Юрий замолк. И так, в молчании, прибыл в стан и сошел с коня.
После обеда в шатер Юрия стеклись князья и ближние их бояре.
Федор сидел рядом с отцом. Сзади него поместился Ополоница. Не разделял Федор тревоги своего отца. Он считал, что с таким войском, какое было у них — еще не притомленном походом, сытым, — им не страшна любая орда. Когда же Ополоница принял руку Юрия, Федор поостыл и смолк до самого конца совета князей.
Говорили князья шумно и грозно. Предложения князя Юрия — дать татарам богатые дары и тем откупиться о них, вызвало протест. Князья жалели свое добро — коней, золото и меха — больше, чем жизнь своих воинов и даже свою.
Но Юрий стоял на своем. Он хотел любой ценой отвести орду от границ Рязанской земли.
И под утро решено было отправить в татарский стан посольство с дарами. Во главе посольства поставлен был князь Федор.
Неделю снаряжалось посольство. За это время привезли из Рязани и Переяславля, из Коломны и Мурома кованые княжеские сундуки, пригнали огромных скакунов, сложили на возы несчитанные «сорока» соболей, отдельно меха куньи и лисьи, густые медвежьи полости.
В дружину князя Федора, кроме Ополоницы, вошли Истома Тятев и восемь именитых рязанских бояр.
Напутствуя сына, Юрий сказал:
— Береги честь Руси, не роняй славы рода своего княжеского и не поклонись кумирам неверных. Слушай во всем Ополоницу. Он знает мысли мои.
Ополоница поклонился Юрию, потом вдруг взметнул на него большие, скорбные глаза и протянул к нему руки:
— Вся жизнь шли мы рядом, княже… Попрощаемся добром. Прости мне, если чем провинился перед тобой или обидел тебя словом иль делом.
Юрий поцеловал Ополоницу.
— Всю жизнь мы думали с тобой, друже, о пользе Рязани, ей мы отдавали наши помыслы и не отступим от своего до смертного часа. Иди и наставляй Федора.
Посольство вышло в орду утром.
За князем Федором и его дружиной повели коней в дар татарскому хану и его военачальникам. Коней было четыре раза по двадцать. Вороные, бурые, белые и пегие в сорочий расцвет кони были покрыты цветными епанчами с алыми потниками; за узду с серебряным набором каждого коня вели два отрока.
Следом за конями тянулись груженые рухлядью возы.
Когда посольство подошло к реке и вступило на брод, со стороны орды прискакало множество всадников с луками, в лохматых рысьих шапках. Вытянувшись на конях и будто принюхиваясь своими приплюстнутыми носами, татары молча следили за движением русских. Потом с той стороны прискакал какой-то начальник в блестящих доспехах. Над начальником развивался конский хвост бунчука20.
Федора встретил вопросом толмач:
— Кто прибыл в стан великого царя царей, повелителя вселенной князя батыя?
После ответа Федора татарский военачальник приложил руку к сердцу и повернул коня назад, приглашая за собой прибывших.
Федор держался спокойно. В кольчуге и латах, надетых под малинового бархата плащ, в серебряном шлеме с высоким шишаком, он был светел лицом. Глядя на него, приосанились и бояре.
Русское посольство два дня стояло у стана татарского в своих шатрах. Толмач, приставленный к Федору, сказывал, что готовится царь царей и великий хан достойно принять русских послов.
К концу второго дня в стан русских послов прибыл одинокий всадник.
Был он вида необычного, наряден, но не на татарский лад, бородат, широкоплеч и горбонос. Несмотря на седину, всадник легко спрыгнул с коня, кинул поводья подобострастно изогнувшемуся толмачу и пошел к шатру князя Федора.
Встретил прибывшего Ополоница. Взглянув в лицо ему, Ополоница вздрогнул слегка и насупил брови. Прибывший тоже остановился вдруг и положил руку на рукоять кривой татарской сабли.
— Вот мы где повстречались, Ополоница! — сказал он, криво усмехнувшись. — Ну, здрав буди, мой верный сотник!
Ополоница чуть склонил голову.
— Лучше бы не быть тебе здравым, изгой21, — сказал он. — О тебе на Руси забыли давно. Памятуют лишь твое злое дело.
— А вот мы Руси о себе и напомним! — злобно сверкнул глазами прибывший. — Пытаетесь отвести хана от Рязани?
— А ты, Глеб, пытаешься на кривой татарской сабле на рязанский стол выехать?
Глеб засмеялся:
— Догадлив ты, старый изменник!
— Догадаться ли мне тогда и всадить бы нож в твое поганое горло! — проворчал Ополоница и громко сказал: — Земле своей я служил верно всю жизнь мою и награды за то не спрашивал. Не тебе, убийце, укорять меня…
Глеб вдруг помутнел и, сверкнув глазами, прошел мимо Ополоницы к княжеской шатру.
