за богатую капиталистку.
На Нину женщины смотрели с осуждением, как будто она их обманула. Если бы они знали, что ее богатство - это мертвые бумаги, они бы, наверное, пожалели ее. Русская любовь к ближнему! Любим полки, народ, державу, а ближний - свет застит.
- У нас ведется бурение нефтяной скважины, - сказал чиновник. - Вы можете вложить средства.
- Где, вы говорите, помещается "Русско-Французское общество"?
- На Нахимовском проспекте. "Армия - населению" - на Никольской, дом три. Тут все близко.
Мухин негромко сказал, что хорошо знает город, может проводить, куда угодно.
- Сейчас все направляются в центральное бюро, - строго заметил чиновник. - Прошу мне не мешать.
"Да, он мне пригодится, - мелькнуло у нее. - Только без романов. Романы не приносят ничего хорошего".
Нина повернулась к морю. Оно лежало тихое, ласковое, в сиреневой дымке. - Я буду вам признательна, - произнесла она, глядя вдаль.
* * *
Цвели пышные черешни, высовывая над дощатыми заборами бело-розовые вершины. Севастополь жил мирной губернской жизнью, - с роскошными витринами магазинов, голубыми маркизами, кофейными столиками на тротуарах. И даже красивые женщины. Откуда все взялось? Затем эти меняльные лавки, где свободно обменивалась валюта, и действительно поднимавшийся курс рубля. Откуда же, откуда? Жалко только, что все гостиницы битком набиты, нет мест у Киста, Гранд-Отеле, у Ветцеля, не принимают и в захудалых номерах.
Зато бронзовый Нахимов крепко стоял в сдвинутой на затылок фуражке на полированном гранитном камне, и Мухин, развлекая Нину, велел извозчику объехать кругом Екатерининскую площадь, чтобы она получше рассмотрела героя Синопа.
"Что нам да Нахимова? - подумала она. - Я ведь не моряк".
Но видно, Мухин не печалился из-за отсутствия жилья.
- А это Морское собрание, - указал есаул на дом позади памятника. Почему вы хмуритесь? Вам не нравится город?
- Сейчас нужны не красоты, а крыша над головой, - отрезала Нина. Поехали на Никольскую, в "Армию - населению".
Но поехали они не на Никольскую, а по крутому спуску к Южной бухте, где жили какие-то Мухинские знакомые и где, по его словам, можно было устроиться.
Так и получилось - Нина устроилась в маленьком саманном флигеле с глиняным полом. На полу лежал полосатый домотканный коврик, пахло старыми уютными вещами и чуть-чуть - землей. В углу возле окна железная кровать, столик, тумбочка с лампой, - от всего веяло устойчивостью и простой надеждой. Может быть, этот флигель помнил времена севастопольской обороны? Все пройдет, все утрясется, внушали его стены, живи, Нина, как жили до тебя неизвестные тебе люди.
Раньше во флигеле жил сын хозяйки, пожилой хохлушки Осиповны, он ушел с красными в прошлом году и, должно быть, сейчас воевал, если, конечно, остался живой.
- Та дурной он у меня! - сердито сказала хохлушка, объяснив Нине почти все о непутевом сыне.
Нина знала, как будоражил юные души призыв свободы и равенства. Только за равенством шла месть и лилась кровь. А разве у красных есть это равенство? У живой жизни нет равенства, она каждую минуту погибает и возрождается.
- Живите, Нина Петровна, вам здесь будет хорошо, - сказал Мухин.
- Ты чего, Левко? - лукаво-удивленно спросила хозяйка. - У меня нема другого флигеля.
- Я в Морских казармах заночую, - ответил Мухин, отклонив ее намек.
- Так вы не вместе? - усомнилась Осиповна.
Оставив хозяйку размышлять над этой загадкой, Нина и Мухин направились в город. Теперь есаул ей не был нужен, и она предложила ему идти в Морские казармы или в штаб, смотря куда ему надо в первую очередь, а сама хотела попасть на Никольскую, в управление "Армия - населению". Но от Мухина ей избавиться не удалось. Он сказал, что впереди целый день и ему надо перед полетами погулять по городу с красивой женщиной.
- Вы ждете благодарности за Осиповну? - спросила Нина. - Может, к вечеру вы запоете о любви?
Она срезала есаула без всяких церемоний. Он и погас, до самой Никольской.
В управлении Нина разговаривала с капитаном Кочуковым, которого знала еще по Ростову. Но в глазах Кочукова она была беженкой, предательницей, прилетевшей в Крым поживиться. Маленький, широкоплечий, с черными глазками капитан стал допытываться, куда она дела новороссийскую шерсть, а Нина оправдывалась и вспоминала хаос эвакуации. Она чувствовала - ее выталкивают.
