Поэтому в старом соборе Святого Павла остался епископ Лондона, а священники крошечного прихода Святого Лаврентия Силверсливза при содействии Дукета и других членов приходского совета настояли на том, чтобы Марта и прочие прихожане-пуритане посещали обедню три раза в год и с уважением относились к церковным догматам.
Книга, которую теперь Марта предлагала брату, была Женевской Библией. В ней содержался полный текст Писания, переведенный Тиндейлом и Ковердейлом на простой английский язык при Генрихе VIII. В течение полувека она была верной спутницей всех англичан-протестантов. Ее снабдили даже иллюстрациями. Правда, в том же году по приказу короля издали новый перевод, менее кальвинистский по духу, но и не столь одомашненный. Хотя эта новая, или авторизованная, версия пребывала в согласии с любимой Женевской Библией, в ней содержались высокопарные латинские пассажи, которые не могли понравиться простым пуританам. Марта, как большинство истинных пуритан, не собиралась ею пользоваться.
– Клянись!
Имея дело с Катбертом, приходилось запастись терпением. Бабка сказала, что он проклят, но Марта не теряла надежды. И мало-помалу ее молитвы попадали в цель. Он женился на благоразумной девушке, не склонной к пороку. На первых порах бабка не желала их видеть, хотя они жили на соседней улице, но вот у них родилась дочь, и Марта убедила старуху нанести им визит. А сколько было радости, когда родился первый сын и Катберт с женой попросили Марту подобрать ему имя! Она выбрала из Библии: «Нареките его Гидеоном, ибо тот был воином Божьим».
Сегодня же случай и вовсе особый, итог многолетних терпеливых молитв. А также испытание, ибо при всей своей мягкости Марта знала, что не должна уступить.
Этот проклятый театр. Несмотря на ее молитвы, после всех этих лет Катберт так и ходил неверными тропами. Она взяла себе в правило обвинять Мередита, его приятеля-бабника. Но теперь поняла, что часть вины лежала и на драматурге Шекспире. Тот странным образом околдовал лондонцев. «Макбет», «Отелло», «Гамлет» – в «Глобус» валили тысячные толпы, и Катберт с ними, такой же одураченный. «Весь Лондон ходит», – возразил он однажды. «Не весь, – поправила Марта. – А балаган все равно есть мерзость перед лицом Господа». Она не сомневалась, что в Судный день Шекспиру придется ответить. Но Катберт мог спастись, и нынче ей представился случай.
Бабка уж три недели как умерла, оставив ее одну в доме, где они с Катбертом выросли. Катберт жил в тесноте, семья с каждым годом росла, но бабка уперлась: «Это дом Марты». Поэтому, когда несколько дней назад Катберт с женой пришли и спросили, нельзя ли им перебраться в жилье попросторнее, женщина поняла, что делать.
– Я не могу пустить Катберта в бабушкин дом, если он ходит в театр, – сказала она, а затем ласково обратилась к Катберту: – Пора. Я помогу тебе разрушить злые чары.
Бедняга Катберт подумал о семье, взял Библию, поклялся и пошел прочь, раздавленный, но спасенный. И Марта возрадовалась в сердце великой радостью.
Учеба отлично давалась Джулиусу. Сэр Джейкоб был удивлен. Хотя четверо его детей умерли во младенчестве, три девочки и два мальчика выжили. Из девочек две были замужем, а старший сын отправился в Оксфорд в возрасте шестнадцати лет. Девчонки оказались склонны к кокетству, первенец ленился, но в Джулиусе сэр Джейкоб не находил изъяна. Покладистый, усердный мальчонка! К четырем годам он уже так бойко вопил «никакого папства» и «Боже, храни короля», что забавлял даже сэра Джейкоба.
Тот с превеликим удовольствием гулял с Джулиусом. Маршрут не менялся. Пройдя мимо Сент-Мэри ле Боу, они сворачивали направо к Чипсайду, как назывался теперь Уэст-Чип. Сэр Джейкоб Дукет был одет в темного цвета рубашку с безупречно накрахмаленным воротником и плащ, чулки в тон и туфли с серебряными пряжками, шляпу украшало одинокое перо. Он держался очень прямо, хотя походка была чуть скованной, а потому опирался на трость с серебряным набалдашником. И вообще весь его облик соответствовал сути истинного джентльмена-протестанта. Маленький Джулиус, теперь восьмилетний, одетый в короткие панталоны и рубашку с отложным кружевным воротником, гордо шествовал рядом, и люди, мимо которых он проходил, кланялись ему.
