Так обстояли дела, когда Марк Цезарь с большими барышами, какие он выручил успешной торговлей, приехал из Афин, чтобы заплатить все свои долги. С ним был и Толомей, которого он считал сыном; и когда старые друзья свиделись, тут же уговорились просватать Аргентину за Толомея Афинянина (так его прозвали за то, что вырос в Афинах). Отцы, довольные, ударили по рукам, однако Марк Цезарь просил не оглашать помолвки, пока он не вернется из некоего путешествия, которое надобно было совершить.
Когда Аргентина, будучи в тягости просватана, сообщила об этом своему возлюбленному Толомею, так опечалился бедняга, что покинул ставший ему ненавистным дом Косме Александрина, оставив Аргентину на попечение одной тетки, которая обещала позаботиться о ребенке, когда тот родится. Толомей же, чувствуя на душе великий грех — соитие с сестрою, каковой он почитал Аргентину, хотя это было и не так, — отправился в Армянские горы, чтобы брат Гильермо исповедал его и наложил эпитимью. А поскольку братом Гильермо был не кто иной, как Толомеева собственная кормилица, то она, выслушав исповедь, тотчас его узнала и, наложив для отвода глаз легкую эпитимью, приютила юношу у себя в скиту.
Когда злосчастной и горемычной Аргентине пришло время родить, сколь ни старались, не могли избежать огласки: лишь только одна из горничных, бывших в доме, извлекла ребенка, как на плач его явился Косме Александрин, В сей же час удостоверившись, чей это младенец и от кого зачат, в ярости повелел он возчику Бласу, которому доверялся более других слуг, забрать дитя и бросить в реку Армению, Аргентина, мать младенца, узнав о жестокосердии отца своего, Косме Александрина, взяла ребенка, повесила ему на шею драгоценный амулет и умолила возчика Бласа слезами и посулами, чтобы он дитя не губил, а оставил его где-нибудь в землях Армении.
Ребенка этого нашел в кустарнике брат Гильермо, принес его в скит и велел жившим поблизости пастухам выкормить малыша овечьим и козьим молоком.
Через несколько дней дошла до Аргентины весть о том, что ее возлюбленный Толомей ушел на покаяние в Армянские горы; она прямо туда и направилась, незаметно и тайно покинув отчий дом. Придя в скит, упала она в ноги брату Гильермо, который знал, что греха на ней нету и что младенец, порученный пастухам, по всем признакам, рожден ею. Тут же означенный брат, или, вернее, сестра, объявила Аргентине и Толомею и доказала это со всей ясностью и очевидностью, что они не брат и сестра и таковыми себя почитать не должны, а ребенка их она-де сберегла; так что да воздадутся Богу хвалы и благодарения за то, что к столь доброй пристани сподобил их причалить. Вслед за тем она предложила всем вместе вернуться в дом Косме Александрина, который, узнав, как обернулось дело, уж не преминет поженить молодых, и выйдет всем полное прощение. Рассудив так, стали собираться в дорогу.
Тем временем Марк Цезарь явился к Косме Александрину за обещанной невестой для Толомея Афинянина, а поскольку девушка пропала, то начались между ними такие распри да раздоры, что и концов не сыскать. Тут-то и объявился брат Гильермо и сказал следующее:
— Мир вам, мир вам, честные господа, побойтесь Бога, уймитесь всего святого ради, и соблаговолите выслушать меня: быть может, с моей помощью сможете вы уладить ваши хитросплетенные недоразумения.
Все замолчали, и мнимый отшельник продолжил так:
— Государь мой Косме Александрин, твоя дочь Аргентина сейчас со мною и пребывает под моим покровительством, и Толомей тут же, и ребенок, которого ты велел бросить в реку. Не гневайся, ибо без ущерба для твоей чести и по всем законам божеским и человеческим могут они стать мужем и женою: ведь Толомей вовсе не твой сын, как ты это полагаешь, а сын здесь стоящего Марка Цезаря; сын же Марка Цезаря, Афинянин, — твой сын. А чтобы ты поверил мне и согласился со мной, знай, что я — Замараха, жена возчика Бласа; когда вы расторгли ваш союз, я сочла, что не худо было бы поменять ваших сыновей, чтобы оба они, пока ты в благополучии, пользовались от твоих щедрот, и если я, по-твоему, за это заслуживаю кары, прости меня сам и моего мужа проси о том же.
Когда прощение было даровано, предстали перед отцами Аргентина и Толомей и были встречены с ликованьем. Свадьбу сыграли в радости и веселии, как и подобает людям такого звания и довольства.
Сто дукатов наудачу
Подобрав в суме, бедняк
Получил осла за так,
Двадцать золотых в придачу.
