– Кто знает, чего я достиг бы, будь рядом Джейн, – вздыхал он порой. Все чаще он подумывал в последнее время о женитьбе. – Но у меня нет никакого дохода.
Не зная, куда себя деть, он принял сан.
Это было не так странно, как могло показаться. Хотя церковная карьера и не считалась для джентльмена нормальной, не столь давно ее избрало несколько светских львов, разочарованных двором или уставших от мира; один из них произвел на Эдмунда особенно сильное впечатление.
Никто не мог оспорить звезды Джона Донна. Джентльмен по крови, семья которого имела касательство к великому сэру Томасу Мору, он создал блистательные стихи, которые вкупе с любовными похождениями превратили его в такого же светского кавалера, каким был Мередит, и оба часто встречались в Лондоне. Донн сделался фаворитом и у короля, но Яков – возможно, проявив мудрость, – обещал ему помощь лишь при условии, что тот примет сан. Поэтому Донн был рад-радешенек видеть, что и другие последовали туда, где он находился по принуждению.
– С хорошей проповедью можно пойти далеко, – сказал Донн.
Не только пойти далеко, но и обзавестись аудиторией, и даже модной; Эдмунд обдумал этот совет и счел перспективу заманчивой. Почти как театр.
– По-моему, я слышу зов, – заключил он через пару недель. И был рукоположен.
Далее ему следовало изыскать средства к существованию. Донн снова пришел на помощь.
– Есть свободный приход. Я поговорил с королем, а тот – с епископом Лондона. Тебе достаточно отрекомендоваться членам приходского совета, и, если ты понравишься, тебя возьмут. – Он ободряюще улыбнулся. – Лучше места тебе не найти. Там заправляет крупный дольщик в Виргинской компании. Так что удачи!
Беда была только в одном: этим видным членом приходского совета был сэр Джейкоб Дукет.
Джулиус с любопытством смотрел, как Мередит, нервничая, входил в большую филенчатую гостиную, где сидел отец. Последний решил, что это будет полезный опыт, и дозволил ему остаться и поучиться, как выполнять семейные обязанности.
Лондонские средневековые порядки, как и сам город, не изменились по форме. Под началом избранного мэра им продолжали управлять олдермены, по одному на каждые две дюжины уордов. В каждом уорде был свой совет; ниже – советы приходские, из видных прихожан, отвечавших за правопорядок и благополучие в общине. В данном приходе существовал и обычай высказывать епископу Лондона мнение о кандидатуре своего викария. Сэр Джейкоб, будучи кальвинистом, обошелся бы вообще без епископа, но монарх хотел, чтобы епископы были, а верный королю олдермен рассудил, что на том и делу конец. Приходской совет церкви Святого Лаврентия Силверсливза состоял всего из трех человек: сэра Джейкоба, олдермена, торговца шерстью и тканями, состоявшего в совете уорда, и престарелого джентльмена, который весьма радовал всех тем, что уже три года не раскрывал рта.
Приход был мал, но богат и славен благодаря пожертвованию, сделанному пятьдесят лет назад Серебряным Дукетом. Сэр Джейкоб встречался с Мередитом исключительно по просьбе епископа и двора; сам же он не жаловал его и намеревался покончить со всем быстро. Поэтому, как только Эдмунд остановился перед сэром Джейкобом, тот отбросил всякие церемонии и взял быка за рога:
– Мастер Мередит, вы все еще пишете пьесы?
– Нет, сэр Джейкоб. Уже много лет не пишу.
– Стихи?
– Лишь под действием духовных созерцаний. Сугубо для себя.
– Но уж любовница-то у вас, несомненно, есть, – улыбнулся сэр Джейкоб так, будто хотел, наоборот, укусить.
– Нет, сэр Джейкоб. – Теперь Эдмунд был бледен.
– Да полно, сэр, – фыркнул тот. – Мы же знаем, что вы за человек.
– У вас неверное представление обо мне, – возразил Эдмунд с некоторой дрожью.
– Ах вот как. Что же в таком случае побудило вас принять сан?
Видя, как шансы быть избранным утекают сквозь пальцы, подобно песку, и с полным сумбуром в голове Эдмунд отчаянно прикидывал, что сказать, и случайно проговорился:
– Не вижу другого выхода.
Это был тот редкий случай, когда правда прозвучала краше, чем являлась.
Джентльмен, сидевший одесную сэра Джейкоба, буркнул глухо и неожиданно:
– Раскаяние.
Торговец шерстью тоже одобрительно кивал. Дукет понял, что зашел слишком далеко, и взял себя в руки.
– Но мы сомневаемся в искренности такого преображения, – произнес он мягче, бросив быстрый укоризненный взгляд на коллег.
