Он положил перед Звонцовым «Фауста», а сам бессильно опустился в кресло, стал расстегивать надоевший дворянский сюртук и тут же снова вспомнил о пуговице. Его бросило в пот. «Ах ты, Господи! Все смешалось, перепуталось — какие уж тут поиски, не до поисков было… Теперь Звонцов съест меня без соли»!
Сеня понаблюдал за тем, с каким явным удовольствием скульптор разглядывает то запись в зачетке, то подпись в книге, дал ему насладиться сознанием преодоленного испытания и решился признаться в утрате, пока хозяин костюма в настроении:
— Знаешь, Вячеслав, пуговица от костюма потерялась — она у тебя держалась на одной нитке…
— Да, конечно, — пробормотал Звонцов, все еще любуясь размашистой записью в зачетке. — Никогда бы не подумал, что буду иметь дело с самим Иоганном Вольфгангом Гёте, да еще и получу от него подарок с дарственной. Хм! Оказывается, не только Россия-матушка плодит клинических оригиналов!
Наконец до него дошел смысл сказанного Арсением:
— То есть как потерялась?! Да это же фамильная реликвия! Да еще мой дед… Ты знаешь, как мне дорога эта пуговица: на ней герб рода Звонцовых, их у меня и дюжины не наберется, ни одной лишней! Понимаешь, что ты натворил, растяпа! Где же я найду ей замену?! Доверил тебе самое ценное, что у меня есть, а ты… И вообще, почему у тебя такой неопрятный вид? Так и будешь молчать, курица мокрая?!
«Об остальном, действительно, лучше умолчать. Вот когда понимаешь, что молчание — золото, — рассуждал Сеня про себя. — А ведь мог бы и костюм в крови испачкать! Тогда пришлось бы объяснять все, а он еще не поверил бы…»
Наследственный дворянин то потрясал в воздухе кулаками, то причитал, то чуть не плакал. Истерика продолжалась не меньше получаса, наконец скульптор устал убиваться и, махнув рукой, произнес:
— Ладно, пустое. Я еще закажу себе золотые запонки с бриллиантовой монограммой — дай срок!
Звонцов погрозил пальцем всем, кто готов был помешать ему осуществить эту барскую прихоть. Арсений, и так расстроенный не на шутку, решил во что бы то ни стало отыскать утерянную пуговицу. Он был готов вернуться в Йену, как только успокоются нервы, и тут же подумал: «Да какая еще Йена! Окажись этот ханжа там, на моем месте, вообще забыл бы о ничтожном кусочке металла…» А скульптор, запахнувшись в халат, уже привел себя в порядок: побрился и причесался перед зеркалом, побрызгал на себя из флакончика с резиновой грушей приятно пахнущим одеколоном и тоном человека, уверенного в себе, объявил:
— Готовься, брат, к путешествию. Фрау любезно пригласила нас завтра на экскурсию в Роттенбург. Это, кажется, где-то в Баварии. В общем, далековато, но говорят, что очень занятный старинный городишко — есть на что посмотреть. Я думаю, отметим там окончание моей практики — фрау Флейшхауэр не против такой идеи. Повеселимся в каком-нибудь кабачке, попьем вволю настоящего баварского пивка! Ты-то, я надеюсь, ничего против не имеешь?
Измученному Десницыну, по правде, было уже безразлично куда ехать — лишь бы развеяться (единственное, о чем он мечтал в последнее время, — вернуться на родину).
Мысли о случившемся нахлынули с новой силой, как только он собрался лечь в постель, чтобы хоть на несколько часов забыться, отрешиться от всего. Куда там — заснуть было невозможно. Арсению ничего не оставалось, как прибегнуть к совету какого-то из мудрых: «Similia similibus curantur»[44]. Открыв Ауэрбахов опус в строгом переплете, он попытался разобраться в профессорской теории. Первое, на что наткнулся Арсений, пролистав книгу, была глава, описывающая диалог автора с Вельзевулом. В диссертации изложению этого «мистического откровения», кардинально изменившего взгляды и судьбу профессора, посвящалась отдельная, внушительная по объему глава. Ауэрбах постарался передать все, что «заповедовал» ему князь тьмы по части общения с творческими бесами. К примеру, удивил его такой пассаж: «У бесов есть личность.
