От пули горца ныла рука. Происки петербургских завистников ранили сердце и мозг. Тут уже самому нужно ежедневно идти в атаку. Тут дуло нацелено на тебя, именно на тебя, а не на твоих солдат.
Восемь лет назад, проезжая к месту своего назначения, Муравьев, к удивлению Сибири, на взмыленных конях проскакал мимо Томска — резиденции князя Горчакова, генерал-губернатора Западной Сибири. Еще в Петербурге он узнал о злой шутке Горчакова, которая облетела весь чиновный мир.
Прочитав о назначении тридцативосьмилетнего Муравьева на пост генерал-губернатора Восточной Сибири, Горчаков кликнул дежурного чиновника и сказал ему:
— Поздравляю тебя! Ты — министр!
Чиновник опешил. В изумлении он молча смотрел на Горчакова.
— Не веришь? — куражился тот, потрясая газетой. — Вот смотри, Муравьев такой же мальчишка, как ты, а он генерал-губернатор!
Так началось сражение, которое длится вот уже восемь лет.
Теперь недруги получат великолепную возможность отплатить ему. Если двор и морское ведомство, после длительных размышлений, в конце декабря или в январе потребуют у Муравьева, чтобы суда, зимующие в Петропавловске, ушли ранней весной, эвакуировав порт, он не сумеет предотвратить катастрофу. Он не успеет вовремя предупредить Завойко, и суда, скованные льдом в Авачинской губе, станут добычей врага. Тут нет ни удобных дорог, ни телеграфных аппаратов, чтобы передавать в отдаленнейшие пункты России запоздалые веления сановников. Уже и теперь трудно сыскать человека, который достиг бы Камчатки до наступления весны. Кто сумеет в три месяца покрыть восемь тысяч верст по труднопроходимой, дикой местности, подняться вверх вдоль берега Лены, достичь Якутска, Охотска, проскакать вдоль безлюдного Охотского побережья, обогнуть необъятную, изрезанную шхерами Пенжинскую губу, пройти всю Камчатку — все это в пургу, на лошадях, на оленях, на собаках? Кто не бывал в этом краю северных ветров, снежных буранов, морозов, обжигающих словно каленое железо, в краю слепящих белых просторов, обледеневших заструг, кто не испытывал жуткого чувства тоски и одиночества в бескрайной тундре, где человеческие поселения разделяют триста — четыреста верст молчаливого безлюдья, где нет надежды добраться до теплого очага раньше чем в три-четыре дня, — тот не может представить себе, что значит подобное путешествие. Отправляясь в дорогу, невозможно быть уверенным в благополучном возвращении.
Муравьев подозревал недоброе. Если бы Петербург внял его просьбам, курьер должен был бы уже привезти высочайшее повеление, приказы, инструкции. Могли задержать Максутова (теперь Муравьев злился и на него, напрасно он поддался обаянию этого мальчишки и поторопился отправить письмо Завойко), но дело не терпело задержки. Каждый день проволочки новый и все более убедительный аргумент за эвакуацию порта, за оставление Петропавловска, за предложение Невельского. Если этого не понимают или не хотят понять в морском ведомстве, полагая, что у них есть еще свобода выбора, то он понимает всю абсурдность такой позиции. Пройдет еще две-три недели, и никто уже не сумеет помочь Завойко даже добрым советом: английские суда из Америки и Гонолулу появятся прежде, чем Петропавловск подготовится к эвакуации.
И когда столичный курьер на взмыленной тройке привез награды защитникам Петропавловска — высочайший приказ и чемодан орденов, а о дальнейшей судьбе порта не было сказано ни слова, Муравьев принял решение. Он отправит курьера к Завойко с приказанием покинуть Петропавловск в первые же дни навигации, чтобы предупредить бдительность неприятеля.
Решение рискованное и смелое. Он превышает свои полномочия. Такие вопросы не решаются губернаторами, нужен приказ Адмиралтейств-совета, повеление генерал-адмирала великого князя Константина Николаевича, высочайшее одобрение. А что, если Петербург потребует защиты Камчатки? Курьера уже не остановишь. Каким бы ни было повеление царя, Завойко выполнит не его волю, а распоряжение Муравьева.
Риск подхлестывал энергию Муравьева. Он готов держать ответ за свои разумные поступки, — ему ведь не впервые выходить из сложного положения.