Однако Мередит тоже успел собраться. Помедлив секунду, дабы в задумчивости посозерцать пол, он поднял голову, серьезно посмотрел на троицу и произнес чрезвычайно спокойно:
– Сэр Джейкоб, мой дед был джентльменом при дворе короля Генриха. Отец последовал по его стопам, и я ни разу не слышал сомнений в моем собственном благородном происхождении. Поэтому, если вам недостаточно даже моего слова, я задам вам простой вопрос: на каком же еще основании мне принять сан, если не по убеждению?
Вышло безукоризненно. Крыть было нечем. Деликатно уличив олдермена в том, что тот назвал его мошенником, Мередит выложил козырного туза. И в самом деле – с чего бы вдруг светскому джентльмену избрать себе столь непритязательную стезю? В этом не было смысла. Сэр Джейкоб сообразил, что сел в лужу, и заколебался. Тут, воспользовавшись короткой паузой, заговорил Джулиус.
Со своего стула возле камина он невинно поинтересовался:
– А правда, сэр, что за вас просил сам король?
Воцарилась тишина, затем Эдмунд, удивленный вмешательством не меньше прочих, повернулся к мальчику и с очаровательной, совершенно естественной улыбкой ответил:
– Я склонен думать, что это так.
Вопрос был исчерпан. Торговец шерстью и старый джентльмен сияли. Сэр Джейкоб был посрамлен, и ему хватило ума понять это сразу. И как он мог отказать любезному кающемуся грешнику, которого поддержал король, кому он сам присягнул на вечную верность?
– Похоже, мастер Мередит, что вы нас переиграли, – изрек он со всем посильным изяществом. – Но помните, – добавил он, и другие согласно кивнули, – мы ждем от вас доброй проповеди.
И Эдмунд, спасший свою шкуру, принялся обдумывать тот факт, что ему – вполне возможно, всю оставшуюся жизнь – придется молиться за сэра Джейкоба, а его единственным другом оказался двенадцатилетний мальчишка.
«Какое горе, что не стало Джейн», – сказал он себе.
Весной в Мерсерс-Холле собралась возбужденная толпа. Маленький Джулиус, приведенный отцом, вовсю глазел по сторонам. Новой звезде предстояло впервые появиться на публике и сделать сенсацию. Снаружи волновался Чипсайд, там собралась тьма народу – всем хотелось взглянуть хоть глазком, и неудивительно. Мало кто в Лондоне видывал подобное.
Гул нарастал. В дальнем конце зала возник человек – крепкий красавец, похожий на провинциального купца.
– Рольф, – шепнул отец.
Но тут вошла она, и в зале воцарилось безмолвие.
Джулиус испытал разочарование. Она была совсем не такой, как он ожидал.
Одета по-мальчишески: бархатная куртка с большим кружевным воротом и манжетами, простая шляпа с жесткими полями, из-под которой вились темные волосы. Веер из страусиных перьев в руке. Она шла очень прямо, мелкими шажками. Если бы не изжелта-коричневое лицо, по моде нарумяненное, ее и вовсе не признали бы за индианку. Ее звали Покахонтас.
По крайней мере, так называлось племя в Виргинии, в честь которого ее нарекла история. На родине ее звали Матаока. Будучи обращенной в христианскую веру, она приняла имя Ребекка, а поскольку была настоящей индейской принцессой, лондонцы прозвали ее леди Ребекка. Мало того, сам король Яков, весьма щепетильный в вопросах королевских титулов, выразил некоторое сомнение в уместности бракосочетания принцессы, пусть даже дикарской, с простым англичанином. Индейская принцесса, подружившаяся с колонистами, вышла за капитана Рольфа всего три года назад, и Англию нынче, говоря строго, в качестве первой американки посещала заурядная миссис Рольф.
Всему Лондону стала известна романтическая история о том, как капитан Смит из Джеймстауна был схвачен людьми ее племени, которые чуть не вышибли ему мозги, и эта индейская девочка, совсем дитя, предложила за него свою голову. Любви у них со Смитом не случилось, она была слишком юна. Но дружба с колонистами привела ее к Рольфу и тому, что в Англии ее чествовали как героиню.
Джулиусу принцесса таковой не казалась. Трудно сказать, чем была грация, с которой она обходила зал, обмениваясь любезностями, возможно, застенчивостью, возможно, высокомерием. Организаторы настроились перезнакомить ее со всеми важными шишками; она же вдруг, утомленная торговцами, направилась прямо к Джулиусу. Секунду спустя он обнаружил перед собой крошечную ладошку и пару миндалевидных карих глаз, взиравших на него с невиданной доселе откровенностью.
Она была меньше и моложе на вид, чем он представлял. Хотя мальчик знал, что ей уж за двадцать, но выглядела она на пятнадцать. И покраснел, думая лишь о пушке́, который впервые обозначился у него над верхней губой, а индианка рассыпалась смехом и пошла дальше.