Она бессмертна, как душа человека, но заведомо противостоит Творцу, в отличие от человеческой, имеющей свободу выбора. В силу этого распространенного мнения бесы, по сути своей существа бестворческие, не способны привнести в мир что-либо новое, а только лишь паразитируют на творениях сынов Божиих. Это утверждение, что бесы лишены творческого начала, — ошибочно и является вредным заблуждением поверхностных исследователей данного вопроса». Так, по свидетельству ученого. Вельзевул вспоминал в том разговоре стихи из одиннадцатой главы Евангелия от Луки: «Когда нечистый дух выйдет из человека, то ходит по безводным местам, ища покоя, и не находя говорит: возвращусь в дом мой, откуда вышел. И пришед находит его выметенным и убранным; и тогда идет и берет с собою семь других духов, злейших себя, и вошедши живут там»[45]. Десницыну тут же захотелось проверить, точно ли приведена цитата. Свериться с Новым Заветом на славянском, который он всюду возил с собой и постоянно перечитывал, было делом нескольких минут. Оказалось, что 26-й стих в диссертации приведен без последнего предложения: «И бывают последняя человеку тому горша первых». «А вот и откровенное лукавство — намеренное умолчание самого важного, — сообразил Сеня. — С одной стороны, получается, что „выметенная и убранная“, то есть очистившаяся, душа снова беспрепятственно впускает в себя целых восемь бесов вместо одного, но о том, что для нее это несравнимо большая беда, — ни слова! Классический пример того, как дьявол улавливает в свои сети невнимательных». Сам искушенный автор воспринял заповедь Вельзевула как руководство к действию — для того, кто хочет получить творческий дух какого-либо ушедшего в иной мир великого человека. Для этого, писал он, «нужно строго соблюдать указанный Вельзевулом пост, дабы твой собственный бес из тебя вышел и привел с собой упомянутых духов, и в их числе по твоему желанию обязательно окажется гений-бес этого умершего художника». Ниже приводилось по-немецки пунктуальное описание ритуала сатанинского поста: «Вельзевулов пост в противоположность христианскому предписывающему строгое (а в преддверии Пасхи строжайшее) воздержание, как телесное, плотское, так и духовное, заключается в полном раскрепощении плоти и духа. При этом, чтобы вернее достичь поставленной цели, особенное внимание уделяй животным потребностям и желаниям — они суть главное условие и причина духовного освобождения. Ты должен насыщаться сверх меры, то есть чревоугодничать, пить вино как воду, то есть упиваться, развлекаться с порочными женщинами и развращать невинных, то есть, не задумываясь, предаваться распутству: брать чужое, все, что приглянулось, то есть воровать, стать равнодушным к человеческому горю, забывая о своем ближнем, смело насмехаться над святынями, то есть открыто кощунствовать и пр. Одним словом, вспомни евангельские заповеди и делай все наоборот, забудь о том, что совершаешь грех, тогда приготовишь наилучшее жилище для гения — гений не признает никаких границ». «Так вот, значит, каким способом Ауэрбах заполучил душу Гёте! Но это же полный бред, бред сумасшедшего… Этого не может быть! Несчастный старик… Или откровенная бесовщина? — читающий схватился за голову. — Мне-то как он собирался передать столь сомнительное „наследство“?! Вот уж уберег Господь, миновала меня чаша сия…»
Художник пожалел, что допоздна разбирал Ауэрбаховы измышления (нужно же было встать засветло) и отбросил вредоносную книгу в дальний угол. В вечернее правило (в такой час его точнее было бы назвать «ночным») Арсений на этот раз добавил молитву от вражьих напастей: «Спаси мя ради милости Твоея, яко к Тебе привержен есмь от юности моея: да посрамятся ищущи и отринути от Тебе, деяньми нечистыми, помышленьми нелепыми… отгони от меня всякую скверну…»
Они выехали из Веймара в южном направлении рано утром и прибыли на место, когда уже сгущались сумерки. В начале пути друзья еще слушали рассказы фрау Флейшхауэр о каких-то герцогах и баронах, живших в этих местах, о самобытности католической Баварии, но очень скоро оба стали неприлично зевать, клевать носом, а когда игрушечные бюргерские домишки, однообразные шпили кирх и ратуш примелькались, когда поезд миновал предгорье Тюрингского леса, русские путешественники и вовсе погрузились в глубокий сон. Таким образом, они проспали почти всю дорогу. В вечернем Роттенбурге тоже мало что успели рассмотреть, поняли только то, что город очень старый (фрау сказала, что с XVI века в нем не построено ни одного нового здания).
За ужином в лучшем местном ресторанчике передовая немка едко заметила:
— Судя по тому, с каким интересом вы сюда ехали, господа, я поняла, что по России вам путешествовать гораздо интереснее. Там больше достопримечательностей, красивых монастырей, усадеб, впечатляющих пейзажей. Еще бы — такая могущественная великая Империя!
