— Бедная женщина. Поди, тяжело ей с невесткой, — пожалела вдовую императрицу баронесса Корф.
— Весьма высокомерная особа! — поддержала подругу княгиня Извольская. — Ходят слухи, — понизила она голос, — что Марья Фёдоровна совершенно не ладит с «дорогой Аликс», как называет она невестку, — частила скороговоркой княгиня, округлив глаза, — а та ревнует мать к сыну и пытается их поссорить… Представляете. Не успела ещё короноваться, а уже требует у «дорогой мама» фамильные драгоценности. Ужас!
Проводив гостей, братья остались одни.
— Какая теперь у вас должность, господин генерал–лейтенант?
— Я царский сокольничий! — устало курил Рубанов.
— А может, псарь? Это большое продвижение по службе.
— Георгий, — обиделся Максим, — ты очень грубо шутишь.
Весь февраль и март Рубанов знакомился с дивизией, состоящей из четырёх лейб–гвардейских полков: конно–гренадёрского, уланского, гусарского и драгунского. Он быстро разобрался, вспомнив свой боевой опыт, что кавалеристы весьма сильны в манеже, но абсолютно теряются в полевых условиях на пересечённой местности.
Собрав командиров полков и старших офицеров, держал перед ними речь без шпаргалки в шапке:
— Господа! Вы совсем запустили работу в полевых условиях. Ваши полки должны работать в любую погоду. Кавалерист обязан не только скакать на коне, но также рубить и стрелять… Ваши офицеры, господа, недооценивают важность стрелковой подготовки. Обращаюсь к вам с настойчивой просьбой и приказываю побольше заниматься с вверенными подразделениями рубкой чучел и стрелковой подготовкой… Вы должны одинаково прекрасно владеть огнестрельным оружием, саблей и конём. Только после этого мы сумеем бороться с любым противником. Свободны, господа!
— С кем он собрался воевать? — вытирал платком потный лоб командир гусарского полка.
— С ветряными мельницами, наверное, — захохотал драгунский полковник.
— Недаром Александр Третий выбрал его в приятели, — одёрнул друзей уланский полковник, — Рубанов боевой офицер и прошёл русско–турецкую кампанию. Советую вам отнестись внимательно к его просьбе.
В мае, раздражённая своей невесткой Мария Фёдоровна покинула Россию, уехав отдыхать к себе на родину, в Копенгаген.
Довольная этим Александра, с царственным своим супругом, отправились на лето в Петергоф.
Ещё более довольный Рубанов–старший, поселив семью на даче под Петергофом, с рвением занимался служебными обязанностями.
— Господа офицеры, вы должны подготовить из кавалериста достойного бойца, способного в любой обстановке решать поставленные задачи, — казённым языком вразумлял подчинённых, и показывал им, как надо рубить не только стоящих чучел, одетых в германскую военную форму, но и сидящих и даже лежащих.
«Я ещё ничего, в форме, — стирал белоснежным платком пыль с влажного лица, — троих сумею одолеть».
Иногда брал своих детей, чтобы те наблюдали работу русской конницы.
Глеб просил у отца «рубануть чучелку», а Аким любовался зеленевшим вдали лесом.
Георгий Рубанов на лето увёз семью в Ромашовку, и там, на природе, занимался историей и философией.
Дмитрий Сергеевич Сипягин остался в Петербурге, и с упоением изучал древние славянизмы: поелику, иже, лепота, целую неделю ломал голову над словом «бяше». «Что за «бяша» такая? И спросить стыдно. Товарищ министра, скажут, а русского языка не знает. Эх — тужил он, — был бы рядом Рубанов, тот бы объяснил, — оглядываясь по сторонам, доставал из сейфа «Путешествие из Петербурга в Москву» Радищева, и с удовольствием читал: «Чудище обло, озорно, стозевно и лайя…» — Господи! Как раньше люди писали хорошо…».
Осенью Рубанова пригласили в Царское Село, где молодой государь с государыней обживали первый настоящий свой дом — Александровский дворец.
Здесь только он узнал, что императрица ждёт ребёнка.
В начале ноября, когда начались роды, пушкари в Кронштадте и Петербурге спали возле орудий, ожидая приказа о салюте в честь появления наследника.
Тремястами залпами должны были они приветствовать мальчика.
Но родилась девочка, великая княжна Ольга, которую приветствовали сто одним выстрелом, согласно этикету двора и давней традиции.
Прошёл год с момента воцарения Николая Второго, закончился и двенадцатимесячный срок траура.
Декабрь 1895 года гудел от балов и увеселений. Император с императрицей давали свой первый Рождественский бал.
К восьми вечера Рубанов с женой подкатили к сверкающему огнями Зимнему дворцу.
