То, что русский, которого на Москве ждала неминучая казнь, не спит, Ричардсона взволновало. Не тем, что перед казнью найдется очень мало спящих жертв, а тем, что ему, капитану Ричардсону, негаданно повезло! Есть, есть кому красивым, писарским почерком вписать три слова в посольский лист! А потом – умереть, сохранивши «посольскую» тайну Ричардсона! Ведь завтра Макарку – казнят!
Капитан соскочил с кровати, подсунулся к зеву русской печи, схватил с пода тлеющий уголек и раздул свечу.
– Чего расшевелился? – недовольно прогудел Старинов. – До утра нельзя подождать?
– Нельзя! – рыкнул капитан. – Ты тоже вставай!
Пока Макар натягивал на исподники длинную рясу послушника, англичанин с необычной для него возбудимостью царапал ножом подоконные бревна. Выцарапал кожаный пакет размером раза в три больше, чем те, что у него видел прежде Старинов. Положил пакет на стол, под свечу, развернул.
В непромокаемой коже хранилась цветистая грамота величиной в половину типографского листа. Макар потрогал бумагу. Такой особой и крепкой бумагой можно без усилий перерезать человечью глотку.
Макар так и сказал капитану.
– Особая, королевская бумага, – не обиделся тот. – Мой посольский фирман.
Он сказал «фирман», турецкое название верительной грамоты для посла, полагая, что Макара лучше поймет надобность последующих действий. Русский да турок – одна масть.
Старинов, ожидавший, что капитан попросит его перепрятать у себя в рясе незаконное каперское уведомление, от вида посольского фирмана ошарашился. А потом охолонел.
Цена посольства капитана Ричардсона, согласно повелению царя Ивана Васильевича, установлена. Половина царского наказа им, Макаркой Стариновым, выполнена!
Но, как оказалось, действо на этом не окончилось.
– Пишешь ли ты хорошо, Макара? – поинтересовался «посол».
– Монастырские плохо не пишут! – сообщил Макар.
Он уже увидел пустое пространство после четырех строк, начертанных латиницей и три раза упоминавших «Regina Elisabet». В то пустое пространство как раз должно уместиться английское написание имени и должности капитана Ричардсона, как бы посла «регины Елизабет».
В шкапчике хозяина дома, рейтарского майора Ганса Штебина, нашлись и чернила, и несколько гусиных перьев. И даже четвертинка бумаги, где майор вел записи своих долгов.
Зачистив перо ножом и обернув на тыльную сторону четвертинку бумаги – для черновой пробы, – Макар размял правую руку, потряс кисть и одной линией, всего два раза обмакнув перо в чернила, написал уставной латиницей: «Сэр Вильям Ричардсон, капитан».
Именно так писалось в подсмотренном Макаром каперском документе.
Ричардсон от радости возопил.
Опять встряхнув кисть руки, Старинов плотно положил ее на лист королевской бумаги и с той же быстротой выполнил ту же надпись во всю ширину строки, пропущенной в посольской грамоте. Макарова приписка к основному тексту ничем не отличалась от выверенной и точной графики уставного латинского письма, писанного весьма мастеровитым англицким писцом.
Англ от восхищения взревел супоросной свиньей. Дело сделано. И сделано малой ценой! От размягчения чувств и отпадения с души страха капитан великодушно протянул Макарке свой старый, местами сильно дранный капитанский камзол.
– Одень! Дарю!
Макар не стал вывертываться, мол, я же – рясоносный. Стянул надоевшую ему рясу послушника и надел капитанский камзол. Тот оказался впору, только коротковат: колени не покрывал, как положено, да и рукава при сгибе руки задирались чуть ли не до локтя. Но ведь – подарок!
Макар завязал узлом рясу – вдруг пригодится, – и стал расхаживать по комнате в мундире. И тут заметил, что капитан схватился за кухонный нож.
– Ду бист нихт капитан, нихт капитан! – по-немецки забурчал Ричардсон. И начал спарывать со старого мундира всякие полоски да пуговки. Старинов стал столбом при этом действе – капитан, торопливо лишая его англицких побрякушек, мог нечаянно порезаться.
– Ничего! Ладно! – утешил англа Макар. – На Москве я не такие финтифлюшки пришью! У нас на Москве такого добра…
Спать уже не ложились, да и когда спать – вторые петухи уже пропели. Через час в талдомском храме зазвонят колокола к заутреней. И тогда рассадят их с капитаном по закрытым возкам. И безостановочно, с быстрым перепрягом коней, к вечерней службе доставят в Москву.
Чернила надписи на посольском фирмане высохли.
Макар Старинов с внутренним удивлением ждал, что капитан начнет говорить любезности и благодарности. Но тот молчал и старался на Макара не смотреть. Долго и слишком аккуратно заправлял в кожу теперь совершенно официальный и весьма ценный документ.