Мир лондонских гильдий поражал доселе невиданным размахом. Величайшие среди них, торговцы тканями в том числе, обзавелись не только корпоративными гербами, но и собственными официальными костюмами гильдии – ливреями и стали именоваться ливрейными компаниями. Во времена Тюдоров торговцы тканями, как и прочие, гнездились на месте, где стоял родовой дом Томаса Бекета. Они отстроили роскошный пиршественный зал с высоким, с дубовыми балками потолком, щедро украшенным позолотой.
– И мы всегда были торговцами тканями, – напоминал отец. – И Дик Уиттингтон. И родитель Томаса Бекета, как сказывают.
Мальчик ясно понял, что торговцы тканями были весьма приближены к Богу – больше, чем остальные ливрейные компании.
Конечной целью прогулки было любимое место Джулиуса, находившееся за Чипсайдом и Полтри. На пологом склоне восточного холма, непосредственно под участком, где за двенадцать веков до того простирался ныне исчезнувший римский форум, раскинулся огромный прямоугольный мощеный двор, окруженный открытыми дугообразными арками, поверх которых тянулись палаты, сплошь из камня и кирпича. Строение, воздвигнутое при Елизавете сэром Томасом Грэшемом – торговцем тканями, разумеется.
Это была Королевская биржа. И здесь, на заре правления Стюартов, сэр Джейкоб Дукет отваживался на сделки, о которых его предки не могли даже мечтать.
На всем протяжении Средних веков в северных морях хозяйничали огромные флотилии Немецкой ганзы, а центром всей североевропейской торговли выступал могущественный рынок Антверпена, что во Фландрии. Но за последние шестьдесят лет произошли крупные перемены. Английская морская торговля вошла в такую силу и так потеснила ганзейскую монополию, что старый лондонский Стальной двор[55] был наконец закрыт. Реформация же ввергла протестантский Антверпен в разрушительную войну с его католическим сюзереном – Габсбургами, и Лондон урвал себе толику фландрийской торговли. Новая Королевская биржа, где собирались лондонские купцы, была переработанной копией другого великого собрания – Антверпенской биржи.
Но подлинная перемена оказалась еще глубже. Предки сэра Джейкоба – Буллы, гордые члены Стейпла, – экспортировали шерсть; к ней постепенно добавилось сукно. Дукет Серебряный занимался больше сукном, чем шерстью. Но это были традиционные товары, торговля которыми мало-помалу угасала. «Появится что-то еще», – предсказал Дукет Серебряный. Ядром стала группа отважных елизаветинских предпринимателей – торговцев тканями в основном; они назвались купцами-авантюристами. По мере того как буканьеры вроде Френсиса Дрейка открывали новые рынки, дельцы эти спешно преобразовывали оные в надежные торговые пути. Финансировались плавания и конвои, налаживались конвенции, изыскивались льготы. Логика быстро привела к образованию групп, занимавшихся разработкой отдельных новых рынков, но поскольку их бизнес подразумевал большие вложения в судоходство, риск приходилось делить на многих. А так как предприятие не сводилось к одному плаванию и ставило целью организацию долгосрочной торговли, возникла надобность в более прочном и длительном договоре. Как Шекспир с друзьями решили делить расходы на строительство «Глобуса» и ежегодную прибыль, так и лондонские купцы-авантюристы заключали соглашения, но куда более крупные.
Левантийская, Московская, Гвинейская, Ост-Индская компании. Маленький Джулиус перезнакомился на Королевской бирже со всеми. Сэр Джейкоб был купцом-авантюристом с тугим кошельком и долей в каждой. Он рассказывал о них сыну, а иногда читал ему захватывающие отрывки из «Книги путешествий» Хаклита. Но однажды, находясь на Королевской бирже, отец спросил у Джулиуса, какое из этих великих начинаний понравилось ему больше, и тот воодушевленно воскликнул:
– Виргинская компания!
– Виргинская? – удивился сэр Джейкоб.
Когда сэр Уолтер Рейли дал имя этой огромной американской территории, там не было ничего, кроме редких индейцев. Попытки обустроить торговый пост закончились неудачей. Однако в последние годы Виргинская компания, верившая в потенциал той земли, отправила на американские просторы новую партию колонистов, и капитан Джон Смит создал там не очень надежный плацдарм под названием Джеймстаун.
– Но почему Виргиния? – спросил сэр Джейкоб.
Как было мальчику объяснить? Заговорил ли в нем инстинкт саксонских предков Буллов, которые тысячу лет назад обосновались на Темзе и обустроили такой же торговый пост? Или его разожгло романтическое влечение к огромному, неисследованному континенту? Возможно, и то и другое. Но, не умея выразить чувства словами и вспомнив некогда услышанное от отца, он ответил так:
