— Он стал канцелярской крысой, переписчиком бумаг, — горячился Муравьев, — того и гляди, его лишат и прежних орденов… Вы молодой человек, я дам вам возможность отличиться, чтобы не коснеть в пороках, а прославиться на всю Россию!
— Помилуйте! Пощадите, ваше превосходительство! — молил помощник правителя канцелярии. — Самоотверженное сердце и недостаток здоровья… Невеста… Решается судьбы…
— Невеста?!
— Да-а-а, — жалобно протянул чиновник, — невеста-а…
— У вас — невеста! Ха-ха-ха! — Муравьев смеялся долго, зло, наслаждаясь испугом чиновника, его жалкими попытками улыбнуться. — У вас невеста?! И вы ее уже целовали?
— Целовал-с, ваше превосходительство…
— Ну, коли так, бог с вами, оставайтесь дома, при невесте, а то уведут ее от такой красы.
Одинокая слеза скользнула из-под стекла.
— Премного благодарен-с… На всю жизнь… раб… Слуга верный… бормотал чиновник.
— Довольно и без вас рабов! — грубо оборвал его Муравьев. — А вы подумайте-ка лучше: кто сумел бы доставить мой приказ в Петропавловск? Не позже середины марта. А?
Чиновник мгновенно преобразился. Правая нога сама собою двинулась вперед, и весь он застыл в позе благоговейного внимания. Только за стеклянной броней беспокойно, как две маленькие мечущиеся твари, бегали глаза.
— Этакое расстояние! — говорил он, шевеля бесцветными губами. Зима… и притом зима необыкновенная… Право, тут растеряешься… Есаул Мартынов? — полувопросительно воскликнул чиновник, будто он сделал важную находку, но еще должен увериться в ее действительной ценности.
— Мартынов? — Муравьев грозно метнул левую бровь вверх.
— Нужен человек идеального порыва, — пролепетал чиновник, — баловень судьбы. И, прошу прощения, человек достаточно грубый, чтобы выдержать подобное испытание.
Ему не удалось скрыть жадной заинтересованности. Муравьев пытался прочесть на лице чиновника причину его волнения.
— Уж не соперник ли вам Мартынов? Не позарился ли он на вашу невесту?
— Помилуйте, ваше превосходительство! — Чиновник слегка икнул от пережитого страха. — Господин Мартынов не принят в доме моей невесты. Ее родители люди весьма положительного образа мыслей.
— Не принят с парадного, можно и в окошко забраться, — дразнил его Муравьев. — С Мартынова станется. Да и девицы нынче пошли, сами знаете… Родители положительного образа мыслей, а девицы — напротив того, гм…
— Не могу знать-с, не могу знать-с, ваше превосходительство… Не смею возражать…
Муравьев с отвращением отвернулся от него.
"Хочет избавиться от моего адъютанта. Очень хочет. Однако, подлец, прав. Мартынов действительно подходящий человек. Дал бы я тебя ему в денщики, так ведь откажется или убьет по дороге".
— Идите, — сказал Муравьев сухо. — Я недоволен вами. И прикажите прислать есаула Мартынова.
Через полчаса Мартынов стоял перед генералом и весело пялил на него карие глаза.
— Никогда тебя нет на месте, Мартынов! — выговаривал ему Муравьев, разглядывая молодецкую фигуру и свободные, чуждые робости жесты.
— Виноват, ваше превосходительство, не могу равнодушно пройти мимо базара. Нынче много бурят, якутов. В глазах рябит от пестрых халатов и всякой всячины. Шум. Гам. Верблюды покачивают мудрыми головами среди всей этой суеты. Жизнь! Жизнь, ваше превосходительство!
— А ты, братец, любишь жизнь?
— Люблю, — простодушно ответил есаул.
— Н-да… — Муравьев не спешил с главным. — Значит, торговля идет бойко?
— Чего душа пожелает, — ответил Мартынов. — Хоть соболя, сбежавшего уже после выделки из казны, хоть золота или серебра!
Муравьев не принял этого разговора. Он и сам знал, что контрабандная торговля золотом и серебром идет на всем протяжении от Иркутска до Кяхты, но помешать ей не мог.
— Ты, конечно, знаешь об обстоятельствах петропавловского дела?
— Так точно.
— Еще бы! — Муравьев вспомнил Дмитрия Максутова. — Лейтенант Максутов у тебя-то ведь и заночевал?
— Так точно. Милейший человек!
— Ну-с, милейший человек укатил в Петербург и словно в воду канул. Получил "Георгия", произведен в капитан-лейтенанты, — об чем еще думать, об чем тревожиться!
— Максутов оставил на Камчатке дорогую могилу, — возразил есаул.
— Оставил и забыл!
