Барчуковъ не понялъ, что вышло не доразумѣніе. Видя цѣлую команду съ офицеромъ, онъ дѣйствительно вообразилъ, что совершилъ тяжкое преступленіе. Не даромъ онъ не зналъ законовъ и боялся этого незнанія. Можетъ быть, украсть и убить вовсе не такое великое преступленіе, какъ сдѣлать то, что онъ сдѣлалъ? Какъ же иначе объяснить такой злосчастный ему почетъ со стороны воеводы? Барчуковъ тотчасъ поблѣднѣлъ, и даже связанныя руки сильно задрожали.
— Ну, иди, киргизъ! — выговорилъ офицеръ Палаузовъ, смѣясь:- гдѣ же твоя команда?
Барчуковъ, ничего не поцимая, молчалъ.
— Знать бы, кто это наболталъ, на дыбу поднять. Розгами этихъ болтуновъ не проймешь.
Ананьевъ, вышедшій тоже на крыльцо, обратился, нѣсколько смущаясь, къ Палаузову и сказалъ нѣсколько словъ, которыя успокоили и утѣшили Барчукова сразу.
— Доложите воеводѣ, государь мой, что я тутъ не причемъ. Зачѣмъ стану врать и безпокоить его высокорожденіе? Я велѣлъ сказать, что вотъ бывшій мой приказчикъ дерзостно пролѣзъ ночью въ домъ, а ужъ кто эдакій переплетъ сотворилъ и донесъ о разбойникахъ киргизахъ, — мнѣ невѣдомо. Доложите Тимоѳею Ивановичу, что очень все прискорбно, что васъ безпокоили. А молодцамъ стрѣльцамъ я отъ себя въ вечеру два боченка самыхъ лучшихъ сельдятъ пришлю.
— Много благодарны, — отвѣчалъ одинъ изъ стрѣльцовъ, сѣдобородый старикъ. — Мы твоихъ сельдятъ и по буднямъ не ѣдимъ. А нынче въ вечеру подъ праздничный день лучше бы гривны четыре деньгами прислалъ намъ.
— Ладно, и на это согласенъ. Ну, а тебя, головорѣзъ и озорникъ… обратился Ананьевъ къ Степану, и языкъ его, вообще съ трудомъ двигавшійся послѣ удара, сразу какъ бы прильнулъ къ гортани. Со времени болѣзни у Ананьева въ минуты волненія, досады или гнѣва языкъ какъ бы нѣмѣлъ. Онъ хотѣлъ погрозить Барчукову, но отъ гнѣва не могъ вымолвить ни слова, и только поднялъ кулакъ къ самому лицу парня и слегка ткнулъ его въ подбородокъ.
— Ну, въ походъ, вы! — крикнулъ Налаузовъ.
Офицеръ пошелъ впередъ, за нимъ двинулись попарно нѣсколько человѣкъ стрѣльцовъ, затѣмъ связанный арестантъ и снова нѣсколько паръ стрѣльцовъ. Когда они отошли отъ крыльца на нѣсколько шаговъ, то въ догонку раздалась угроза Ананьева, сказанная шепеляво и съ запинкой:
— Я тебя въ колодку! На Москву ходатаевъ пошлю! Въ каторгу тебя упеку!
Степанъ слышалъ, но не обернулся. Оборачивавшіеся на крикъ старика стрѣльцы усмѣхались.
Барчуковъ вдругъ тутъ только понялъ, что не можетъ быть такого закона, который бы счелъ его поступокъ преступленіемъ. Не можетъ быть, чтобы его стали судить съ пристрастіемъ за такое дѣло, которое сплошь и рядомъ случается повсюду. Забрался молодецъ къ своей любезной повидаться послѣ разлуки, — что за важность такая?
Однако, пройдя нѣсколько шаговъ и уже выйдя изъ воротъ дома Ананьева, Степанъ сталъ звать офицера:
— Что тебѣ? — откликнулся Палаузовъ добродушно и даже ласково. — Руки, что-ли, развязать? И то правда. За что его связывать? — Развяжи, ребята, освободи.