Толмач крикливо и певуче провозгласил:
— Посланный от великого царя царей и повелителя орд, хана среди могучих ханов Батыя приветствует тебя, посол Русской земли!..
Федор беседовал с Глебом с глазу на глаз.
Когда Глеб отбыл, Ополоница вошел к князю Федору. Тот сидел за столом, склонив голову на поставленные руки. Заслыша шаги Ополоницы, Федор сказал, не поднимая головы:
— Трудно нам будет выполнить волю отца-князя, Ополоница!
— А ты прознал ли, кто говорил с тобой?
— Посол хана Батыя.
— Нет, княже! То злоумный убийца Глеб, предатель родной земли у тебя был.
Федор недоуменно посмотрел на Ополоницу. Старый воин положил руку на плечо своего воспитанника:
— Он хочет добиться стола рязанского через острую саблю татарскую. Но не кручинься, Федор Юрьевич: попытаемся и на этот раз отвести его подлую руку.
Начались стужи. Почти каждый день дули с восхода пронзительные ветры, тот и дело с быстрых облаков принималась сеять снежная крупа. Ветер взвихривал снежные косицы, потом подхватывал с сухой земли палый лист, и начиналась в просторной степи такая заверть, что кони переставали жевать сено, сбиваясь в кучу.
Волчьи малахаи и рысьи шапки не согревали татар, привыкших к теплу, татарские воины и их женки забивались в войлочные кибитки, жгли в очажках сухой навоз, а выходя наружу, с надеждой смотрели на южную сторону.
От толмачей узнал Ополоница, что в шатрах Батыевых военачальников все чаще стали разговаривать об отходе орды в прикаспийские степи на зимовку и об отсрочки похода на Русь до весны. Ополоница сообщал об этом Федору и наказывал:
— Какие бы посулы тебе ни делались, хану и его ближним не покоряйся, стой на своем, блюди честь Русской земли.
Поэтому, когда прибыли от Батыя ближние его военачальники и муллы22 с приглашением Федору и его дружине встать перед очи хана, русские пошли сквозь орду неспешно, без льстивости, блюдя истинное русское достоинство.
На пути посольства хан выставил лучшие свои полки. Угрюмые монголы, закованные в кольчуги и блистающие дорогим оружием, с длинными усами туркмены на низких, будто отлитых из стали коньках, чернобородые, с горячими глазами арабы на верблюдах, увешанных погремушками и цветными лентами, свидетельствовали о несокрушимой силе орды.
Сотни огромных барабанов гудели не переставая, бесчисленные трубачи в пестрых халатах, перехваченных в поясе красным кушаком, вздымая вверх руки, дудели в серебряные трубы. Казалось, воздух над степью разрывался от этих трубных звуков, от дикого гула барабанов и, разрываясь, качал желтые языки многих костров, разложенных на пути следования русского посольства.
Перед самым шатром Батыя, увенчанным золотым шаром, Федор сошел с коня. Его взяли под руки седые мурзы в зеленых тюрбанах и, шепча слова неведомых молитв, повели по пестрому ковру к голубым полотнищам, развевавшимся перед входом в шатер повелителя.
Несмотря на многие намеки мулл и на торопливые подсказывания толмачей, ни Федор, ни его дружина не обнажили голов, шли, высоко неся серебряные шлемы и держа руки на шитых поясах.
Батый привстал с пуховых подушек и сделал один шаг навстречу Федору. Князь снял шлем и поклонился хану.
Тот дотронулся правой рукой до груди и улыбнулся.
Был Батый еще не стар, широк лицом и красен. В косом разрезе век горели круглые и быстрые глаза. Высокие скулы и острый подбородок обрамляла прямая и редкая борода.
«Степной сарыч!» — подумал Федор и начал говорить заученное приветствие.
Бытый обласкал князя Федора и его приближенных. Подарки, поднесенные русскими, польстили хану настолько, что он без всяких церемоний вышел из шатра посмотреть дареных скакунов. Золото, меховые шубы, парчовые ткани Батый начал раздавать своим ближним тут же, у входа в шатер.
После того начался пир.
Среди дружины князя-изгоя Глеба нашел Ополоница многих сверстников своей молодости и через них знал о каждом шаге предателя. Ему было известно, что Глеб торопил Батыя, всячески разжигал его рассказами о богатстве Руси и о ратной слабости русской людей. Близкая зима, по словам Глеба, только послужит к пользе хана, потому что не проезжи и непрохожи русские леса и топи весной и осенью.
Когда Батый говорил об этом Федору, тот только поводил глазом в сторону предателя, сидевшего справа о хана, и твердо стоял на своем:
