места для моей работы.
— В такие моменты, как настоящий, все те, кто не могут идти заодно, часто должны становиться врагами, — сказал Колонтай. — Я знаю вас, граф Потоцкий, и потому уверен, что вы, как я надеюсь и желаю, снова перейдёте к нам. Теперь не время для слов, но я всё же хочу предостеречь вас: будьте осмотрительны и осторожны!., берегитесь, чтобы вас не сбили с пути! остерегайтесь тех, у кого отечество лишь на языке, так как не все носят его в своём сердце... Берегись своего брата! Я не доверяю ему и теперь верю ему менее, чем когда бы то ни было; чего он хочет — ни для кого не ясно, его путь окружён тайной, а теперь, в этот миг, когда все патриоты должны быть на своих местах, его здесь нет. Его делом было бы протестовать против протектората России; он должен был бы сбить спесь с Репнина, а между тем его здесь нет! Правда, весьма удобно и осторожно исчезать в решительный момент, чтобы затем делить плоды с победителем! Я хотел бы заблуждаться, я знаю, как легко можно обмануться внешним видом, но едва ли я смею надеяться, что моё чувство обманывает меня.
— Благодарю вас, Колонтай, за ваше предостережение, — произнёс Игнатий Потоцкий, — я не могу сказать, что считаю их излишними, — с горечью прибавил он. — Я буду осмотрителен и осторожен; ведь это — единственное, что мне остаётся делать.
Они ещё раз серьёзно и взволнованно пожали друг другу руку, затем Колонтай и Заиончек поспешно удалились, чтобы приступить к действиям, которые лишь в том случае могли бы окончиться успешно, если бы к ним приступили смело, решительно и без проволочек.
— Что значат мысли и надежды человека! — произнёс граф Игнатий, со вздохом бросая взгляд на своё письмо к Марии. — Только что я мечтал о милом родном уголке в своём свободном и счастливом отечестве, под мудрым и кротким правлением великого державного рода, которому нет равного в истории; но вот роковая судьба врывается в мечтания моей души, в которых объединились чистейшее честолюбие и любовные надежды сердца, — и будущность моей родины снова окутывается тёмными тучами. Но всё же любовь остаётся, — воскликнул он, и его печальный взгляд снова загорелся ярким блеском, — в своей любви я вновь найду юную радость бытия и свежие силы к великим стремлениям. Разве всё человечество не ближе нам, чем отечество, тесные границы которого образовались лишь благодаря случайностям? Разве любовь и забота не принадлежат к тем неисповедимым силам, которые властвуют над миром и призывают народы к борьбе друг с другом, рождают зависть и ненависть во всём человечестве, без различия их языка и расы? Пусть не будет мне места в своём отечестве, предопределённом мне случаем; я всё же отыщу себе место, где буду в состоянии трудиться для человечества под покровительством того великого монарха, который, трудясь для своей страны, не забывает, что он стал человеком раньше, чем прусским королём, который, будучи на престоле, не оставляет своего места в великой плеяде благородных умов всех времён и народов! Что бы я ни потерял в бурном стремлении земной, преходящей суеты, я всё же приобрёл великолепнейшую, вечно незабвенную драгоценность — любовь благородного, чистого сердца!
Не успел граф Игнатий запечатать письмо печатью, как вошёл его камердинер и подал ему записку, только что переданную ему каким-то иностранцем, который настоятельно просил графа немедленно прочесть её.
Между тем уже наступил день. Улицы в предместье стали оживляться, и глухой шум голосов волновавшегося народа доносился теперь и сюда. .
Граф Игнатий пробежал содержание короткой записки. Он видимо был поражён неожиданностью и приказал тотчас просить иностранца.
Вслед за тем в кабинет вошёл Акст, личный секретарь министра фон Герне.
— Что вас привело сюда? — воскликнул Игнатий Потоцкий, сердечно приветствуя этого неказистого, серого человека, так как последний напоминал ему о доме, в котором находился предмет всех его стремлений и надежд и к которому только что были обращены все его помыслы. — Надеюсь, что у вас нет ничего печального с собою? — прибавил он, окидывая серьёзным, озабоченным взглядом строгое лицо секретаря.
— То, что мне предстоит передать вам, менее важно и менее печально, чем то, что я узнал! — ответил Акст. — Ваш король увезён, весь город в волнении, народ в грозном состоянии... это — опасные явления, о которых мой патрон, к сожалению, может узнать лишь тогда, когда непоправимые события уже будут совершившимся фактом.
— Действительно, это довольно печально, — нетерпеливо произнёс граф Игнатий. — Но всё-таки прежде всего сообщите мне о цели вашего приезда; может быть, то и другое находится в связи.
— Не непосредственно, — возразил Акст, — но всё же в великие, решительные моменты часто приводятся в роковую связь весьма различные вещи. Я прибежал сюда по поводу некоего Серры, которого его превосходительство господин министр отправил с поручением к вашему брату, графу Феликсу Потоцкому.
— Я знаю, — ответил граф Игнатий, — господин фон Герне говорил мне об этом; суть дела в продаже имения «Кроточин». Я просил министра не ставить меня в связь с этим Серра, чтобы оградить себя от обременительного надзора в том случае, если он, может быть, привлечёт к себе усиленное внимание русских агентов. Ну, что же с ним случилось?
— Этот Серра возбудил к себе недоверие господина фон Герне; он побывал в Могилёве, якобы с целью посетить там вашего брата, графа Феликса Потоцкого.
— Он? — воскликнул граф Игнатий. — Я не слышал об этом.
— Правда, у него был предлог для такой поездки, — продолжал Акст, — так как, по его словам, он должен был немедленно видеть графа Феликса. Между тем он не мог не знать, что именно относительно покупки «Кроточина» граф не в состоянии был дать там никаких сведений и точных разъяснений; последний тогда указал на банкира Капустаса и поручил последнему дать выписки из хозяйственных книг по имению. Так как Серра уже в Вене поддерживал сношения с графом Виельгорским, доверенным государственного канцлера, то сразу бросается в глаза и заставляет призадуматься то обстоятельство, что он теперь под таким ничтожным, как покупка «Кроточина», предлогом был в Могилёве, и как раз в тот момент, когда там находился император Иосиф, без сомнения ведший важные переговоры с императрицей; последние же едва ли были рассчитаны на выгоды Пруссии и на осуществление