Макар встал, затеплил огрызок свечи и прошел в ту комнату, где рейтарский майор велел соорудить лаз в подполье. Откинул крышку, спустился вниз. Там нацедил из бочонка кувшин водки, в пустую корзину наложил из разных бочек аппетитных соленостей. Не забыл и отрезать от свисающего с потолка свиного окорока хороший кус мяса с прослойками сала.
Когда Макар устанавливал на столе добро, без спроса добытое в майорском подвале, Ричардсон неожиданно сказал:
– Ты мне доброе дело сделал, а я тебя как отблагодарю?
Старинов разлил водку по чашкам из дешевого саксонского фаянса. Выпили. Заели водку квашеной деревенской капустой.
– Денег бы тебе дать, да нет у меня денег, два шиллинга осталось…
– Ни к чему мне в петле деньги, – отчетливо проговорил Макар.
– Да, да, конечно, – с облегчением согласился Ричардсон.
– Но опять же, – стал говорить Старинов, – у меня тут тоже бумаги есть, кои не хотел бы я…
Ричардсон так нагнулся к Макару, что чуть волосья своего трепаного парика не подпалил о свечу. Макар немного потянул время, вроде как сомневаясь. Хотя сомневаться не стоило.
* * *
Когда две недели назад личным указом царя Ивана Васильевича Макарку Старинова освободили от монастырского вечного послушания и вернули ему чин «сына боярского», то первым обнял Макара дядька евонный, Осип Непея. Вместо которого он, по прихоти царя, приговорен был отбывать вечное послушание. Да вот, по милости того же царя, – не отбыл!
И Макар дядьку Осипа обнял, чего же тут через десять лет искать правого да виноватого?
Когда же после тихого праздника по случаю Макаровой свободы Непея развернул просоленную кожу пакета монаха Феофилакта, то руки его задрожали.
– Клад ты привез! Истинно говорю тебе – клад! – заорал в голос Осип. – Помнишь сказочку про новгородского ушкуйника Садко?
– Про купца Садко – помню.
– В те времена, если ты первоначально не ушкуйник, а купец, ты из Новгорода до шведов не доплыл бы. Притопили бы, аки камень топят. В те времена сначала учились меч держать, а только потом – счеты! Понял? От Садко через старого монаха дошли до тебя эти лоции! И карты эти делал Садко! При людях он врал, что так долго плавал, ибо то попадал в полон к морскому, мол, царю, то, мол, блуждал в подземном Океане. Нигде он не блуждал, стервец! Он ходил на Восток северным морским путем! И возил из Китая да Индии драгоценные камни да золото! А вот и подпись его, глянь!
Старинов глянул на малую марку карты в правом углу. Там различался стертый временем герб, да некие ломаные буквы. К своему удивлению, буквы Макарка различил. Написано было древлянской, еще языческой азбукой, но читалось по-русски точно: «Гсть сурог Сдко», то бишь: «Купец сурожский Садко».
Осип Непея обрадовался, что есть о чем поговорить с племянником:
– Сурожанами на Руси звали русских, проживающих по северному побережью Черного и Средиземного морей. Богатющие купцы – сурожане! Венецианскую армию содержали на свой кошт, да наемников прикупали. Ведь сурожане оплатили великие расходы князя Дмитрия Донского, чтобы тот раз и навсегда прекратил притязания генуэзских жидов на русский путь «от моря Срединного до моря Балтийского». Те возжелали одни сесть на «путь из варяг в греки»!
– В летописях монастыря почему такого рассказа я не чел?
– Сие есть тайна московская, вот и не чел. Но прочтешь по прошествии времени…
– А про то, как русы гнали варягов и норманнов от моря Хвалынского до моря Балтийского, я тоже прочту?
– Тоже, тоже… Ты слушай далее про сурожан! Дмитрий Донской тогда разом прекратил ненужную конкуренцию, сломавши хребет темнику Мамаю… Тому татарскому выскочке, у которого потом оказалось долгу перед генуэзскими жидами без малого миллион динарий золотом. Зарезали его генуэзские наемники из мамаевской армии. В Константинополе на площади прилюдно и зарезали…
Но Макар Старинов уже спал и не слышал дядькиных возмущений хитрыми поступками новгородского купца Садко и подлостями темника Мамая.
Не спал лишь Осип Непея. Он крикнул двух немых копировщиков, что содержались в его личном посольском штате. Один из них ловко перенес на лист старой, скобленой бумаги побережье Белого моря, где вместо обской губы прорисовал заливчик, куда впадает Западная Двина. А второй безъязыкий грамотей переписал три листа подробной лоции в один лист, да так переписал, что читающий сию новодельную лоцию никогда бы не решился плыть на Восток далее устья Северной Двины. Ибо там, на Востоке, гласила новодельная лоция, ждала мореплавателя высокая горная гряда, с обрывом в Ледовитый океан, и не имелось там ни заливчика, ни речушки. Сплошная стена камня. Ибо и место там на тысячу верст называется – Камень.
