— Не втягивай меня в свое злое дело. Доля Ира не принадлежит тебе. Она принадлежит сыну, которого он мог бы иметь, сыну, которого ты должен дать мне.
Онан снова лег и оперся на локоть.
— А если не дам?
— Не может быть, чтобы ты действительно собирался отказать мне в этом, Онан. Неужели ты хочешь, чтобы вместе с Иром исчезло и его имя? Это все равно что убить своего брата.
— Исчезнуть — самое подходящее для его имени.
То, что делал Онан, было хуже убийства! Он отказывал в существовании потомству Ира. Если он настоит на своем, она никогда не будет иметь детей. Что же тогда с нею будет?
— Пожалуйста, Онан. Ты не должен делать этого. Подумай, что ты делаешь!
— Я уже думал об этом. Я забочусь о своем имени, а не о его.
— Что ты за человек, что хочешь уничтожить род своего брата?
— Какого брата? Какой род? — Онан рассмеялся. Он взял край ее платка и вытер им пальцы. — Я человек, который намеревается удержать то, что ему принадлежит. — Он ухмыльнулся. — Я сделаю тебя счастливой. Ты хотела бы, чтобы я показал тебе, как?
Фамарь вырвала из его рук платок и отодвинулась от него еще дальше. Ей захотелось крикнуть Аксе, чтобы та прекратила петь и бить в свой барабан. Эта ночь была как пощечина.
Выражение лица Онана стало жестким:
— Будь довольна тем, что я предлагаю тебе.
Его алчность вызывала в ней отвращение.
— Я не буду молчать.
— Что ты можешь сделать? — он усмехнулся точно так же, как Ир.
— Я могу поговорить с Иудой.
Онан рассмеялся:
— Иди. Отец ничего не сделает ради тебя. Он никогда ничего не делает. Кроме того, твои слова будут направлены против меня, и кто поверит тебе, Фамарь? Моя мать со всей страстью ненавидит тебя. Более того, она уверена, что ты околдовала моего брата и погубила его. — Он издевательски улыбнулся. — Мне достаточно будет сказать, что со своей стороны я сделал все, но боги закрыли твою утробу.
Она пыталась сдержать слезы.
— Я расскажу твоему отцу правду, и, может быть, Бог Иуды рассудит между мной и тобой!
Она поднялась, намереваясь выйти из комнаты.
Онан бросился за ней. Она пыталась увернуться от него, но он схватил ее за лодыжки и с силой дернул за них. Она упала, и он прижал ее к тростниковым циновкам, разбросанным по полу, который так старательно подметала Акса.
— Будь довольна тем, что имеешь. Ты не получишь от меня больше того, что я намереваюсь дать тебе! А когда умрет мой отец, ты не будешь иметь и этого, если не постараешься угодить мне!
Фамарь всхлипнула и отвернулась от него. Онан ослабил свою хватку.
— Ш-ш-ш… — он погладил ее по щеке и поцеловал в шею. — Полно, моя милая маленькая невеста. Не кричи.
Его прикосновения вызывали в ней отвращение.
— Все рады, что Ир умер. И ты, наверное, тоже. — Он сжал руками ее щеки и заставил ее посмотреть на себя. — Я хочу тебя, Фамарь. Я хотел тебя с того самого дня, как ты пришла в наш дом. И теперь ты моя.
Когда Онан попытался поцеловать Фамарь, она резко отстранилась. Она стиснула зубы, зажмурила глаза и не шевелилась.
— Научись принимать жизнь такой, какая она есть. Все равно ничего не изменится.
— Лучше я умру.
Онан выругался:
— Отстань от меня.
Мягко зашуршали циновки под ногами уходящего от нее мужа. Через несколько минут он уснул. Его совесть была совершенно спокойна.
Фамарь тихо лежала в углу, закинув руки за голову. Акса за дверью продолжала петь любовные песни.
* * *
Всю ночь Фамарь собиралась с духом. Она решила бороться против несправедливого отношения к ней. Это ее право, и она должна набраться мужества для борьбы. Конечно, Иуда заступится за нее. Без детей его семья выродится и исчезнет. Ветер развеет имя Иуды, как прах. Она должна быть мужественной. Она должна открыто высказаться в свою защиту, потому что сыновья в этой несчастной семье заботятся только о себе!
Она пошла к Иуде, прежде чем проснулся Онан. Она рассказала своему свекру все, что сделал его сын. В подтверждение своих слов Фамарь показала ему полотно, разложенное на циновке Аксой. Лицо Иуды стало багровым.
— Ты провела с ним только одну ночь! Он образумится. Дай ему время.
Время? Это все, что Иуда мог ей сказать? Ему следовало бы рассвирепеть, узнав, что его сын собирается обмануть его. Онан грешил против всей семьи! Его действия не вызывали сомнения, им двигала алчность, а его преступление было равносильно убийству. Как мог Иуда сквозь пальцы смотреть на грех, совершаемый против его семьи? Неважно, что Ир часто оскорблял ее, — она не могла допустить, чтобы ее мертвый муж был так обесчещен. Неужели она должна бить в набат, чтобы заставить Иуду призвать Онана к ответу?
— При таком положении дел я не позволю Онану прикасаться к себе. Я не могу!
Глаза Иуды вспыхнули.
— Кто ты такая, чтобы говорить мне, что произойдет или не произойдет с моей семьей?
— Как я могу позволять себе подобное? Я жена твоего первенца! Ты хотел бы увидеть, как исчезнет имя твоего сына, потому что Онан отказывается исполнить свой долг?
— Молчать, девчонка!
Гнев переполнял ее.
— Я женщина, Иуда, а своим криком ты не заглушишь правду об этом унижении!
Фамарь знала: Иуда не любит, чтобы на него оказывали давление, но рожать детей было ее правом, более того — ее обязанностью.
— Почему ты споришь со мной? Все мы заинтересованы в рождении сыновей!
Что будет с коленом Иуды, если не пресечь такие безнравственные поступки, как этот?
— Без детей не будет обрабатываться земля. Без детей некому будет ухаживать за стадами.
— Я не нуждаюсь в том, чтобы ты говорила мне об этом!
Иуда рычал, как раненый лев, но Фамарь не отступала. Иуда не был похож на Ира. Он не поднимет руку на женщину. И она, бесспорно, может проявить настойчивость.
— Иметь детей — это мое право!
Иуда отвернулся, на его скулах двигались желваки.
— Очень хорошо, — неохотно проговорил он. — Я скажу об этом Онану, как только соберусь с духом. А пока пусть будет так, как есть. — Он поднял руку, когда она попыталась возразить. — Дай мне закончить! Со временем мой сын сможет полюбить тебя. Ты думала об этом? Ты могла бы потрудиться ради этого, вместо того чтобы причинять всем нам неприятности. Сделай все возможное, чтобы заставить его полюбить тебя. Если Онан полюбит тебя, то он сам, без моих слов, будет обращаться с тобой как положено.
Ее щеки пылали. Онан был прав, Иуда ничего не будет делать. Он уйдет пасти своих овец и предоставит ей самой добиваться справедливости!
— Неужели ты так плохо знаешь своего сына?
Ир был неспособен любить, Онана обуревают алчность и зависть. Теперь, когда старший брат умер и не может протестовать, его единственным стремлением было захватить все что можно. Иуда мог бы прямо сказать, что это ее дело — защищать долю наследства и право первородства своего мужа. Это ее дело искать способ, как зачать ребенка.
— Я знаю своих сыновей, — решительно сказал Иуда, посмотрев на нее.
Она боролась со слезами, понимая, что он не будет уважать ее, если она даст им волю.
— Почему ты отказываешься противостать греху, который совершается на твоих глазах? Ты никогда не призывал к ответу Ира и теперь отворачиваешься, когда Онан…
— Не учи меня управлять своей жизнью и семьей!
— Я не собираюсь занимать место Вирсавии!
Иуда от удивления широко раскрыл глаза, его лицо побледнело от гнева.
— Ты достаточно наговорила, — сказал он с убийственным спокойствием.
Фамарь видела его ярость, но не волновалась. Если он хочет ее ударить, пусть ударит. Ее били в этом доме и раньше, и она не сомневалась, что будут бить еще. Она не будет смотреть на него, как овца на льва.
— Когда ты давал моему отцу выкуп, вы заключили договор. — Она изо всех сил старалась говорить спокойно и не кричать от отчаяния. — Я стала женой твоего сына, Ира, и, как жена твоего сына, твоей дочерью. И ты позволишь, чтобы со мной обращались, как с блудницей? Конечно, человек, который защитил свою сестру от князя Сихема…
— Это совершенно другое дело! — прервал он ее.
Лицо его вдруг побелело.
Фамарь поняла, что разбередила старую рану, и попыталась исправить положение.
— Я член твоей семьи, Иуда.
Ясно, что он не принимал ее как дочь, но все-таки он был обязан уважать ее. Он не может позволить, чтобы Онан попирал ее права.
— Наберись терпения, Фамарь. Я потерял Ира. Я не хочу бороться с Онаном. — В отчаянии он тяжело вздохнул. — Должен же быть какой-то другой путь!
Другой путь был, но она не решалась напомнить ему о нем. Он, как и она, должен был знать, что перед ними открывается единственная возможность. Она с трудом сглотнула слюну, щеки ее горели.
— Если ты предпочитаешь другой путь, то можешь последовать ханаанскому обычаю и сам исполнить этот долг.
