Польский лагерь пробудился от многоголосого вопля, стоявшего над казачьим табором.
Князь Иеремия, не любивший впадать в раздумье, приказал своим хоругвям:
— Вперед!
Поляки ворвались в табор, почти не встретив сопротивления.
Богун сбил вокруг себя конницу.
— Нехай! Пробьемся!
Его полк и все, кто успел пристать к нему, прорубились через польские заслоны и ушли в степь, на Винницу.
С малыми потерями вывел свой полк Мартын Пушкаренко.
— Бросили! Бросили!
Крик этот, как туча над головой. Где-то совсем рядом солнце и благодать, а здесь, под тучей, градом сечет.
Павел Мыльский метался с братьями Дейнеками по лагерю. Поляки наступали со всех сторон.
Людей было множество, но каждый отбивался на свой страх и риск, а с болота клокотал, бился предсмертный вопль тонущих.
— А уходить все-таки через болото надо, — сказал Павел Мыльский Дейнекам. — На островках отсидимся.
Побежали, огибая центр табора, где уже вовсю резвились польские драгуны.
Оглянувшись, Павел увидал женщину в ярких юбках, удиравшую в их сторону, к болоту. Ее догонял драгун. Догнал. Она, точно кошка перед собакой, ощерилась, изогнулась, толкая руками на драгуна сам воздух, но драгун рубанул сверху вниз саблей и, не оглянувшись на убитую, кинул взгляд перед собой и выбрал пана Мыльского.
Павел понял это. Он побежал, но не из последних сил, а так, чтобы дышать ровнее, на ходу вытаскивая из-за пояса пистолет. Обернулся, увидал накатывающего горой драгуна, выстрелил ему в грудь. Драгун, уже занесший саблю, юркнул сверху вниз — так дети в воду окунаются — и выпал из седла. Пан Мыльский успел схватить коня под уздцы, и в следующее мгновение ноги его стояли в стременах.
Сверху он увидал сразу все. Человеческое месиво на переправе, прорыв реестровых и побоище в таборе.
Высокий старик в черных длинных одеждах, со сверкающим на солнце мечом стоял, как святое видение, заслоняя раскрытыми руками от гибели тех, кто бежал к нему, под сень его меча.
Пан Мыльский ударил коня стременами по бокам и поскакал к болоту Он видел перед собой большой остров, но на остров в брод уходила толпа казаков в сотни полторы-две.
«Этих в покое не оставят», — подумал Павел и взял левее, где была чистая вода, а потом уж только шли кочки, заросшие камышом и травами.
Оглянулся — нет ли погони — и увидал, что там, где стоял монах, конный вихрь и агония.
Вдруг наткнулся глазами на Дейнек. Они бежали в толпе крестьян из ополчения. До болота им было шагов двадцать, но драгуны уже настигли их…
«О себе думай! О себе!» — приказал пан Мыльский, посылая коня в воду. Конь, взметая черную жижу, промчался по болоту, увяз, забился, и, боясь, что конь придавит его, пан Мыльский выдернул ноги из стремян, плюхнулся в воду и поплыл, моля Бога, чтобы вода не перешла в топь. Добрался до первого плавучего островка, но не остановился, он плыл и полз как можно дальше в болотную пропасть — лишь бы уйти от человеческой ярости.
4
Комары жрали его, но он только улыбался.
— Ешьте, милые, ешьте! — подбадривал он кровососов, и было ему так хорошо, словно попал в рай.
Крики раненых не умолкали. Все еще шла пальба, но пану Мыльскому не было дела до всего этого ужаса. Он выжил. Еще раз выжил, когда тысячи, многие тысячи не выжили, хорошие, добрые, злые, отважные, трусы, святые, негодяи…
— А ведь это был тот самый меч, освященный на Гробе Господнем! — догадался вдруг пан Мыльский. — Старик-монах — это же греческий митрополит Иоасаф!
Павел усмехнулся. И монахи туда же. Нет бы мира и жизни у Бога просить, так они просят войны и смерти.
Заурчало в животе от голода, и пана Мыльского снова захватило волной радости.
— Жив! Господи, жив!
И тут вдруг стрельба пошла на самом болоте, совсем близко; и весь он, распластавшийся в камышах, в миг единый напрягся. Зарядил пистолет. Пополз через камыши не вглубь, но к краю, чтобы видеть, что делается, чтоб не походить на дуру-утку, которая прячет под кочку голову, сама оставаясь на виду.
Дело было дрянь.
Жолнеры охотились на казаков себе в удовольствие. Не поленились привезти на край болота пушки и, видимо, собирались обстреливать остров, где укрылся отряд. Ядра падали в воду, задевали край острова, и тогда жолнеры стали кричать казакам, чтоб они сдавались. Казаки в ответ свистели, орали что-то обидное. И тут на берегу появился на сером в больших яблоках коне сам Вишневецкий.