Мартынов сказал просто и убедительно:
— Не верю, ваше превосходительство.
— А мне дела нет, веришь ты иль не веришь, — рассердился Муравьев. Обстоятельства переменились, и нынче не только могилы героев Камчатки, но и сама слава их будет отдана на поругание, если мы не примем энергичных мер.
Есаул встал навытяжку.
— Надобно знать Англию: христолюбивые филантропы из лондонского парламента не успокоятся, пока не отплатят за августовское поражение. Английский флот в Тихом океане будет усилен к весне, и усилен радикальным образом — пароходами, линейными кораблями… Понимаешь?
— Но ведь и Камчатку мы укрепим артиллерией и войском? Опыт есть, чего же лучше…
Муравьев помолчал, перебирая бумаги, потом сказал с легким вздохом:
— В том-то и беда, братец, что мы не дадим Камчатке ни одной пушки, ни одного солдата. В петропавловском гарнизоне прибавится разве что один казачий есаул.
— А это немало, — пошутил Мартынов, предчувствуя, что ближайшие события должны коснуться его самого. — Казачий есаул — плохой подарок англичанам.
Муравьев взял со стола еще сыроватый от чернил лист.
— Надобно свезти письмо к Завойко. — Он выжидательно смотрел на есаула.
— Долго ли, ваше превосходительство! — Сердце Мартынова чаще забилось от радостного предчувствия: неужели ему выпадет честь помочь героическим защитникам порта и счастье встречи с Машей? — К весне добраться до Амура по знакомой дорожке — и с первым транспортом к Завойко.
— Не годится, братец, — отрезал генерал. — Надобно быть в Петропавловске не позднее середины марта.
— В три месяца?! — изумился Мартынов.
— Да-с, в три. В три самых свирепых, самых неподходящих месяца. На транспорте и барышня доедет.
Мартынов невольно развел руками.
— Опасаешься? Не доедешь?
— Такого и нарочно не придумаешь, — есаул говорил медленно, стараясь понять, шутит ли генерал или говорит серьезно. — Однако верст тысяч семь будет…
— Восемь.
— В три месяца?
Муравьев деловито кивнул и снова спросил:
— Не доедешь?
— Может, и доеду.
— Не годится, — Муравьев начинал сердиться. — На карту поставлено слишком многое: по имеющимся сведениям, английский флот придет в Петропавловск ранней весной, до привычного начала навигации. В порту зимуют суда, и все они могут стать трофеем англичан. Необходимо оставить Петропавловск до прихода неприятеля, снять порт, разрушить батареи, увезти с собой решительно все, что могут забрать суда, все, чем мог бы похвастаться англичанин. Нужно спасти людей.
— Как, ваше превосходительство? Мы оставляем Петропавловск?
— Обстоятельства требуют этого.
В другое время Муравьев не стерпел бы подобного поведения есаула, дерзких вопросов, в которых слышалось и осуждение. Но он знал, на что посылает Мартынова.
— Теперь, когда народ жертвует медные гроши на вооружение порта?! И я должен привезти эту несчастную весть защитникам порта?
— Да-с! Да-с! — жестко, зло выкрикнул Муравьев. — Я знаю все, что ты можешь сказать мне об этом, все чувствительные слова. Ты, братец, хоть и глядишь молодцом, а пороху не нюхал. Если удастся вовремя снять Петропавловск и обмануть неприятеля, это будет победа, настоящая победа, не меньше той, которою петропавловцы уже прославили себя. Победа без крови, без пушек и ружейной пальбы! Неужто из-за чванства, из-за хвастовства и амбиции рисковать судами, портом, людьми, честью нашего флага? Силы будут слишком неравны, а мы ничем, решительно ничем помочь Завойко не сумеем.
Вкладывая в свои слова слишком много чувства и незаметно повторяя слова Невельского, Муравьев скорей укреплял себя в принятом решении, чем убеждал Мартынова. Мартынову он мог и приказать, дать предписание, не объясняя и цели командировки.
— Ты человек думающий, — на ум пришли слова коллежского асессора, человек идеального порыва, так о тебе говорят мои чиновники. Оттого я и хочу, чтобы ты знал цель и важность поездки. Я знаю — русский человек широкий, неожиданный, многое сердцем решает. Поверишь в свое дело доедешь. Ползком, а доберешься. В кровь оборвешь руки, а цели достигнешь. Да, да, приятностей в этом вояже не жди. Только и приятность, что помочь людям. Вместе с ними из-под снега вырыть славные пушки.
— Доеду! — уверенно сказал Мартынов.
— Впрочем, есть еще одна приятность, — Муравьев указал на небольшой чемодан, привезенный курьером, — свезешь и награды защитникам порта. Приказ, ордена, производства.
