— Но разве Елизавета, действительно, стала испытывать столь сильное влияние Разумовского?
— Нисколько. При дворе вообще заметили, что она стала обращать повышенное внимание на некоего корнета конной гвардии Никиту Панина. Интерес оказался взаимным, и окружение императрицы приложило немало усилий к тому, чтобы отправить молодого человека на дипломатическую службу. Ему устроили место посла в Дании, а затем поспешили отправить на ту же должность в Стокгольм.
— Так в чем же дело?
— Думается, преимущественно в количестве родственников Разумовского, решительно заполнивших русский двор. И ни один из них не остается обойденным ни чинами, ни огромными земельными наделами — за этим фаворит не устает следить, а посторонним подобное транжирство, естественно, бросается в глаза.
— Сам Бестужев настроен против Разумовского?
— И да, и нет, судя по его отзывам и поступкам. Но он счел нужным женить одного из своих сыновей на племяннице фаворита — Авдотье.
— Сын, по-видимому, в отца.
— Как раз наоборот, милорд. Он очень долго сопротивлялся, и только железная воля отца вынудила его согласиться на брак. Впрочем, безусловно неудачный.
— Как можно об этом судить?
— Молодой Бестужев сразу же начал ссориться с женой, даже, как толкуют в Петербурге, бить ее, и каждая подобная ссора становилась известной императрице, что, естественно, вызывало ее недовольство. Вряд ли Бестужев-старший нуждается в подобных семейных осложнениях.
— Зная характер собственного сына, он, действительно, поступил неосмотрительно. Молодой человек служит?
— В том-то и дело, что нет. Его вполне удовлетворяют средства, доставшиеся от родителей.
— С рождением первого ребенка все скорее всего уладится.
— Если такое рождение будет иметь место. Молодая графиня потребовала немедленного развода, и дядя-фаворит как будто принимает ее сторону.
— На что же рассчитывал Бестужев?
— Думается, исключительно на увеличение богатств своей семьи.
— Это по-прежнему имеет для нее значение?
— Даже больше, чем прежде. Из меркантильных соображений канцлер приостановил даже строительство великолепной церкви в Москве, которую в свое время решил воздвигнуть в честь восшествия на престол Елизаветы.
— Неосторожный шаг! Надеюсь, вы не забываете напоминать нашему министру о необходимости щедрых подарков канцлеру?
— Бестужев и так продолжает оставаться нашим сторонником, милорд.
— Хорошие подарки никогда не вредили дружеским отношениям, Гарвей. Запомните это исходное правило дипломатической жизни — оно вас никогда не подведет. А что касается Бестужева, обратите внимание, с какой непревзойденной ловкостью он умеет готовить выгодные для России союзы. Хочу напомнить — это по его совету был поддержан русскими войсками дядя нынешнего наследника, Адольф Фридрих Голштинский, оказавшийся в результате объявленным наследником шведского престола. Возобновленное и подтвержденное родство со шведской короной! Подобную комбинацию непросто задумать и еще труднее осуществить.
ПЕТЕРБУРГ
Зимний дворец
Елизавета Петровна, А. П. Бестужев-Рюмин, графиня М. Е. Шувалова, граф А. Г. Разумовский
— Когда же вы умерите свое рвение, Бестужев! Который день подряд добиваетесь меня с докладом, и каждый раз это сущие пустяки, которыми вполне могут заниматься ваши приказные. Вы хотите убедить меня в своем усердии престолу — что ж, пока я верю в него. Но чем решили вы меня отвлечь от моих занятий на этот раз? И не тратьте времени попусту!
— Ваше императорское величество, я должен повиниться в нарушении мною всех дипломатических правил — мною вскрыты депеши господина маркиза де ла Шетарди.
— Вот те раз! Значит, правда. Маркиз сей час от меня пошел, от злобы позеленел, руки так и летают, губы дрожат.
— Есть от чего дрожать, ваше императорское величество! Наконец-то вы узнаете его истинное лицо.
— Да ты что, граф? Шутка ли депеши посла вскрывать! Лесток и тот, даром что маркиза недолюбливает, чуть не криком кричит, всеми бедами грозится. Так что ж делать-то теперь будешь, канцлер?
— Ваше величество, прежде всего прошу ознакомиться с содержанием депеш.
— Нет уж, голубчик мой! Кабы ты одной мне сообщил, что в них, а то так — перед всем белым светом. Неуместно императрице в такие игры играть. И близко ко мне с ними не подходи!