Максим выглянул из кареты.
— Архип, поближе нельзя, что ли, подъехать? — недовольно обратился к кучеру, оглядываясь по сторонам. — Понаехало всяких капитанишек, — бурчал он, подавая руку жене.
— У этих капитанишек, как ты изволил выразиться, милый, родители князья, — благосклонно кивнула молоденькому офицеру, вытянувшемуся перед Рубановым.
— Лейб–гвардии уланский полк?! — козырнул на приветствие поручика Максим.
— Так точно, ваше превосходительство! — бодро отрапортовал офицер, с грустью думая, что за нелёгкая столкнула его с командиром дивизии.
— Чучел–то рубите? — поинтересовался Рубанов, под фырканье жены. — Ну ладно, свободны пока, — милостиво отпустил кавалериста.
— Максим, то–то теперь разговоров о тебе будет в юной офицерской среде… Чу–у–че-е–л–то р–руби–те-е? — басом произнесла она, давясь от смеха. — Бурбонище ты мой, — нежно поцеловала мужа в щёку.
— Ещё одно слово и пошла бы домой рубаху за станком ткать, — повёл жену к парадному входу Максим, по пути раскланиваясь со знакомыми.
Отдав шинель и шубу лакею, Рубанов огляделся в зеркало и полюбовался отражением жены, поправлявшей причёску и складки на платье.
Занятие это затянулось надолго. Потом она целовалась с княгиней Извольской и баронессой Корф, пока Рубанов обменивался рукопожатиями с их мужьями.
— Пошли, — шепнул на ушко жены, снова повернувшейся к зеркалу, — уже церемониймейстер со своим посохом тащится, — вновь рассмешил супругу.
Быстро поднялись по устланной ковром беломраморной лестнице и остановились у огромного зеркала.
«Из огня да в полымя», — вздохнул Максим, трогая ствол пальмы, стоявшей в кадке. — А вон на дереве обезьяна, — отвлёк жену от огромного и такого притягательного зеркала.
Ровно в 8 часов 30 минут вечера вальяжный церемониймейстер брякнул три раза об пол чёрным посохом с двуглавым орлом и громогласно объявил в наступившей тишине:
— Их Императорские Величества!
«Всё как при Александре», — склонил голову в поклоне Максим Акимович, а его жена, вместе с остальными дамами, сделала реверанс.
В этот момент тяжёлая дверь Гербового зала открылась и вышли Николай с Александрой Фёдоровной. За ними парами выстроились остальные члены царской семьи.
«Наконец–то я первая!» — с трепетом подумала императрица, с замиранием сердца открывая бал.
Оркестр заиграл полонез.
«Как там моя дочка», — думала царица, со скукой ожидая, когда закончатся танцы.
— Как вызывающе одеты некоторые дамы, — стоя в окружении фрейлин, оглядывала танцующие пары.
Сама танцевать не хотела.
— При дворе моего отца так не одевались, — указала веером на смелое декольте графини Борецкой и послала фрейлину сделать ей замечание.
— Мадам, — краснея за императрицу, произнесла фрейлина, — Её величество послали меня сказать вам, что в Гессен—Дармштадте не одеваются подобным образом.
Сгорая от любопытства, к беседующим дамам подошла Мария Фёдоровна.
Увидев рядом с собой вдовствующую императрицу, Ольга Дмитриевна одёрнула платье, выставив свою пышную грудь до самых сосков.
— Пожалуйста, передайте её величеству, — победно оглянулась вокруг, — что у себя, в России, мы одеваемся именно таким образом, и я не в том возрасте, чтоб меня учить одеваться…
— Браво! — захлопала в ладоши Мария Фёдоровна, с иронией посмотрев на «милую Аликс».
«Общество явно ценит меня больше», — подумала она.
Целую неделю графиня упивалась славой.
Так прошёл 1895 год.
Никто, кроме нескольких жандармов, не обратил внимания на то, что в декабре был арестован двадцатипятилетний юрист Владимир Ульянов, брат казнённого Александра Ульянова.
Новый год Рубановы встречали вчетвером, если не считать прислуги и детей. Праздновали в квартире старшего брата.
— Ну, расскажи, расскажи Иринушка, как прошёл первый приём дам высшего света, — с завистью выспрашивала подробности Любовь Владимировна. — Георгий Акимович, ну почему ты не генерал, а какой–то там учёный, — злила своего мужа.
— Зато я умный! — гордо отвечал супруг. — И нечего так саркастически улыбаться, — набрасывался на брата, — думаешь, я не вижу?
Однако с не меньшим, чем жена, интересом слушал рассказ Ирины Аркадьевны.
«Пригодится в разоблачении режима», — запоминал малейшие детали профессор.
