К Семену вернулось обычное самообладание. Порой он завистливо следил за работой корабельных плотников или парусных мастеров, подходил к кому-нибудь из них, молча брал в руки топор или парусную иглу и сосредоточенно работал несколько минут. Зыбин и Ехлаков одобрительно наблюдали каждое его движение. Затем, словно вспомнив о чем-то, Удалой бросал топор и, улыбаясь щербатым ртом — передние зубы Семену выбили на "Пике", — шел к своим.
— О! Камшатка! — с уважением говорили мастера. — Рус Камшатка…
Вскоре у Семена установились добрососедские отношения со многими матросами. Добродушный русый парень был им симпатичен, а сознание, что его так бесчеловечно отделали англичане, которых матросы Депуанта возненавидели после Петропавловска, еще больше сближало матросов с пленными.
Изо дня в день разыгрывалась одна и та же сцена.
Кто-нибудь из матросов, смеясь, показывал на беззубый рот Удалого, затем — для ясности — на свои зубы и спрашивал:
— Anglais?
— Англия, — подтверждал Семен.
— Canaille!
— Каналья! — повторял Удалой.
— Diable!
— Верно говоришь: дьявол!
Вскоре Семен с помощью жестов и немногих французских слов стал поддерживать оживленный разговор с матросами. Первое знакомство с французским языком поразило его своей легкостью. Затруднения начались позже, когда Семен попытался увеличить словарь.
Для первого урока он избрал молодого матросика, принявшегося за бритье. К нижнему углу зеркальца было приклеено изображение старой женщины. Удалой пальцем показал на портрет и выжидательно уставился на француза.
— Понятно, — обрадовался Семен, услышав объяснение француза. — Мама. А это? — он поднял с ящика шапку матроса. — Кашкет? Ага! Слыхал… Кашкет. А это? — Семен показал на штаны. — Панталон, говоришь? Понятно, слыхивали…
Так началось изучение чужого языка. С портрета матери, с матросской фуражки, с хлеба, с ругательных слов, которыми Удалой и французы энергично одаривали англичан. Через три месяца Удалой бойко беседовал на странном жаргоне собственного изобретения, составленном из смеси русского и французского.
Объясняясь таким образом, он узнал, что адмирал Депуант никогда не появляется на палубе, потому что прикован к постели и, по словам собеседника, "благодарение св. Франциску, вряд ли дотащится до Франции"; что решено после ремонта отправиться на острова Товарищества, которые можно было бы считать райским уголком, если бы матросы нашли там не только кокосовые пальмы, бананы и хлебное дерево, но и французских женщин, что будущей весной "Форт" пойдет на "Камшатку" и отплатит за обиду, но лучше, конечно, было бы убраться восвояси, во Францию, "к нашим девушкам, добрее и смышленее которых нет на земле".
В конце декабря три военных корабля Соединенных Штатов, соседи "Форта" на рейде, спешно отбыли из Сан-Франциско на Сандвичевы острова. Соображения английского консула о скорой кончине короля Сандвичевых островов оказались пророческими. Несмотря на превосходное здоровье, Камеамеа III внезапно скончался 15 декабря 1854 года, сорока двух лет от роду, и был похоронен иждивением англичан с подозрительной поспешностью. Ему наследовал племянник — Александр Лиолио, отныне Камеамеа IV. По счастливой случайности милый, сговорчивый юноша воспитывался в Англии, в Кембридже, и почти забыл родной язык. По слухам, он не видел выгоды в присоединении королевства к Американским Штатам, и янки, огорченные таким заблуждением юного короля, отправили в Гонолулу три военных корабля для облегчения переговоров. Янки не доверяли сцеплению случайностей, благоприятствующих англичанам, и решили подкрепить дипломатические демарши Виллье сотней пушек. Поскольку речь шла об "охране американских интересов", эта акция почиталась справедливой и гуманной.
Совершенно неожиданно Удалой нашел собеседника в лице старого негра Глэда Стоуна. Он работал в порту кузнечным мастером, доставлял на фрегат готовую поковку и уже на месте пригонял и доделывал все мелочи. Негр узнал одного из приказчиков, взятых на "Ситхе", и, низко кланяясь, приветствовал его по-русски. Купец не признал его. Тогда негр напомнил, что работал когда-то в форте Росс — самом южном из русских поселений американского побережья Тихого океана; "добрый масса офицер" приютил беглого негра, научил его русскому языку и кузнечному делу. Торопясь и сбиваясь под неприветливым взглядом приказчика, негр рассказал, что после ухода русских из Калифорнии и золотого безумия ему удалось остаться в одной из кузниц Фриско. Приказчик когда-то приезжал в форт Росс, и негр запомнил его.
