— Серьезно?..
— Даю честное слово красного командира.
— Идет! — согласился Прохор. — Тогда, товарищ комендант, помогите мне выправить билет до станции Торговая…
— Это другое дело. Это я вам помогу.
…Прохора провожали Виктор и Марина.
— Давно я не был в своей станице, — стоя около вагона, сказал Прохор. — Представляю себе, недавно только окончились бои около станицы нашей… Небось, вся разрушена…
— Да нет, — возразил Виктор. — Недавно отец мне прислал письмо, пишет, что станица пострадала мало.
— Да?.. Прислал письмо? — оживился Прохор. — Ну, как там наши? Живы-здоровы?
— Пишет, что все в порядке… Захар пришел домой. И дядя Василий Петрович дома… Ты у кого же будешь жить? — поинтересовался Виктор.
— Конечно, у дяди, Егора Андреевича, — ответил Прохор.
— А к отцу не пойдешь? — пытливо посмотрел на него Виктор.
— Нет! Ни за что!.. Хотя против отца я ничего не имею… Это он меня возненавидел.
Пробил третий звонок. Виктор сказал:
— Прощай, Проша!.. Передавай привет тетушке Анне Андреевне, Захару, Луше и всем ребятам… А отцу моему скажи, что скоро приедем с Маринкой к нему и поженимся там, в станице… Правда, Маринка?
— Правда, — застенчиво улыбнулась она.
— Так вы, может быть, еще захватите меня в станице, — засмеялся Прохор. — Вот бы гульнули на свадьбе!
— А что, — посмотрел Виктор на Марину. — Возможно. Как ты думаешь, Маринка?
— Поговорим с редактором… Если отпустит.
— Прощай, Витя!.. Прощай, Мариночка! — расцеловался с ними Прохор и вскочил на подножку тронувшегося вагона.
— Да! — вскричал вдруг Виктор, выхватывая из кармана обтрепанный синий конверт. — Уже дней пять ношу в кармане. Забыл тебе отдать… На, возьми! — сунул он его Прохору.
— Откуда ты его взял? — спросил Прохор, положив письмо в карман брюк.
— Да передали… — Поезд рванул, Виктор отстал, и Прохор не расслышал, кто передал это письмо ему. Впрочем, Прохор сейчас же забыл о нем.
Взмахнув еще раз фуражкой, он вошел в вагон. За день Прохор устал. Место у него было нижнее, хорошее, он прилег и заснул крепким сном. Под ритмичное покачивание вагона спал долго. Проснулся уже, когда поезд подходил к Торговой…
Сойдя с поезда, Прохор увидел у вокзала подводу. Он справился у старика-подводчика, не едет ли он в сторону его станицы. Оказалось, что казак поедет именно туда.
За несколько кусочков сахару и две пачки махорки, которые были у Прохора, казак согласился подвезти его к станице…
Не спеша, старик подобрал с земли сено и положил на повозку. Потом завязал чересседельник, подтянул супонь.
— Ну, садись! — сказал он Прохору. — Только ты, ради бога, поначалу дай мне закурить… Черт знает, когда уж не курил. Должно, с неделю… Все, парень, поджилочки трясутся…
Прохор вынул из мешка пачку махорки. Старик нетерпеливо рванул ее из рук Прохора.
— Бумажка-то есть у тебя? — дрожащим голосом спросил он. — Может, газетина какая?..
У Прохора была в кармане газета. Он отдал ее старику. С той же жадностью старик выхватил у Прохора газету и стал торопливо сворачивать цигарку, точно боясь, что Прохор еще может раздумать и отнять у него и газету и табак.
— А это вон, никак, у тебя письмо из кармана выпало, — сказал старик, высекая кресалом огонь.
У ног Прохора валялся синий конверт. Он совсем забыл о нем. Вынимая газету, он выронил его.
Но что это за письмо?.. Кто мог ему писать?..
Прохор осмотрел конверт со всех сторон. Обычный почтовый конверт, только сильно выпачканный и обтрепанный. Видно, письмо побывало во многих руках, пока дошло. Старательным, детским, как показалось Прохору, крупным почерком было написано: «Прохору Васильевичу Ермакову, военкому 4-й кавдивизии, 1-й Конной армии».
Все еще недоумевая и пожимая плечами, Прохор вскрыл конверт и вынул из него письмо. Оно было короткое, но так взволновало, что Прохор чуть не заплакал…
«Прохор Васильевич, — писалось в этом письме. — Вы, наверное, забыли Поляковку. Забыли и девушку, которая лечила вас, выхаживала… Уезжая, вы сказали этой девушке: «Жди меня!» И эта глупая девушка долго вас ждала, но так и не дождалась. Она вас ждет и сейчас, но дождется ли?
Если вы захотите что-нибудь написать этой девушке, то напишите по адресу: Москва, Петровско-Разумовская сельскохозяйственная академия, студентке рабфака Зине Крутоярец. Ваше письмо для нее будет большой радостью».
