Это были те солдаты, которых Фабио Киджи дал с собой преподобному генералу.
– Он там? – спросил Винченцо Карафа.
Вацлав кивнул.
Преподобный генерал вошел в церковь. Когда его люди хотели последовать за ним, он удержал их.
– Ты проводишь меня, преподобный отче?
Вацлав снова кивнул и пошел за старым иезуитом в церковь. Вытянувшееся тело отца Сильвиколы лежало там, где Вацлав оставил его в агонии. Глядя на него, можно было сказать, что он отошел без боли. Вацлав с изумлением понял, что чувствует облегчение.
– Он мертв, – без особого удивления констатировал преподобный генерал.
Вацлав кивнул в третий раз.
Генерал ордена иезуитов посмотрел на мертвеца и вздохнул.
– Я виноват, – сказал он, – но что я мог поделать? Если бы я тогда оставил его на милость солдат и крестьян, они либо убили бы его, как и старого отшельника, либо сожгли, как ту несчастную, которую они обвинили в ведовстве. Я чувствовал себя обязанным спасти его жизнь. Сколько горя вызвал этот единственный поступок, который я считал добрым…
– Ты не мог поступить иначе, ваше превосходительство, – возразил Вацлав. – Если бы мы всегда знали, к чему приведут наши поступки…
– Похоже, он все-таки обрел покой. Я так долго наблюдал за ним; он всегда был рядом со мной, даже в Риме, когда я делал карьеру. Но никогда еще я не видел его столь умиротворенным.
– Умирая, мы оставляем все заботы в прошлом, – заметил Вацлав, хотя и понимал, что это не так.
Он видел мертвецов, чьи лица были искажены жуткими гримасами. Лицо отца Сильвиколы казалось почти детским. Пена высохла, оставив красные полосы, которые покрывали его щеки, но выражение глаз говорило о покое.
– Так много душ погибло, – пробормотал преподобный генерал.
– Но две или три спаслись, – возразил Вацлав. – Вспомни о матушке настоятельнице в Вюрцбурге: она сама пришла к тебе и навела тебя и твоих людей на след, который и привел вас сюда, – хотелось бы отметить, как раз вовремя. Она все эти годы носила с собой свою вину; теперь, признавшись, она освободилась.
– Она проведет остаток жизни в уединенном месте, по собственному выбору.
– И тем не менее ее душа свободна от вины.
– Я напишу письмо монсеньору Киджи в Мюнстер, сообщу, что он поступил правильно. Если бы он удовольствовался тем, что отец Нобили покинул город, а не стал проводить собственное расследование, то не наткнулся бы в результате на убийц, и тогда мы бы вообще ни о чем не узнали. То, что он написал, показало нам, что нельзя дожидаться, когда отец Сильвикола добровольно подчинится отзыву, а следует что-то предпринять.
– Теперь я оставлю тебя одного, ваше преподобие, – сказал Вацлав. – Я хочу повидаться с семьей. Нам нужно попрощаться с одной великой душой.
Преподобный генерал кивнул и пожал ему руку. Вацлав оставил его. Но вместо того чтобы выйти через боковой вход к кладбищу, он вступил в обветшалое здание монастыря, протиснулся мимо обломков крыши и спустился в подвал. Он там кое-что припрятал.
Когда он снова поднялся наверх, то вместо черной рясы на нем были рубаха, куртка, плащ, брюки и сапоги. Одежда казалась ему такой чужой, как будто он всю свою жизнь не носил ничего, кроме монашеского одеяния. Он осмотрел шляпу с перьями. Мельхиору она бы понравилась. Тогда он нахлобучил ее себе на голову, спрятав таким образом тонзуру. Облачившись в новый наряд, он вышел в дверь, ведущую на кладбище. Вацлав ощущал некую романтичность в том, как замыкался этот круг: здесь, где все и началось, он сбросил черную рясу и начал новую жизнь. Братья будут безутешны, но из брата привратника получится достойный преемник. Все будет хорошо. Он вышел прямо в солнечный свет.
Прага сдалась. Прага открыла ворота врагу. Прага была разграблена.
На три дня генерал Кёнигсмарк дал солдатам волю. Погибло около двухсот человек. Но ведь легко могли погибнуть две тысячи, двадцать тысяч. Целыми днями из ворот выезжали телеги, груженные лишь той частью добычи, которую генерал потребовал себе. Украшения, драгоценности, медали, деньги, целые библиотеки, статуи, механические игрушки, поддельные морские нимфы и настоящие работы Микеланджело, дешевые куранты и бесценные гербовые фигуры, документы с печатями первых императоров Священной Римской империи и мощи святых… все, все вывозилось из Праги. Кунсткамера кайзера Рудольфа была разграблена, за исключением осколков сосудов и нескольких законсервированных человеческих останков, таких мерзких, что ими побрезговали даже солдаты.