Жаль оставлять Петропавловск! Разве не он донимал Петербург донесениями о Камчатке, о достоинствах Авачинской губы и важности, именно военной, этого пункта для России?! Ему напомнят это теперь, после самовольного решения эвакуировать порт и оставить полуостров беззащитным. Петропавловск опустеет. Земля, ставшая могилой для врага, встретит его хмурым безмолвием. Но заманчиво и другое: Муравьев впервые по-настоящему, в военных целях использует Амур, из-за которого ему тоже досталось немало. О письме Невельского никто не знает. При удаче честь смелого спасительного решения будет приписана всецело ему. Это еще теснее свяжет его имя с Амуром.
В официальных случаях Муравьев рыцарственно отказывался от славы открывателя Амура, уступая ее тому, кто более всего достоин ее, — Геннадию Невельскому. И вместе с тем молва о том, что именно ему принадлежит решающая роль в этом предприятии, приносила Муравьеву большее удовлетворение, чем многие административные начинания, которым он поначалу придавал немалое значение.
Перо плохо повиновалось Муравьеву. Рука ныла сильнее обычного. Каждая фраза письма, прямо противоположная тому, что он недавно писал Завойко, рождала боль и злость, мешавшие плавному течению мысли. Он потребовал дежурного чиновника и почти обрадовался, увидев перед собой массивные стекла очков и старческий, по-рыбьему выдвинутый вперед рот помощника правителя канцелярии. В его присутствии к Муравьеву быстро вернется необходимая холодность, полупрезрительное отношение к миру и людям.
Муравьев диктовал, расхаживая из угла в угол, с отвращением посматривая на кривившиеся от усердия губы чиновника.
— "…Зная, что эскадра наша в здешних местах не может быть усилена и в будущем году и, следовательно, вы…" Зачеркните "вы". Пишите: "следовательно, Петропавловский порт останется без всякой помощи…" Муравьев сморщил красное лицо и тряхнул головой. — Не нужно о помощи."… без всякого благонадежного сообщения с устьем Амура или Аяном, а также, усматривая из полученных мною сведений, что неприятельская эскадра, действовавшая в настоящем году, усилена даже линейными кораблями, я признаю необходимым…"
Коллежский ассесор слушал Муравьева с подобострастным вниманием. Он и по состоянию Муравьева улавливал что-то необычное, из ряда вон выходящее.
— "…признаю необходимым перенести из Петропавловского порта все находящееся там: военные способы, морскую команду и управления, как военные, так и гражданские, в Николаевский пост, на устье Амура; оставить в Камчатском округе только управление земское, с присвоением исправнику всех обязанностей, кои возложены на земских исправников малолюдных округов Сибири, и почтовую контору…"
— Перепишите набело — и в дорогу, милостивый государь! — сказал Муравьев чиновнику.
— Слушаюсь! — привычно ответил тот, подимаясь из-за стола, но сразу осекся. — В дорогу-с?
— Да-с! Положите живот на алтарь отечества. Превосходный случай отличиться!
Коллежский ассесор оторопело смотрел сквозь толстые стекла. Шутит он или серьезно?
— При моих-то глазах? Ваше превосходительство, я всегда с готовностью… Труднейшие поручения… Рвение и усердие…
Муравьев неумолим:
— Вот и покажите усердие, рвение, прыть и все такое прочее. Правительство щедро одаривает храбрецов. Читайте!
Коллежский асессор напрасно старался одолеть приказ о наградах за отражение неприятеля в Петропавловске. Строки сливались, заглавные буквы играли в чехарду, ни одно слово не входило в сознание.
— Ваше превосходительство!.. — взмолился он тончайшим голосом.
— Читайте! — грозно вскричал Муравьев. — В вас нет надлежащего почтения к высочайшему приказу. Пока вы здесь запускаете руки в карманы иркутских обывателей, люди выслуживаются, повышаются в чинах, пребывают в трудах праведных. Читайте! Здесь нет имени генерала Муравьева?
Коллежский асессор заставил себя пробежать список.
— Нет, — пролепетал он, мертвея. — Нет, ваше превосходительство…
— И справедливо! — прикрикнул Муравьев. — Совершенно справедливо… Потому что его превосходительство генерал Муравьев не стоит орденов. Он сидел здесь с вами, пока русские люди в Петропавловске проливали кровь. Он не заслуживает награды, не правда ли?
Чиновник мычал в ответ что-то невнятное.
— Он стал канцелярской крысой, переписчиком бумаг, — горячился Муравьев, — того и гляди, его лишат и прежних орденов… Вы молодой человек, я дам вам возможность отличиться, чтобы не коснеть в пороках, а прославиться на всю Россию!
— Помилуйте! Пощадите, ваше превосходительство! — молил помощник правителя канцелярии. — Самоотверженное сердце и недостаток здоровья… Невеста… Решается судьбы…
