Он сел на коня одного из своих дружинников и отправился в Предиславино. Вышата, Извой, Руслав и другие, положив на носилки Стемида, понесли его в Предиславино, в сторожевой дом.
Как только Владимир приехал в Предиславино, он тотчас потребовал привести к себе Оксану. Он был так грозен, что ключник немедленно пошел исполнять приказание.
— Оксана! — крикнул он, входя в терем Буслаевны. — К князю изволь пожаловать.
Девушка побледнела и упала к ногам Вышаты.
— Родимый, золотой мой, не веди меня к нему! — воскликнула она.
— Дура, чего ревешь?.. Буслаевна, веди ее… сам требует…
— Касаточка моя, подчинись воле княжеской, — уговаривала Буслаевна плачущую девушку. — Не съест он тебя, родимая… А может, он тебя и отпустит… Кланяйся ему, и почем знать… Ведь он добр и милостив… Я и сама изныла из-за тебя.
Слова Буслаевны, что князь может отпустить ее, обнадежили ее, и она послушалась. Обтерши слезы, она пошла в сопровождении Буслаевны к князю.
Но едва только она вошла в светлицу, как повалилась на пол, к ногам князя, и зарыдала:
— Государь!.. не держи меня у себя в терему.
— Не стану, не стану, Оксанушка, — ласково сказал князь, поднимая ее. — Иди к своему отцу и обрадуй его… Пусть не скажет и он, что Владимир не милостив и не справедлив…
Оксана поднялась на ноги с просиявшим лицом и, видя в первый раз, после долгой разлуки, Извоя и Руслава, бросилась к ним… Но, заметив на глазах их слезы, сердце ее дрогнуло.
— Что ж это? — спросила она, изумляясь. — Я свободна, а вы плачете.
— Эх, касаточка! — вздохнул Тороп. — Не на радость ты вышла из терема…
— Отец?.. Стемид?.. Светлана?.. — спрашивала она.
— Отец жив, да…
— Стемид?.. — прошептала она, и слезы опять показались на ее глазах.
— Не плачь, красавица, — сказал Вышата, — твой желанный умер за князя, спасая ему жизнь…
— А-а-ах!.. — пронзительно крикнула девушка и упала.
Все кинулись к ней, но она не дышала…
— Воды! — крикнул князь.
Но вода была уже не нужна: падая, она ударилась виском о скамью, размозжила себе голову и более не вздохнула.
Владимир безумно посмотрел на Оксану, Буслаевну и Вышату.
— Боже!.. — в первый раз произнес он, — да что ж это такое!.. Если ты действительно свят, то оставь испытывать меня, и я уверую в тебя!.. — вырвалось у него.
Поздним вечером два тела, Стемида и Оксаны, были отвезены Извоем, Руславом и Торопом к Ерохе. Отец Стемида, узнав, что сын его умер за князя, только вздохнул и смахнул навернувшиеся слезы.
— Да будет Его святая воля, — сказал он.
Стемида и Оксану похоронили рядом с Зоей, на Угорьском берегу.
Перед отъездом в поход Извой хотел перевезти Ероху со Светланой в пожалованное ему село Перевесище. Он предложил своей кров и Симеону. Но старики предпочитали жить по-прежнему в своих хижинах. Симеон над оврагом, а Ероха с дочерью — в лесу…
На следующее утро, когда Извой и Руслав были на похоронах, князь встал в самом скверном расположении духа. Но так как стремянные псари и загонщики ждали на дворе его выхода, Владимир, стряхнув с себя обуявшую его кручину, вскочил на коня, и охотники двинули в лес, окружавший село Предиславино.
Охота была добычливая: в продолжение дня убили нескольких оленей, затравили много зайцев, лисиц, двух медведей и много другой дичи… Однако князь не повеселел; казалось, что события вчерашнего дня камнем залегли на его сердце.
Вечером охотники вернулись в Предиславино. Начался пир… Бояре, витязи и дружинники были веселы, ели и пили за пятерых, но князь Солнышко был пасмурен. Все пытались развеселить князя, кифарники пели и играли на гуслях; но во всем не проявлялось должного веселья, какое бывало в другое время: все было деланно и натянуто.
