— Ялла! Ты все выдумываешь! — закричали остальные, смеясь над рассказчиком, отказываясь верить в подобные небывальщины.
— Это правда, — запротестовал охранник, — я сам видел. Спросите любого, кто странствовал в этих местах. Валлахи, я говорю правду. А когда они убивают мужчину, отрезают от него кусочек и хранят в особом мешке.
— Зачем? — поинтересовался разговорчивый молодой носильщик.
— Ты спрашиваешь, зачем дикарь что-то делает? — резко обернулся к нему Мохаммед Абдалла. — Потому что он дикарь, вот почему. Таков он есть. Ты же не спрашиваешь акулу или змею, почему она нападает. Точно так же и дикарь. Такова его природа. А ты поучись шагать быстрее со своей ношей, а говорить поменьше. Все вы — толпа плаксивых баб, вот вы кто.
— Вера у них такая, — сказал чуть погодя охранник.
— Я считаю, это недостойно, жить так, — сказал молодой носильщик и навлек на себя пронзительный, устрашающий взгляд Мохаммеда Абдаллы.
— Цивилизованный человек всегда сумеет победить дикаря, даже если дикарь сожрет члены тысячи львов, — подхватил другой охранник, родом из Коморо. — Одолеет его знаниями и хитростью.
Караван быстро добрался до места — до магазина в конце узкого проезда рядом с главной дорогой. Перед магазином была круглая росчисть, чисто выметенная, обсаженная хлебными деревьями. Магазином управлял приземистый толстячок в широкой белой рубашке и мешковатых штанах. В его тонких, аккуратно подстриженных усах мелькала седина, и в волосах тоже. Внешность и речь выдавали в нем человека с побережья. Он засуетился среди носильщиков, уверенно и властно распоряжаясь и словно вовсе не замечая Мохаммеда Абдаллу, который пытался вмешаться, повторял его команды.
4
Воздух здесь, у подножья горы, был резким, и такого лилового оттенка света Юсуф нигде прежде не видел. Ранним утром вершина горы скрывалась за тучами, но постепенно солнце набирало силу, тучи рассеивались, проступал вмерзший в лед горный пик. По эту сторону простиралась вдаль плоская равнина, по другую, рассказывали ему те, кто там побывал, живут пропыленные дикие воины, которые пасут скот и пьют кровь своих животных. Они считают войну самым благородным занятием, говорили ему, и гордятся учиненными жестокостями. Величие их вождей измеряется тем, сколько скота они сумели угнать у соседей, сколько женщин увели. Когда они не сражаются — украшают свои тела и волосы с тщанием распутных женщин. Постоянные жертвы их набегов — земледельцы, живущие на склонах горы, там, где дожди орошают почву. Эти земледельцы по несколько раз в неделю приходят в город продавать свой урожай — плоскостопые, выдубленные солнцем, такие люди вряд ли расстанутся с родными местами и отправятся в далекое путешествие.
Лютеранский пастор научил земледельцев пользоваться железным плугом и изготавливать колесо. Это дары Бога, сказал он, Бога, который послал его в эти горы предложить их душам спасение. Он возвестил им, что труд возложен на человека повелением Бога во искупление грехов. В часы, свободные от богослужения, его церковь превращалась в школу, он учил паству читать и писать. По его настоянию весь народ обратился к Богу, имеющему столь разумных и полезных священников. Пастор запрещал мужчинам брать более одной жены и убеждал их, что клятвы, данные этому новому Богу, которого он им принес, значат намного больше, чем их приверженность обычаям отцов и матерей. Он разучивал c прихожанами псалмы и рассказывал о зеленых долинах, где в изобилии произрастают плоды и текут сливки, о лесах, где таятся гоблины и дикие звери, о склонах гор, покрытых снегом, о том, как целые деревни выходят кататься на коньках на льду замерзшего озера. У пастухов появилась теперь новая причина презирать земледельцев, которых они и без того притесняли из поколения в поколение. Мало того, что они питаются от земли, как женщины и животные, так они еще и поют скорбные хоры побежденных, оскверняя своим завыванием горный воздух!