— Зина! — взволнованно вскричал Прохор. — Боже мой, какой же я подлец!..
— Чего? — отозвался подводчик.
— Так, ничего, — отмахнулся Прохор, бросая свой мешок на повозку. Поедем вот…
«Да, я подлец! — садясь в телегу, с огорчением думал Прохор. — Забыл о Зине… Война целиком поглотила меня… Но как можно забыть о любви?..»
И он прислушивался, словно ожидая ответа на свой вопрос… Сердце его билось с такой силой, что, кажется, Прохор слышал его стук. Он засмеялся.
«Ну вот сердце мое отвечает: люблю!.. люблю!..»
И так его потянуло к этой девушке, которая напомнила ему о себе, что он был уже готов сейчас же вернуться в Ростов, а оттуда немедленно ехать в Москву, к ней… Но, еще раз прочитав письмо, он увидел, что оно помечено концом декабря. Прошло четыре месяца!.. Мало ли что могло за это время произойти в жизни Зины. Она могла и уехать из Москвы, и полюбить кого-нибудь, и выйти замуж… И Прохор решил сначала написать ей…
К подводчику подошел в военной форме молодой прыщеватый парень.
— Хозяин? — спросил он у старика.
— Хозяин.
— Подвезешь?
— Куда?
— На хутор Юровкин.
— Гм… А чего ж не подвезти? — усмехнулся старик. — А за провоз чего заплатишь, а?
— Спиртку могу дать бутылочку.
— Спиртку? — радостно загоготал старик. — Дело!.. Стало быть, садись и ты… Мне все едино ехать-то… Вот военного везу в Дурновскую станицу… Как твоя фамилия?
— Курочкин.
Когда выехали за станционный поселок, перед взором Прохора в ярких переливах закатного солнца предстала беспредельная, сверкающая искрами росы степь. В лицо веял теплый, ласковый ветерок, насыщенный густым ароматом трав.
Солнце склонилось к закату и от него, как длинные нити золотистой паутины, расползались по степи лучи. Кругом стояла безмолвная тишина.
Над степью медлительно плывут в розовом сиянии перламутровые, невесомые облака, обрамленные золотом. В этот предвечерний час в степи на всем накладывалась какая-то тихая задумчивость, щемящая печаль.
Прохор, поддавшись этой грусти, думал о Зине. Нет! Разве он когда-нибудь ее забывал? Нет! Нет! Не забывал! Образ девушки всегда был в его сердце, в его думах… Но он только подло поступил, что не попытался разыскать ее, напомнить ей о себе. Все рассчитывал сделать это после войны, если б остался жив…
В последних лучах заходящего солнца возникла какая-то черная точка. Она легко скользила над раскинувшимся чудесным ковром молодой, еще не отросшей сочной травы и, сделав круг, настолько приблизилась к подводе, что Прохор теперь без труда различил в ней скитальца степного — коршуна.
— Хорошо вечером в степи, — прервал молчание Курочкин и запел:
За-ачем жалеть, за-аче-эм страдать
мне об отвергнутой люб-ви-и…
Звучный молодой баритон далеко покатился по степи и разбудил на встречной арбе с соломой молодую казачку. Она испуганно приподнялась и посмотрела с воза на Курочкина и засмеялась.
— Прямо как жеребец! — крикнула она.
— Это он как увидел тебя, то так возрадовался, что ажно заржал, крикнул ей в ответ подводчик.
Над головой с трепетным свистом пролетела какая-то стайка птиц.
— Ути, — пояснил подводчик.
Потянуло сыростью. Багровое солнце, наполовину скрывшееся за бугром, скользнуло в последний раз по траве длинными лучами и исчезло.
В потемневшем, но еще светлом небе неуверенно сверкнула маленькая звездочка. На мгновение вспыхнув, она погасла… Через минуту она снова загорелась уже надолго…
— Я служу в Красной Армии, — доверительно сказал Курочкин, оборачиваясь к Прохору. — Правда, недавно, с месяц всего…
— А до того где же были? — поинтересовался Прохор.
— В новочеркасской оперетте работал художником и актером… А потом белые мобилизовали… Пришлось окончить ускоренную фельдшерскую школу, чтоб на фронт не попасть…
— Хитрый, — усмехнулся Прохор.
— А что я им, дурак, голову-то подставлять? — засмеялся Курочкин. Интереса у меня такого нет… После окончания школы попал я фельдшером в тыловую часть… Да так с ней и отступал вплоть до Новороссийска…
— Что же раньше не перешли к красным?
— Боялся, — признался Курочкин. — У меня тут, в хуторе Юровкином, родители торговлишкой занимались. Мелкой, конечно… Там такие купцы, что всего товару-то на четвертную… В общем, не торговля, а нищенство… А когда нас прижали в Новороссийске, забрали в плен, то я убедился, что страшного-то и ничего нет… Даже добровольно вступил в Красную Армию…