И въ одну минуту веревки, перерѣзанныя ножемъ, упали съ рукъ, посинѣвшихъ отъ тугого узла.
— Я не про то, — заговорилъ молодецъ, невольно расправляя руки и двигая пальцами. — Я про то, господинъ, скажи, сдѣлай милость, что мнѣ за это будетъ?
— За что?
— А вотъ за мое переступленіе закона.
Офицеръ на ходу обернулся къ арестанту и удивленно взглянулъ на него, потомъ разсмѣялся.
— Какого тутъ лѣшаго, переступленія! Вѣдь тутъ все вранье одно. Аль ты думаешь съ тобой и не вѣсть что учинятъ въ воеводскомъ правленіи? Мнѣ указъ былъ собрать команду, итти къ Ананьеву брать шайку киргизовъ, или что тамъ найду. Найди я хотъ бѣлугу, такъ долженъ ее съ конвоемъ препроводить къ воеводѣ. Насъ высылали на разбойниковъ, а оказался ты одинъ! А я, все-таки, указъ исполняй! Ну, вотъ я тебѣ съ такимъ почетомъ и веду.
— Я это понялъ, да спрашиваю, мнѣ что будетъ?
Всѣ стрѣльцы, шедшіе впереди Степана съ офицеромъ и шедшіе сзади, гулко расхохотались.
— Что будетъ? — разсмѣялся ихъ командиръ. — Будетъ тебѣ, братъ, ужасъ какъ плохо! Выйдетъ Тимоѳей Ивановичъ, доложимъ мы ему о побоищѣ съ киргизами, о раненыхъ и убитыхъ, а послѣ-то примется онъ за тебя и учнетъ надъ тобой, знаешь, что дѣлать?
— Нѣту, — отозвался Барчуковъ тревожно.
— Учнетъ онъ надъ тобой хохотать до смерти. Вотъ что, братъ, съ тобой будетъ.
И снова весь конвой разсмѣялся шуткѣ своего командира.
Барчуковъ совсѣмъ ожилъ и бодро зашагалъ среди своихъ стражниковъ. Сначала ему казалось обиднымъ итти по городу, гдѣ многіе знали его въ лицо, въ сопровожденіи такой свиты, но теперь дѣло повернулось совсѣмъ иначе. У всей стражи видъ былъ веселый. Всякій прохожій могъ замѣтить, что тутъ что-то да не такъ, вышло какое-то смѣхотворное колѣно. Да и самъ преступникъ поглядывалъ такъ бойко и весело, что вовсе не смахивалъ на будущаго колодника и острожника.
Миновавъ слободу, базарную площадь, хивинскій каравансерай, команда съ плѣнникомъ повернула въ каменный городъ, къ Краснымъ воротамъ и скоро была въ кремлѣ, передъ воеводскимъ правленіемъ.
Воевода оказался не въ своей канцеляріи, а на заднемъ дворѣ, гдѣ разглядывалъ поданнаго ему на лопатѣ за ночь околѣвшаго чапуренка изъ его выводка.
Дѣло было важное, даже страшное дѣло, и воевода былъ смущенъ. Чепуренокъ околѣлъ невѣдомо какъ и почему. Тутъ воеводѣ въ первый разъ пришло въ голову все то, что онъ слыхалъ о невозможности имѣть выводокъ чапуръ. Что, какъ теперь, одинъ за другимъ, да всѣ дѣтеныши переколѣютъ? Каждую-то ночь вотъ эдакъ по одному будутъ ему на лопатѣ подносить.
Стрѣлецъ, докладывавшій воеводѣ, что привели подъ конвоемъ со двора ватажника одного молодца, а киргизовъ никакихъ не оказалось, не сразу воеводу привелъ въ себя, и не сразу властный человѣкъ бросилъ думать и болѣть сердцемъ о подохшемъ чапуренкѣ. Наконецъ, судья и правитель махнулъ рукой на лопатку, которую держалъ въ рукахъ дворникъ, и отвернулся, чтобы итти въ домъ. Стрѣлецъ по дорогѣ снова въ третій разъ подробно доложилъ, въ чемъ дѣло, а равно — въ чемъ заключается недоразумѣніе.