— Ваше величество, умоляю — речь идет о вас и только о вас. Вы не можете не знать, что на самом деле думает о вас этот двуликий Янус, прикидывающийся вашим покорнейшим слугой.
— Обо мне? Как обо мне? С какой такой стати?
— Маркиз осмеливается рассуждать о вас не только как о монархине, но и как об особе женского полу с совершенно непристойными примечаниями, да кстати и о приближенных к вам особах.
— Вона как! Чего это он разосмелился так? Подай сюда. Тебе чего, Мавра Егоровна?
— Лесток пришел, государыня. Видел, что Бестужев в личные апартаменты прошел, хочет в его присутствии с тобой объясниться. Насчет депеш-то этих, не путем вскрытых.
— А кто он такой, твой Лесток, чтобы по первому своему желанию к императрице входить? Это императрица пожелать может его видеть, а его дело сидеть да ждать, когда нужда такая придет. Коли придет. Как пришел к тебе, Мавра Егоровна, так и отправляться с Богом может. Волю какую все взяли!
— Государыня-матушка, вот и Алексей Григорьевич сказывал, что сей час к тебе поспешит, только разговор с маркизом кончит, успокоит его, улестит.
— И графу Разумовскому пошли сказать, что занята, что недосуг лясы с ним точить. Если что, за обедом потолкуем.
— Да что ты, матушка-государыня, как я Алексею Григорьевичу такое вымолвлю — язык ведь не повернется.
— Так что — тебе моя воля не закон? И ты умничать вздумала? Все до обеда подождете — дотерпите. Не видишь, с канцлером у меня тут государственные дела. Ступай, графиня, нечего зря притолоку-то подпирать, и так крепкая. Без тебя устоит. Где твои бумаги, Алексей Петрович?
— Ваше императорское величество, не смея занимать вашего драгоценного времени чтением маловажных подробностей, я заложил места, неопровержимо свидетельствующие…
— Знаю, какие места найдешь — не ошибешься. Ах, вот: «Любовь ее — самые безделицы, а прежде всего перемены туалета по четыре-пять раз в день повторенные». Сосчитал, значит! «…Не имея подлинного вкуса, Елизавета…» Ишь ты, даже без титула обходится, почтения не оказывает. «…Возмещает его пышностью и яркостью цветов, делающей ее похожей на заморскую птицу». Ах ты, кавалер распрекрасный, тебе только и ценить, а императрице Российской на твой солдатский вкус и одеваться.
— Вы дальше, дальше взгляните, ваше величество!
— Погоди ты, дай в точности разобраться. «Увеселение ее самое излюбленное окружать себя всяким подлым сбродом, лакеями, с которыми она проводит время во внутренних покоях своих, избегая даже придворного общества, в котором чувствует себя значительно хуже». Вот, значит, как выходит, маркиз ты мой сиятельный! Где уж цесаревне русской, порфиророжденной обхождение придворное знать! Как же сватали ее за короля-то вашего, за Людовика XV — со счету ведь с вашими королями собьешься! Уж как же руки ее для принца Шартрского просили? Тогда всем хороша была, а теперь, когда сама царствовать стала, рылом не выходит? Ой, пожалеешь, маркиз, подлая твоя душонка, о неучтивых своих словах, горько пожалеешь!
— Вот еще здесь, ваше величество: «А зло, которое от того происходит, весьма велико есть, ибо она, будучи погружена в таком состоянии…»
— Каком это таком?
— Что вы изволите время свое с придворными своими проводить. Дворян наших российских господин маркиз и вовсе за благородных не считает. «Будучи погружена в таком состоянии, когда она себя тем забавляет, что ее подданные к ней более адорации иметь будут и что потому она меньше их опасаться имеет. Всякая персона высшего ранга, нежели те, с которыми она фамильярно обходится, в то время ей неприятна».
— Не его это дело, с кем время проводить желаю. Дай сама погляжу. А это еще что: «Былая привлекательность… расползающаяся фигура… обвисший подбородок, желтоватая кожа…» Нечего мне больше здесь глядеть. Все! Твое это, Алексей Петрович, дело, а чтобы маркиза и духа не было в Петербурге.
— Это будет довольно затруднительно, ваше величество.
— Знать ничего не желаю! Сей час чтоб сбирался. Пусть в Париже перед королем суды свои выносит, пусть королеву французскую судит, а мне такого посланника не надобно!
— Государыня, следует изыскать претекст — причину какую, чтоб удалить посла.
— Вот и ищи причину. По мне любая хороша.
— Если позволите, ваше императорское величество, в соответствии с истиной я бы сослался на вмешательство во внутренние дела державы вашей.