Ткнул рукою в сторону острова, и рейтары полезли в воду, в грязь, за своей и за чужой смертью.
Остров держался. Поляки, досадуя, бросали на него все новые и новые отряды. Появились на болоте лодки. Одна из них сунулась к маленькому островку, который был от укрытия Павла Мыльского всего шагах в сорока. С островка раздался выстрел, два человека кинулись в лодку на оставшихся пятерых поляков. Трое шагнули в воду, двое погибли. Павел увидал, что у одного из нападавших была в руках коса, а другой был — Тарас Дейнека.
Казак и крестьянин забрали оружие убитых и втащили лодку на свой островок.
— Это не для меня! — сказал себе Павел и пополз по камышам, подальше, подальше от еще одной кровавой драки.
5
— Теперь убьют, — сказал Дейнека крестьянину, который отсиживался с ним на пятачке острова.
Крестьянин перекрестился, недовольно покряхтел.
— Не любишь о смерти думать, ну и молодец! — похвалил Дейнека товарища по беде. — Вишь как славно удирают.
Трое выскочивших из лодки, по горло в воде, призывая себе на помощь, лезли напролом к берегу.
Две лодки из доброго десятка шедших к большому острову развернулись.
Дейнека не теряя времени заряжал ружья и пистолеты. Ружей у него теперь было три и пистолетов столько же.
— Умеешь стрелять? — спросил Дейнека крестьянина.
Тот сокрушенно потряс головой.
— Тогда заряжать будешь. Смотри, как делаю, так и ты делай.
Крестьянин опять потряс головой.
— Мы — косой.
— Косой! Ты гляди, гляди! Нехитрое дело. Сами ляжем, да хоть прихватим с собой, чтоб веселей нам было в дороге. За братишек, за меньших отомстить надо.
— Сдавайтесь! — закричали с лодок.
Дейнека выстрелил и убил гребца.
— Заряжай! — кинул ружье крестьянину.
С лодок подняли стрельбу, крестьянин мотал головой, вцепившись в свою косу.
— Мы не можем! Мы вот етим!
— А! — Дейнека дважды выстрелил в одну лодку, дважды в другую.
Всякому страшно, когда ты мишень.
Гребцы отчаянно ударили по воде веслами, уводя лодки от смерти: казак стрелял без промаха.
— Заряжай! — рявкнул Дейнека на мужика, сам уже забивая в ружья порох, пыжи и заряды.
А на большом острове большая кутерьма. Проклиная командиров, шли на приступ жолнеры, драгуны, рейтары, шли, чтобы смертью наказать упрямцев и гордецов, но находили свою смерть.
Зачем было столь гневно подниматься на упрямство и гордость? Да не оттого ли, что упрямство на самом-то деле было непримиримостью казаков с неволей и гордость их тоже была особая, она называлась воинской доблестью, славой казацкого рода.
Истребить непокорных, разрушить легенду о казачестве — вот чего добивался князь Иеремия Вишневецкий, посылавший без жалости свою армию на горстку казаков.
6
Пули разбивали в щепу дерево лодки, за которой лежали Дейнека и крестьянин. В атаку на них шло теперь уже четыре лодки с трех сторон.
Дейнека показал крестьянину на противоположный край островка.
— Давай, мужик, в воду! Чего нам с тобой пропадать обоим? Доплывешь до камышей — и будешь жить-поживать. Я их тут задержу.
Крестьянин замотал головой.
— Этого нельзя!
— Да убьют же, чудак! Нам ведь нет спасения! Пойми ты!
— Этого нельзя! — потряс головой крестьянин.
— Все равно ползи на тот край острова! Как бы в спину не ударили.
Дейнека не промахивался.
— За первого брата! За другого! А это за меня! — приговаривал он, стреляя неторопливо и точно.
Три лодки, потеряв шестерых человек ранеными и убитыми, не выдержали и опять отошли, давая Дейнеке время перезарядить оружие, а четвертая лодка врезалась-таки носом в край топкого берега.
— Иду! Иду! — закричал Дейнека, с пистолетом бросаясь на помощь мужику, который косой отмахивался от наседавших поляков.
Трое сидели в лодке, пятеро спрыгнули в грязь и, увязая в жиже, обходили островок.
Дейнека выбежал из камышей, пальнул в одного, в другого, кинулся с саблей на третьего, тот побежал обратно, упал в воду, забарахтался. И тут сверкнуло.
«Из лодки! — сказал себе Дейнека. — Попали!»
Пуля расплющилась о ребро с правой стороны: железные бляшки, нашитые на одежду, защитили. Толчок был сильный, огненный. Дейнека рухнул на колени, но тотчас вскочил и побежал назад к своим ружьям. Побежал, петляя. Он дважды выстрелил по лодке с места, а с третьим ружьем побежал назад, к своему мужику. Лодка отвалила, увозя живых.