Когда несколько недель спустя генерал Кёнигсмарк снова оставил город, он уже был генерал-фельдмаршалом и фантастически богатым человеком. От дворян, которые еще недавно воротили от него носы, он получал приглашения войти в их круг; он заказывал строительство целых домов, однако жить в них не собирался: они служили лишь для того, чтобы укрывать от непогоды его богатства и выставлять их напоказ.
И тем не менее… Прага пала, но Прага победила. Жители, вынужденные покинуть свои разграбленные дома, неожиданно находили приют у соседей. Детям, утратившим родителей, предлагали войти в другие семьи; родителей, утративших детей, утешали люди, которых они никогда прежде не видели. Эта атмосфера, кажется, повлияла даже на оккупантов: после первых трех дней злоупотребления против мирного населения резко пошли на спад.
Прага, Золотой город, пала.
Прага, место жительства сорока тысяч человек, внезапно стала чем-то большим: родиной.
Последняя крупная военная кампания закончилась.
С приходом весны снег растаял. Повсюду слышался детский смех.
Пришло время надежды.
Сильный западный ветер гнал маленький корабль по волнам. Альфред Алфредссон навалился на леерное ограждение и отчаянно блевал. В перерывах между приступами он заверял Эббу, что и во время предыдущей поездки ему было ничуть не лучше, и что нет никакой причины для беспокойства, и что, естественно, для потомка грозных викингов просто стыдно страдать морской болезнью, но это скоро пройдет, и… о-о-ох!
Эбба слушала его вполуха. Она не сводила глаз с большого дорожного сундука, обмотанного цепями. В нем лежала книга – книга, которую в Подлажице они достали из могилы, куда так и не лег мертвец. Перед ее внутренним взором сменялись картины: мертвецы, которых они внесли в развалины церкви, чтобы попрощаться; безутешная Александра; павший духом Андрей; погрузившаяся в молчаливую скорбь, организовавшая прощание Агнесс; и превратившийся из монаха в привлекательного мирянина Вацлав, без чьей помощи Александра, возможно, так никогда и не оправилась бы от отчаяния… Чуть позже – пышущие ярким пламенем погребальные костры, где сгорали тела Самуэля Брахе, Магнуса Карлссона, Бьорна Спиргера, Герда Брандестейна и других смоландцев, сгорали согласно многовековой традиции прощания с воинами… А с ними – и тело Киприана Хлесля, так что действительно создавалось впечатление, будто Самуэль встретится с ним там, в потустороннем мире, и обучит его смоландскому наречию, языку героев… И невозмутимое лицо Винченцо Карафы, очевидно, не одобрявшего эту языческую церемонию, но он был мудр, а потому промолчал…
Она спросила себя, удастся ли ей когда-нибудь выяснить, по чьему заказу на самом деле действовали два иезуита, убедившие Кристину попытаться непременно получить библию дьявола. После того как Винченцо Карафа поклялся, что не имеет к этому никакого отношения, почтовые голуби без устали принялись летать туда-сюда. Линия связи, служившая ордену иезуитов для обмена сведениями и пересылки приказов, оборвалась уже после нескольких станций, когда старая мельница, которую им назвали, оказалась не чем иным, как пустой каменной коробкой, где, однако, им удалось обнаружить несколько голубиных перьев. Эбба узнала от Вацлава, кем был кардинал Мельхиор Хлесль, и когда Вацлав, отчасти в шутку, заметил, что, наверное, линия связи заканчивается где-то в аду, где в одном из котлов сидит старый кардинал и по-прежнему следит за тем, чтобы никто не натворил глупостей с помощью библии дьявола, – она не стала смеяться. Она не верила в то, что мертвецы могут вмешиваться в дела живых, но организации переживали смертных, а судя по тому, что она услышала, кардинал Хлесль был человеком, умеющим прясть куда более прочные сети, чем самый искусный паук в мире.
Она снова посмотрела на сундук с книгой. Кристина завалит ее почестями, а она, Эбба, позаботится о том, чтобы семьи погибших смоландцев никогда больше не терпели нужду. Стоило ли это того? Стоило того, чтобы дюжина добрых людей восстановили свою честь, пусть и посмертно? Она мысленно улыбнулась. Эбба прекрасно знала, что бы ответили ей Самуэль и каждый из этих людей. Она не знала, каков был бы ответ, спроси она Киприана Хлесля. Наверное, он бы пожал плечами и сказал, что он сделал то, для чего и появился на свет. Однако за прошедшее время она убедилась в одном: каждый человек появляется на свет только для того, чтобы жить, любить и возвращаться к Богу с миром.