— Да киргизы-то гдѣ! Убѣжали, ушли! То-то вы, дармоѣды, вѣчно упустите! — крикнулъ воевода.
— Никакъ нѣтъ, Тимоѳей Ивановичъ, и не было ихъ никакихъ киргизовъ, — десятый разъ повторялъ стрѣлецъ.
— А ну тебя къ чорту, ничего не пойму. Зови офицера.
Когда воевода былъ снова въ своемъ большомъ креслѣ, за большимъ столомъ, передъ нимъ появилось трое: офицеръ Палаузовъ, арестованный Барчуковъ и одинъ стрѣлецъ съ оружіемъ на-готовѣ, ради исполненія закона, вышней властью повелѣннаго «колоть и рубить» допрашиваемаго преступника въ сомнительномъ случаѣ.
Здѣсь теперь тоже не сразу объяснилъ офицеръ московскаго полка властителю астраханскому, въ чемъ собственно заключалась вся чепуха. Воевода и у него, офицера, спросилъ два раза:
— Да гдѣ же киргизы-то?
И Палаузовъ мысленно проговорилъ:
— Эхъ, чучело гороховое. Тьфу ты пропасть. Заладилъ про своихъ киргизовъ.
И онъ прибавилъ вслухъ:
— Да не было, не было, не было. Извольте разсудить, Тимоѳей Ивановичъ. Не было ихъ, киргизовъ. И во снѣ ихъ ночью тамъ никто не видалъ.
— Кто же это намъ донесъ про нападеніе на городъ? Какъ смѣлъ Ананьевъ врать и меня безпокоить?
— Онъ тутъ не причемъ. Онъ проситъ прощенія, что обезпокоилъ васъ. Онъ требовалъ къ себѣ лишь одного стрѣльца.
— Кто же тогда? Подавай мнѣ болтуна!
— Нѣтъ его, Тимоѳей Ивановичъ.
— Болтуна тоже нѣтъ? Нѣтъ его?
— Да кто же его знаетъ, кто болталъ? Невѣдомо. Вся Астрахань болтала. Кого ни спроси, говорятъ киргизы. Теперь часа черезъ два скажутъ — цѣлое калмыцкое войско Астрахань приступомъ брало. Вамъ самимъ вѣдомо, какъ у насъ народъ вретъ.
— Кто же виноватъ теперь у меня будетъ? — выговорилъ вдругъ Ржевскій. И, несмотря на всю всегдашнюю лѣнь, воевода, въ удивленію Палаузова и Барчукова, стукнулъ кулакомъ по столу. — Подавай мнѣ виноватаго! Жить не хочу безъ виноватаго! Гдѣ онъ? Подавай!
И воевода еще разъ треснулъ по столу и побагровѣлъ. Зоркій и смѣтливый человѣкъ, который бы тутъ случился и зналъ хорошо, въ чемъ все дѣло, прочелъ бы на душѣ добраго воеводы причину его гнѣва. Не Ананьевъ и Барчуковъ его прогнѣвали, не болтовня астраханская. Гнѣвъ пришелъ изъ-за обиды, а обида была кровная. Вѣдь эдакъ за всякую ночь теперь по одному чапуреяку околѣетъ. Черезъ двѣ недѣли объ выводкѣ и помину не будетъ!
— Ну, гдѣ, говорю тебѣ, виноватый? — снова повторилъ Ржевскій послѣ паузы.
Офицеръ слегка пожалъ плечами и вымолвилъ нерѣшительно:
— Что-жъ? Вотъ, все-таки, онъ виноватъ.
И, совѣстясь отчасти, Палаузовъ показалъ рукой на Барчукова.
— Засужу, казнить велю! — закричалъ Ржевскій на весь домъ и начиналъ уже не багровѣть, а чернѣть отъ натуги. — За такія дѣла казнь лютая присуждается. Говори, злодѣй, въ чемъ виноватъ! Го-во-ри!..
