там для вас деньги имеются…»
Выходит, не забыл царь просьбу студента-сибиряка, выполнил свое обещание, велев выдать ему денежное вспомоществование — сто рублей. Такая сумма!.. Щукин в тот же день пригласил друзей, закатил пир горой, оставшиеся же деньги поделил по-братски, роздал нуждающимся…
Но с той поры и пошло у него все наперекосяк, жизнь в институте сделалась невыносимой: придирались к нему на каждом шагу, предъявляли требования немыслимые, преследовали всячески, несколько раз вызывали к директору, обвиняя бог знает в каких невозможных грехах… И Щукин в конце концов не выдержал, оставил институт, перешел в университет. Однако и там продержался не долго, всего несколько месяцев… Махнул рукой и отправился в Сибирь.
Лет двадцать тому назад, по свидетельству старожилов, в одном из томских закоулков, на Юрточной горе, буквально за одно лето был воздвигнут великолепный дом в два этажа, не дом, а настоящие хоромы, чертог, с зеркальными окнами, с причудливыми балконами, верандами, небольшим флигелем, изукрашенным цветными стеклами; сразу за домом начинался спуск, состоявший из трех или четырех террас, искусно отделанных кружевной резьбой, утопающих летом в густой духмяной зелени, с множеством ступенек, спускающихся в сад, к прудам… И здесь все было необычно, на удивленье, блистало роскошью — висячие мосты, китайские беседки, бельведеры, аллеи, увитые хмелем, плющом, всевозможными растениями, пещеры и гроты, фонтаны и даже оранжерея с виноградником, ухаживать за которым приставлен был человек, специально выписанный из Петербурга… Чертог этот принадлежал золотопромышленнику Тупольскому, сделавшемуся миллионером в такое короткое время, что его называли не иначе как баловнем судьбы.
Капиталы Тупольского росли не по дням, а по часам, поднимались, как тесто на опаре. И стал он фигурой недосягаемой. Федот Иванович Попов однажды сказал бывшему своему приказчику: «А помнишь ли, Никита Иванович, как мы ходили на Каштак, и ты поведал однажды историю своего прадеда? Фамилью возродить обещал. Тогда, признаться, принял я это за бахвальство, не поверил». Тупольской усмехнулся: «Оказать по правде, я и сам в то мало верил. Да вот, как видно, фартовым человеком оказался. А быть фартовым в Сибири — все равно, что на престол взойти».
Обширный двор и подъезды к дому Тупольского постоянно заставлены были экипажами, повозками, гости шли и ехали, множество делового и бездельного люда околачивалось тут с утра до вечера: одни из праздного интереса — хотелось увидеть человека, не знающего счета собственным деньгам, другие — пытаясь разгадать секрет бешеных капиталов…
Тупольской стал всесильным, к нему шли на поклон не только бедняки: каждую пасху, после заутрени, почетные граждане города во главе с губернатором являлись похристосоваться с некоронованным сибирским «царем», и Никита Иванович, величественный и важный, выходил навстречу, принимал объятия: «Христос воскрес, Никита Иванович!» Он чуть приметно усмехался: «Воистину воскрес!»
Все у него было с размахом, на широкую ногу — приемы, праздничные вечера, балы, на которые съезжалась вся местная знать; но самым памятным, размашистым был один из дней в году, чаще воскресный день в конце июля, когда Тупольской объявлял «праздник всему городу», закатывая пир на весь мир.
В назначенный день, уже с утра, толпы народа двигались со всех околотков на Юрточную гору, к дому Тупольского, заполняли сад, и музыка гремела, не умолкая ни на минуту, сразу в нескольких местах — и в доме, и во дворе, за флигелем, и под горой, в саду, под фонтанами… В доме, естественно, собирались гости избранные, знатные. Вино рекой лилось. И в тот миг, когда под арками перекидных зал (залы эти были устроены на мостках, с расписными окнами, просторными хорами, по углам которых стояли мраморные красавцы купидоны, держа в руках золоченые чаши), и вот когда в этих залах, под арками, поднимались бокалы и хозяин провозглашал тост, под горой, в саду, салютуя, палили настоящие пушки… От залпов содрогалась земля, стены, и вспугнутые вороны взбалмошно, с карканьем уносились прочь, за город, в лес, подальше от человеческого разгула. А праздник только набирал силу, размах. И вот, наконец, достигал своего апогея: из подвалов выкатывались бочки, не одна и не две, множество бочек с вином, и кто-нибудь из доверенных Тупольского громогласно провозглашал: «Гуляй, народ, Никита Иванович жертвует!»
И снова палили пушки. Гремела музыка, и человеческие страсти накалялись до предела, кое-где вспыхивали ссоры и драки, доходившие иногда до увечий и даже смертоубийств. А приказчики Тупольского подливали масла в огонь — и вот уже серебряным градом сыпались в толпу деньги: «Никита Иванович жертвует! Гуляй, народ!..»
Вечером, уже потемну, под горой, на прудах, зажигались смоляные бочки, горели буйно, весело, треща и раскидывая над маслянисто взблескивающей водой золотые искры; многокрасочно вспыхивали фейерверки… Гуляй, народ!.. Никита же Иванович в это время под лихую мазурку носился по залитому светлому залу, и мраморные купидоны из своих углов подобострастно на него глядели, готовые стоять здесь вековечно… Только век человеческий краток, а хмель и вовсе скоро улетучивается — и наступает похмелье, отрезвление. О, как иногда бывает оно тягостно!..
Немало еще живых свидетелей взлета и падения Тупольского. Щукин не впервые уже слышал эту историю от разных людей, вспоминавших о «праздниках» Тупольского с какой-то, как ему казалось, затаенной грустью — сожалея ли об ушедших временах, удивляясь ли тому, что такое могло быть в жизни, и не где-нибудь за тридевять земель, а у них в городе!
Кончились праздники… И вдруг все лопнуло, как, радужно сверкнув, беззвучно лопается мыльный пузырь. Расточительство, головоломные расходы, непомерные кредиты сделали свое дело — Тупольской обанкротился, разорился еще быстрее, чем разбогател, в один год. Почти полтысячи кредиторов предъявили счета… Гуляй, народ! Никита Иванович жертвует… Началось неслыханное судебное разбирательство, которое продолжалось вот уже восемь лет, а конца все не было, нет и не видно. За эти восемь лет от прежнего Тупольского осталась лишь голова на плечах да разбитое параличом тело; жена умерла вскоре, и Никита Иванович, выговорив из всего движимого и недвижимого маленький флигелек с цветными окнами, поселился в нем и доживал свой век. «Вот тема, достойная пера романиста!» — думал Щукин, все больше и больше загораясь идеей: непременно об этом написать — статью, очерк, роман… А почему бы и не роман? Богатство сибирских недр, золотая лихорадка, алчность, страсть к наживе и неизбежный конец. Судьба Тупольского тому пример. Щукин поведает людям эту необычайную, поучительную историю. Но прежде он должен повидать самого Тупольского, познакомиться с ним, поговорить; никто лучше, чем он сам, не расскажет о его жизни.
Щукин за короткое время пребывания в
