— За городом бываешь? — разглядывая суховатую женщину, спросил Никита Сергеевич.
— Некогда бывать, много работы на кафедре, — она уже несколько лет работала в Институте русского языка и литературы, к тому же преподавала в МГУ. — Да и негде.
Никита Сергеевич припомнил, что у Сталиных не осталось собственной дачи, а в дома отдыха из-за повышенного внимания Светлана ездить не любила. И к Ждановым на дачу не ездила, как и предугадал отец, ненавидели ее жадные ждановские старухи.
— Поправим это дело, — пообещал Хрущев. — Детям на воздухе быть полезно. Скажи, где тебе хочется жить?
— Не забивайте себе голову, Никита Сергеевич! — отозвалась сталинская дочь.
Хрущев подсел к ней и снова обнял.
— Не причисляй меня к своим недругам, Света, не причисляй!
— Я не причисляю, — она смотрела исподлобья.
— Правду говоришь?
— Правду. — Ей было все равно.
— Я Василия в тюремную больницу перевел. Он там читает, книги ему разные нанесли, поправляется, настроение хорошее, на следующей неделе переедет в санаторий «Барвиха».
Светлана Иосифовна не поверила своим ушам: «Что это значит, решили отпустить Васю? Все без исключения сегодняшние лидеры при жизни отца перед Васей заискивали, во всем потакали, а потом, после похорон, как отрезало. Чтобы Василий не мозолил глаза и не болтал лишнего — а он нес всякое без остановки, упрятали за решетку. Значит, выпускают? Хрущев выпускает?» — недоумевала Светлана.
— Спасибо вам, Никита Сергеевич! — ошарашенно отозвалась женщина.
— В Барвихе Вася здоровье поправит — и на свободу! — Первый Секретарь почесал затылок. — Давно бы его на волю выпустил, да кое-кто не давал.
Светлана вскинула на Никиту Сергеевича глаза.
— Догадываешься, кто?
— Товарищ Молотов и товарищ Каганович, очевидно?
— Они. Но я их дожал.
— Даже не верится! — в первый раз за время свидания Светлана улыбнулась.
— Жалко парня, — продолжал Никита Сергеевич. — Василий человек неплохой. Все его беды от пьянства, сама знаешь. Обещает больше не пить. Как Васю в Барвиху переведем, навести его и передай мой привет.
— Обязательно передам! — совсем другим голосом, живым, звонким отозвалась Светлана Иосифовна.
— А тебя я в Жуковке поселю, на хорошей даче. И Василию дачу подберем, не такую, конечно, как раньше, но тоже основательную, со всеми удобствами. Главное, чтобы он за голову взялся, это самое важное. Надеюсь, не подведет, — добавил Никита Сергеевич.
— Спасибо, — еле слышно прошептала Светлана, ей хотелось плакать. Много лет она не чувствовала человеческого тепла, и от этого замыкалась больше и больше.
— Не обижайся на меня, ежели что не так! — проговорил Никита Сергеевич. — Сама знаешь, жизнь штука непредсказуемая.
— Я не обижаюсь, — глаза женщины светились.
— И хорошо. А теперь пошли, провожу тебя. Работы тьма!
— Пойдемте, Никита Сергеевич, спасибо огромное!
— Сочтемся.
Хрущев поднялся и повел Свету к дверям. Давно он искал решение, как вернуть Василия к нормальной жизни. В заключении сын Сталина сильно сдал. Три раза Никита Сергеевич заводил разговор о его судьбе с Молотовым, на четвертый Вячеслав Михайлович, скрипя зубами, сдался: «Хер с ним! Но под твою личную ответственность!»
Третьего дня Василия Иосифовича перевели в военный госпиталь, а через неделю он должен был ехать в Барвиху.
24 декабря 1954 года, четверг
За окном падал снег, близились новогодние праздники, москвичи суетились, сновали по магазинам, загодя запасаясь вкусненьким, отыскивая незамысловатые новогодние подарки. По вечерам улицы бурлили, у витрин толпился народ, в общественном транспорте — битком, а днем — ни души, все на работе.
Хрущев открыл заседание Президиума Центрального Комитета, последнее в этом году. Не успели разложить перед собой бумаги, как Каганович хлопнул по столу:
— В магазинах очереди, не протолкнуться! — резко начал он. — Товарищ Маленков, как вы это объясните?! Вы больше года председатель Совмина, а страна живет хуже и хуже?!
— Мы действуем по установленному плану, — отозвался Маленков.
— Да вы не по плану, вы, извиняюсь, через жопу действуете! Я справку прочел, катастрофические показатели по снабжению! Что люди на Новый год есть будут? — Лазарь Моисеевич с неприязнью смотрел на председателя правительства, взгляд у него был тяжелый, бычий. Большие вытаращенные глаза, если он всматривался в человека, становились еще больше.