Один землевозчик как-то поднялся ни свет ни заря, чтобы исполнить незавидную свою должность, и случилось, что, перевозя на осле корзины с землею, он заприметил посреди дороги изрядных размеров котомку. Пнул ее землевозчик ногой, услыхал, как монеты звенят, и сей же час увидал всадника, по всему, возвращающегося за потерей. Землевозчик, дабы деньги присвоить без помехи, опрокинул на котомку корзину с землею. И вот купец подъехал ближе и спрашивает:
— Эй, мил человек, не встречалась ли тебе большая сума с монетами, что упала у меня с седла?
Землевозчик же на него вскинулся:
— А подите-ка вы с вашими сумками да кошельками! Без вас тошно: осел землю раскидал, а мне собирать!
Купец уехал восвояси, а хитрый землевозчик погрузил обратно землю вместе с находкой и вернулся домой. Там они с женой раскрыли котомку и удостоверились, что в ней не просто дукаты, а португальские золотые с крестом; стали они в великой радости их считать да пересчитывать, да так увлеклись, что одна монета закатилась под короб, на котором они все это делали. Затем сложили деньги обратно в котомку, и жена их прибрала.
А купец пошел к алькальду и велел объявить, что тот, кто найдет суму с сотней золотых и возвратит владельцу, получит из них десять за счастливую находку. Прознал про то землевозчик и говорит жене:
— Давай-ка отдадим деньги — лучше десять монет за находку, чем сто краденых: и проку больше, и совесть чиста.
Жена сперва ни в какую, но затем поддалась и деньги выдала. И вот честный землевозчик предъявил суму алькальду, а тот, рассмотрев дело, вручил деньги купцу, который выставил свидетелей и вполне доказал свое право. А как стал он считать дукаты, так и недосчитался одного и говорит:
— Глядите, ваша честь, тут только девяносто девять золотых, а у меня было сто — какое будет ваше распоряжение?
Тут алькальд подумал, а не хитрит ли купец, чтобы не платить обещанного, да и постановляет:
— А-а, все ясно: верно, эти деньги не ваши, отдайте-ка их хозяину.
И купец вернул, скорей неволей, нежели охотой, а землевозчик в веселии отправился домой; однако на полдороге встретил водовоза, своего большого приятеля, — осел у него в грязи завяз. Попросил водовоз помочь ему осла тащить; схватился наш землевозчик за ослиный хвост да и дернул так, что хвост остался у него в руках. А водовоз крик до небес поднял:
— Ах, злодей! Ты моему ослу хвост оторвал, теперь плати за убыток!
Совсем тут ополоумел землевозчик, бросился бежать со всех ног и налетел на беременную, да так, что сам упал и был повязан сбиром, а женщина от сотрясения выкинула.
И вот повязанный землевозчик, хозяин осла, беременная и ее муж — все они опять пошли к алькальду. Стал тут водовоз так потешно жаловаться: осла-де у него хвоста лишил, так теперь пусть платит; а муж и вовсе околесную понес — как бы, говорит, ваша честь так рассудила, чтобы моя жена стала снова в тягости, как и раньше, ибо очень уж мне этот случай огорчителен. Выслушал всех алькальд и постановил; что касается до осла, то пусть землевозчик возьмет его к себе и пользуется им, покуда у животины новый хвост не вырастет, а если мужу так надобно, чтобы женка вновь забеременела, пусть землевозчик введет ее в свой дом и на сей предмет поработает, если, конечно, его собственная жена не будет против. Народ над этаким приговором посмеялся, однако же справедливость его признал, и всем пришлось подчиниться, как бы ни было при том солоно недотепе, мужу. А землевозчик, веселый и радостный, заявился домой с деньгами, с ослом, да с новою женкой; тут собственная супруга его в дверях встречает и спрашивает:
— Что же это, а, муженек?
А он:
— Счастьице привалило, счастьице, женушка, прибери-ка эту суму — золотые теперь наши.
Она опять:
— А осел?
— И тут подвезло нам, женушка: животина эта будет у меня, покуда у ней хвост не отрастет.
А жена:
— Ну, а баба зачем?
— И в этом мне удача, — отвечает муж, — должен я эту женщину вернуть в тягости.
— Как в тягости? — взвилась жена. — И это у тебя удачей зовется? Незадача это, вот что: две хозяйки в доме?!
— Подумай, жена, — говорит землевозчик, — судья так рассудил.
— А пусть его судит и рядит, — промолвила жена, — а чтобы собственный дом блюсти, у меня у самой рассудка хватает, и не видеть мне царствия небесного, если я ее на порог пущу.