Воевода киевский, варяжский воевода и старейшина Богомир, сидевшие на почетных местах, переглянулись, и наконец старейшина не выдержал:
— Государь! — сказал он. — Все мы, пирующие за твоим княжьим столом, ведаем, что запало в твое впечатлительное сердце. — Да не обессудь, коли молвлю словечко… Кручиной не вернуть тех, о ком ты печалишься… Народу у тебя — вся Русь великая, и если печаловаться о каждом, то не достанет сердца твоего на другие дела… К твоим ногам склонили свои головы непокорные вятичи и ятвяги; покорятся и радимичи, болгары и другие народы… О чем же печаловаться… Не о тех же, кто положил свою жизнь за тебя… все мы должны положить ее за тебя, коли надо. Вот пора бы призвать уже и Добрынюшку в Киев… Чай, соскучился в Новгороде… С ним бы и на радимичей веселее идти… Молви, князь, словечко, и все мы станем тешить и веселить тебя…
— Спасибо вам, други мои и храбрые сподвижники, за вашу любовь и радение… Не о том печалюсь я, что несколько человек пали невинными жертвами, а о том, кем и чем вызваны эти жертвы… Придет время, я всех призову на совет и буду молвить слово, а теперь веселитесь, други мои, потешайтесь, но не мешайте мне думушку думать… Где Извой и Руслав?.. Что не видно их за моим столом? — прибавил он, обращаясь к Вышате.
— Надо полагать, государь, что они исполняют твой наказ и предают земле…
Он не договорил, потому что лицо князя еще более омрачилось.
— Дайте вина и выпьем за тех, кто спас мне жизнь…
Все выпили. Владимир, посмотрев на Вышату, грозно проговорил:
— Ты, друг любезный, на старости лет научился лгать и обманывать князя… Помнится мне, я спрашивал тебя: есть ли в теремах дочки Ерохи, похищенные в Купалин вечер… Ты что отвечал мне?..
— Прости, государь, — повалился Вышата к ногам князя, — хотел угодить тебе, солнышко.
— Плоха угода, коли ложь на устах. Ты был причиною смерти сестер и рыбака Стемида… Не сиди они в теремах — и он не шатался бы у потешного двора… Чай, ненароком он был в лесу, чтоб спасти мне жизнь…
— Прости, государь! — взмолился Вышата.
— Решение мое таково: завтра же отпустить всех киевских девиц к своим отцам и да будет положен предел новым похищениям не только в княжие терема, но и оповестить о том всех киевлян, чтобы обычай сей мерзкий оставить…
Все с удивлением посмотрели на князя.
— А ты, пес старый, больше не слуга мне, — прибавил Владимир. — Ступай в Вышгород и там жди моего наказа.
— А как государь поступит с полоненными?.. — спросил Вышата.
— Остаться в терему и быть им там, доколе не положу на них своей воли… Отныне Предиславинские терема открыты и кто хочет остаться в них, пусть остается; не возбраняется уходить и приходить, кому угодно…
— Как повелишь, государь, так и будет, — покорно сказал Вышата, выходя.
Вышата зашел к Буслаевне, а затем в сторожевую и позвал одного из стражников и что-то шепнул ему. Потом оба они пошли к терему Рогнеды.
Рогнеда сидела со своим младшим сыном, который спал у нее на руках.
— Не отнести ли его на постельку? — сказала нянька. — Чай, уже не рано.
— Да, матушка, отнеси, — сказала она и поцеловала сына.
Нянька бережно взяла ребенка и ушла в опочивальню. Рогнеда начала ходить по комнате, словно поджидая кого-то. Затем, заглянув в горницу, она позвала Гориславу, старую мамку, которая была привезена вместе с нею из Полоцка.
— Вот уж вторые сутки как он здесь, а меж тем и не думает глаз казать, — сказала Рогнеда гневно. — Любил бы, так сейчас бы пришел…
— Эх, красавица моя… До того ли ему… Вишь, все охотой тешится да с Марьюшкой время коротает… К тому ж мало ли ему утехи, акромя тебя… Чай, терема полны бесстыжими…
Рогнеда заплакала. Хоть она когда-то и заклеймила Владимира позорным именем, но, став матерью его детей, она тосковала не столько по нем, сколько о том, что он забыл своих детей… Она ждала удобного случая, чтоб отомстить Владимиру за отца и братьев, за свое порабощение, но решиться на этот шаг ей было трудно.
— Не плачь, моя касаточка, — сказала Горислава, — не поможешь слезами, а только изведешь себя…
В эту минуту послышались шаги на лестнице.
— Поди, Гориславушка, посмотри, кто бы мог быть в такую пору.
Горислава вышла, спустя минуту послышался голос Вышаты:
— К княгине-матушке пришел полочанин, чтоб поведать ей о своем горе…
— Теперь поздно, — говорила ему Горислава, — княгиня ложится почивать.
Рогнеда подошла к двери и, открыв ее, приказала:
— Пусти, Гориславушка, и оставь нас одних.
Вышата и незнакомец вошли и низко поклонились.
— Привет тебе шлет родная земля, дочь Рогвольда, — сказал незнакомец.
— Добро пожаловать, желанный гость, — отвечала она. — Садись, гость дорогой… Что князь? — тихо спросила она обращаясь к Вышате. — Вспоминал обо мне?
— Нет, великая княгиня, не поминал, да и не вспомянет, — отвечал Вышата. — Не то у него теперь на уме… Все в опале, и твой верный слуга Вышата попал в немилость и более не слуга князя.