— Я не готовил этот вопрос. Сегодня речь идет об усилении работы милиции и госбезопасности. Нарушаем регламент! — повысил голос Георгий Максимилианович.
— Я товарища Кагановича поддерживаю, — вступил в дискуссию Молотов. — Год закрываем, а позитивных сдвигов не видно, налицо промахи, огрехи, а может и катастрофа! Сельское хозяйство у нас не хозяйство, а яма бездонная, и народ полуголодный!
— За сельское хозяйство Хрущев брался, — выдохнул Маленков. На его лбу проступила испарина.
— Чем брался?! — вращал глазами Каганович. — Когда?
— Я, Егор, хотел взяться, да никак не подступлюсь, министры только тебя слушают!
— Что по Москве с продовольствием, товарищ Фурцева? — уставился на Екатерину Алексеевну Ворошилов.
— Москва продовольствием обеспечена плохо и действительно очереди кругом, правильно Лазарь Моисеевич подметил.
— А вы, товарищ Микоян, что молчите, как будто в стороне? — снова заговорил Молотов.
— Скажу одно: тяжелое положение, — отозвался Анастас Иванович. — Я товарищу Маленкову несколько раз докладывал, требовал срочно выделить деньги на закупку самых необходимых товаров. Товарищ Маленков до сих пор тянет. Сейчас мы оказались в непростом положении.
— Почему не настояли?! — гремел Каганович.
— А кому выше я должен говорить? Я к председателю Совета министров ходил!
— Да как же вы, Георгий Максимилианович, такое устроили?! Вы сколько лет в правительстве, в ЦК? — ревел Каганович.
— Предательство! — хмуро выдавил Молотов.
— Ребята, вы что, против меня сговорились?! — жалобно выдавил Маленков.
— Мы не сговорились, мы тебе по существу высказываем, назрели вопросы! — жестко включился Хрущев.
— Я не понимаю, как с таким важным делом, как продовольственное снабжение, тормозить?! Как понимать, что народ голодный?! Почему трудовой человек недоедает?! — нервничал Ворошилов. — Недопустимые вещи, опасные!
— Согласен, согласен! — убитым голосом простонал Маленков. — Моя ошибка, моя! — Он понял, что оправдываться бесполезно, что участь его решена, и затрясся от страха. Разве можно было забыть, что произошло с могущественным Берией, как его в одночасье сбросили с пьедестала?
— Это не ошибка, это преступление! — не унимался Каганович.
— Не горячись, Лазарь Моисеевич! — придержал его Молотов.
— Я не горячусь, да как такую халатность терпеть?!
— Я подвел, я! — под нос бубнил Маленков. Он струсил, включил задний ход, безоговорочно признавая себя виноватым.
— Тут еще одно обстоятельство появилось, мимо которого нельзя пройти, — заговорил Хрущев. — По стране начали мелькать портреты товарища Маленкова: то на стадионе портрет Георгия Максимилиановича вывесят, то на привокзальной площади поднимут, то перед рынком товарищ Маленков рукою горожан приветствует! Чего это такое? У нас коллективное руководство, мы так не договаривались!
— Правильно, правильно! — поддержали Первухин и Сабуров.
— И еще слухи по Москве гуляют, что Егор племянник Ленина!
— Это неправда! — простонал Маленков.
— Люди так говорят.
— Считаю, надо товарища Маленкова с поста председателя Совета министров попросить! — безапелляционно заявил Каганович.
— Поддерживаю! — кивнул Молотов.
— Это будет правильное решение, — поддакнул Суслов.
— Я сам заявление напишу, сам! — ошарашено лепетал Маленков. — Не казните!
Маленков расстегнул ворот на своем маскировочного цвета френче, который после смерти Сталина, всякий раз одевал на заседание Президиума Центрального Комитета.
Хрущев ликовал. Он чуть заметно подмигнул Булганину, который ни разу не вмешался в дискуссию и сидел точно парализованный.
— Я, товарищи, считаю, что Георгий Максимилианович работал председателем Совета министров в непростое время, — заговорил Хрущев, — и не надо на все смотреть сквозь черные очки.
— Мы тут по делу говорим, а не философствуем! — не унимался Каганович.
Маленков уже написал заявление об уходе и через стол протянул его Ворошилову. Глаза у него были жалкие, руки тряслись. Хрущев перехватил бумагу и пробежал текст глазами.
— Следует просьбу Георгия Максимилиановича удовлетворить, — сказал он. — Кто «за»?
Все подняли руки. Георгий Максимилианович тоже голосовал за свое свержение. Он сидел, как оплеванный, ожидая приговора, ждал, что в дверях вот-вот появятся военные и уведут его в казематы.