- Кто вас эвакуировал? - спросил он недобрым тоном.
- Фок! Меня эвакуировал Фок! - ответила Нина. - В чем вы меня подозреваете? Как вам не стыдно!
Кочуков отмахнулся:
- Да не шумите вы, ради Бога. Вы капиталистка, сейчас таким, как вы, дают разворачиваться. А нас, государственное учреждение, держат на голодном пайке.
В комнате с полуциркульными окнами еще находился какой-то человек в штатском, он и спросил Нину:
- Где все-таки вагон с шерстью? У вас есть оправдательный документ?
Чего он добивался? Она не заслужила таких речей.
- На моих глазах застрелили Романовского, - сказала Нина.
- За Романовского вы хотите выбить у нас кредит? - полюбопытствовал штатский. - Или право на вывоз товаров за границу?
- Я вернулась на родину, - сказала она. - Я хочу работать. Кто мне запретит работать? Вы запретите? Я вас не понимаю!
- Во имя "единой и неделимой", - усмехнулся штатский. - Вам никто здесь не поверит... Кто хочет работать, идет на фронт. Вы пошли бы в банно-прачечный поезд? Сейчас мы отправляем. Пошли?
- Это не совсем то, - ответила Нина.
- Вот! - раздраженно вымолвил человек. - Что там говорить!
Нина встала, подошла к нему и потребовала:
- Я сейчас вас ударю. Немедленно извинитесь!
- Вы с ума сошли?
Кочуков вскочил, схватил ее за руку:
- Успокойтесь... Это наш доктор. Он пессимист и циник. Не обращайте на него внимания.
- Пусть извинится, - повторила она. - У меня нет защитников: я русская.
- Я тоже не турок, - сказал доктор. - Я не хотел вас обидеть... Просто мы погибаем, все погибаем, все русские. История скажет: Россия погибла не столько от революции, сколько от спекуляции.
- Я не спекулянтка, доктор. Запомните это!
Доктор пожал плечами и отвел глаза, словно отодвинулся от Нины. Кочуков забарабанил пальцами по краю стола.
- Что же у вас происходит, скажите наконец! - вымолвила она. - Какой дьявол вас мучает?
Кочуков неохотно произнес:
- Я не понимаю, что происходит. Управление торговли и промышленности дает субсидии кому угодно, только не нам. Любому спекулянтскому лжекооперативу или предпринимателю. А нам, армейскому, государственному учреждению - только после скандала. Мы как сирота казанская.
- А вы тоже организуйте кооператив, - посоветовала Нина. - Давайте я организую под вашим крылышком какой-нибудь кооператив и будем жить по-современному. Как вам такая идея?
На Кочукова это никакого впечатления не произвело, а доктор снова придвинулся, сказал укоризненно:
- Зачем честным людям напяливать шутовскую маску?
Да этот доктор был больной! Как она раньше не разглядела? Больной офицерской благородной болезнью, которая всегда заканчивается жертвой. Жертвой и смертью. Во имя России, веры, народа.
Нина знала, что это такое. Но чтобы патриотизм был так убог, так беспомощен, так малоподвижен?
- Ладно, господа, - миролюбиво произнесла Нина. - Надо осмотреться. Не собираюсь ничего навязывать. Скажите прямо: я вам не ко двору?
- Вы согласны на банно-прачечный поезд? - спросил Кочуков. - Других вакансий у нас нет.
Однако Нина уже не чувствовала выталкивания. Возможно, они уже привыкли к ней, поняли, что она своя.
- Сверх штата можем взять, - добавил Кочуков, даря ей право считаться сотрудницей управления и питаться святым духом. - Согласны?
- Для начала? - уточнила она и подумала о Русско-Французском обществе, куда надо было теперь идти.
- Там посмотрим, - ответил капитан. - Булете работать вместе с доктором... Шапошников Михаил Михайлович, прошу. - Повел рукой в сторону доктора и потом - в сторону Нины, очертив образ какой-то связки.
Доктор вымученно улыбнулся, как будто спрятался, потом предложил ей две тысячи рублей взаймы. Бедный благородный Дон Кихот, он готов разделить с беженкой и предательницей свой черствый хлеб.
- Давайте, - сказала она. - Что можно на них купить?
У него блеснули глаза - видно, он ждал благодарности.
- На обед в ресторане, - сказал Кочуков.
Доктор выложил на стол восемь "колокольчиков" и совсем виновато признался, что больше не может дать; он был явно не турок, он делился последним, но наверное, был готов умирать за чистоту идеи.