— Кто тебя знает! — досадливо проворчал приказчик. — Все вы на один манер, черные, не узнаешь!
Удалой и прежде не давал прохода купчикам с "Ситхи". Видя, как старательно отделяются они от пленных матросов, с каким подобострастием принимают благосклонные взгляды французских офицеров, он задевал их при каждой встрече. Ругал трусами, недоумевал, как можно было "Ситхе" при четырех пушках сдаться в плен, спрашивал, скоро ли они перейдут на службу к французам.
Услыхав ответ приказчика, Семен подошел к нему.
— На черной земле белый хлеб родится, — сказал он. — Потрудись, человек хороший, потрудись и узнай. Не больно важная ты птица.
Краснощекий, сутулый и словно перекошенный сильным ударом приказчик дернул плечом.
— Не знаю.
— Узнай! — настаивал Семен. — Смотри, как кланяется, какое почтение твоему русскому имени! Протянул бы ручку, барин…
Обозленный приказчик сунул руки в карманы. Твердый кулак Семена коснулся его носа.
— Эх ты, животная… Рожа, значит, не нравится? Вот я подержу тебя за ноги над водой, полюбуешься на свою морду!
Удалой дружелюбно потряс необъятную ладонь негра, и с той поры между ними установились дружеские отношения. Странная пара обращала на себя общее внимание: негр, скаливший крупные белые зубы, и щербатый светлоглазый русский матрос, заросший золотой щетиной. Оба охотно смеялись: Семен — по обыкновению беззвучно, всем лицом, Глэд Стоун гулко, с легким дребезжанием, будто мощные мехи его легких где-то дали трещину.
Семен любил песни, доносившиеся с берега. Особенно в вечерние часы, когда прохладный воздух лучше пропускал монотонную, тоскливую мелодию.
Однажды, когда запели близко, на лодке, которая огибала корпус "Форта", Семен спросил у Глэда, о чем поют гребцы.
Кузнец закатил глаза, сверкая белками.
— О! О-о! — только и сказал он.
Но Удалой пристал к негру, и тот, наклонясь к белым, выгоревшим на солнце волосам Удалого, прошептал:
— Они поют о свободе! О! — Он приложил палец к толстым губам. — О, свобода! О, свобода! — начал он нараспев, вторя певцам в лодке:
…осени меня, свобода!
Лучше, чем рабом мне жить,
Чтоб меня похоронили.
Лучше мне лежать в могиле
И свободным быть…
— Это-о песню, — сказал он совсем тихо, произнося букву "у" как протяжное "о", — поют негры, когда нет белых. Когда сло-ошает белый плохо, о!
— Ладная песня, мастер!
С той поры отношения их стали еще ближе. После рассказов кузнеца Удалой перестал удивляться поведению приказчика. Вся история молодого штата Калифорния прошла на глазах у наблюдательного кузнечного мастера Глэда Стоуна. Белые, конечно, не интересовались его мнением, но это не мешало Глэду ликовать, когда в 1849 году поселенцы Калифорнии избрали конвент и выработали конституцию, запрещавшую рабство.
— Калифорния послала прошение в конгресс, — грустно сказал негр. "Примите нас в союз, мы свободный штат". Праздник был у черных и у белых друзей, праздник. Но юг сказал: "Нет". Белый плантатор взял в руки ружье, и президент в большом доме в Вашингтоне подумал: "Хорошо, пусть будет штат Калифорния и пусть не будет свободы, пусть белый не волнуется из-за негра". Конгресс дал новый закон: беглого негра нужно ловить везде и отдавать хозяину; его нужно ловить здесь, в Калифорнии, и в каждом другом свободном штате. Черные прокляли Калифорнию: пока не было прошения в конгресс, на севере не гонялись за неграми с псами. Это генерал Клэй придумал штуку, которая не снилась черным: штаты — свободные, а негр раб. Завтра может прийти в мастерскую белый и сказать: "Глэд — мой негр. И его жена — моя негритянка. И его дети — мои".
Удалой сердито посмотрел на него.
— Ты-то постоишь за себя!
— Нет, Сэми, свяжут мне руки и поведут, как скотину, через весь штат.
И не так слова кузнеца, как тоска, с которой они были сказаны, заставила Семена нахмуриться и замолчать.
От Глэда Стоуна он узнал, что на юге ежедневно подвергается истязаниям и убийству "по правилам закона Линча" кто-нибудь из негров. Минувшим летом в Виргинии хулиган Брукс изломал свою палку о голову сенатора Сумнера, противника рабства. Студенты виргинского университета в знак благодарности подарили Бруксу новую изящную трость с золотым набалдашником.