В пыльной стране теней по ту сторону покрытой снегом горной вершины, где обитали воинственные племена и почти не бывало дождя, жил и некий прославленный в легендах европеец. Говорили, его богатства не поддаются счету. Он узнал язык животных и мог беседовать с ними и приказывать им. Его царство занимало обширную территорию, он жил в железном дворце на утесе. Дворец его был также мощным магнитом: стоило врагам приблизиться — мечи вылетали из ножен, из их тщетно цепляющихся рук, и все войско, обезоруженное, попадало в плен.
Вожди свирепых племен подчинялись европейцу, а он восхищался их жестокостью и неукротимостью. Он видел в них благородство, стойкость, величие и даже красоту. Говорили, у европейца есть кольцо, с помощью которого он вызывает духов этой земли и они ему служат. К северу от его владений рыскали стаи львов, неутолимо жаждущие человеческой плоти, но к европейцу они приближаться не смели, если только он сам их не подзывал.
Человек с побережья, владелец лавки, где остановился караван (Юсуф пристроился рядом с мужчинами под хлебным деревом послушать эти рассказы), звался Хамид Сулейман. Он был родом из маленького города к северу от Момбасы — Килифи. Юсуф знал, что этот город находится к югу от Виту: Мохаммед-нищий рассказывал ему, как однажды чуть не утонул, переплывая глубокий пролив у Килифи. А лучше бы ему тогда же и сгинуть, сказал он, освободиться от позорного рабства, в каком его держит зелье. Но, говоря это, он виновато усмехался, выставляя напоказ пеньки зубов.
Хамид Сулейман был добр и радушен и обращался с Юсуфом как с родным. Отправляясь дальше, дядя Азиз что-то сказал ему о Юсуфе — Юсуф видел, как они разговаривали, поглядывая в его сторону. Ему дядя ничего не объяснил, лишь похлопал по затылку и велел оставаться здесь, у Хамида. Юсуф смотрел вслед каравану со смешанными чувствами: хорошо, что избавился от грозного Мохаммеда Абдаллы, но, с другой стороны, он уже предвкушал путешествие к озерам в глубине материка — именно туда направлялся караван. И почему-то он чувствовал себя своим в компании парий-носильщиков, с восторгом слушал бесконечные рассказы и непристойные шутки.
Жена Хамида, Маймуна, тоже была родом с побережья, но ее родина, остров Ламу, находилась дальше на север от Момбасы. Ее речь заметно отличалась: Маймуна уверяла, что на Ламу говорят самым чистым суахили, такого больше не встретишь на побережье — кисуахили асли[35], кого хочешь спроси, — и ничто не могло превзойти в ее глазах совершенства родного острова. Как и ее муж, она была пухлой и добродушной и не могла посидеть молча, если поблизости имелся хоть один слушатель. Юсуфа она засыпала вопросами. Где он родился? Где родились его отец и мать? Где живут его родичи? Знают ли они, куда он попал? Когда он навещал родителей в последний раз? А других родичей? Неужели никто не объяснял ему, как это важно? Есть ли у него нареченная? Почему нет? Когда он собирается вступить в брак? Неужто он не знает, что, если слишком долго откладывать, люди решат, будто с ним что-то неладно? На ее взгляд, он уже достаточно взрослый, хотя, конечно, внешность обманчива. Сколько ему лет? Юсуф уклонялся от этих вопросов как мог. Во многих случаях ему оставалось лишь пожать растерянно плечами, услышав вопросы, каких ему никогда прежде не задавали, или же пристыженно опустить глаза. Вроде бы с этой задачей он более-менее успешно справлялся. Маймуна ворчала недоверчиво, получая такие отговорки, и ее взгляд сулил: рано или поздно она выведет его на чистую воду.
Обязанности у него были такие же, как в лавке дяди Азиза, разве что работы меньше, потому что здешняя торговля не слишком преуспевала. Помимо работы в магазине, следовало подметать росчисть утром и вечером. Он собирал падавшие на землю плоды хлебного дерева, складывал их в корзину — каждый день за ними приходил человек с рынка. Разбившиеся плоды он выбрасывал на задний двор. Сами они этих плодов не ели.
— Слава Богу, мы еще не настолько бедны, — приговаривала Маймуна.
